Воспоминания яснополянского дворового
После первой моей встречи со Л. Н-чем, я был выбран бурмистром в число ключников. Эта должность в то время имела следующий характер. На меня была возложена обязанность иметь всегда при себе ключи, выдавать, принимать от рабочих людей сбрую и другие экономические инструменты. Тут я начал часто встречаться со Л. Н-чем. И при встрече с ним я никогда не мог быть спокойным и всегда почему-то дрожал от страха всем телом и говорил каким-то заплетающимся языком. Л. Н. при разговоре со мной очевидно замечал это мое беспокойствие и потому, всегда делая веселый вид, старался говорить со мной как можно ласковее. Помню, это было во время возки озимого хлеба, на гумне кипела жаркая работа: мальчишки, бабы, мужики, все спешно исполняли свои номера труда. Выбранные под предводительством бурмистра властливо приказывали поспешить и без того переутомленным работой людям. Я в этот день также безуходно находился на гумне, спешно исполняя все то, что мне приказывали. Летний день начинал уже клонить к вечеру, но работы все еще не утихали и казалось, что не было и конца этому тяжелому труду крепостных людей. В это время на гумно пришел Л. Н. Сначала он подошел к Василию Ермиловичу1 и что-то коротко переговорил с ним, потом подошел ко мне: «Иван Алексеевич, — заговорил он, вдруг весело улыбаясь, — пойдем, поможем вон тем мужикам». И Л. Н. указал на мужиков, клавших скирды.
Слова эти Л. Н-ча мне показались как-то странны и смешны и я, в знак своего согласия, быстро кивнул головой.
— Идем, Иван Алексеевич, помогать.
И Л. Н. быстро направился к скирдам. Я, не отвечая на слова, также быстро последовал за Л. Н-чем. И когда мы подошли к скирду, то Л. Н. громко крикнул стоявшему на скирде мужику:
— Слушай, Егор, ты, наверно, сильно устал.
— Да, — ответил тот смело, очевидно уже успев сроднить с характером Л. Н-ча
— Слезай, Егор, со скирда, — крикнул громко Л. Н.
— Нельзя, еще не кончено, — ответил так же громко Егор.
— Слезай, я буду за тебя работать, — сказал Л. Н. и начал быстро взбираться по лестнице на скирд. Егор поспешил исполнить приказание Л. Н-ча.
— А ты, Иван Алексеевич, смени вот Спиридона, — и Л. Н. указал на мужика, подававшего на скирд снопы.
Закипела и у нас работа со Л. Н-чем. Я спешно подавал ему на скирд снопы. Он так же спешно укладывал их в скирд. И работа эта для меня сначала показалась очень легкой и веселой. Но потом силы мои начали быстро слабеть, по лицу и всему телу побежал ручьями горячий пот, и я почувствовал сильное головокружение.
— Вот что, Иван Алексеевич, я вижу, что эта тебе работа не под силу, — крикнул Л. Н., очевидно заметив мое положение.
— Нет, ничего, — ответил я задыхаясь.
— Непраавда, ты смотри, как изменился в лице, — сказал Л. Н. и, помолчав немного, как будто что-то передумывая, снова заговорил: — А ты вот что, лучше позови сюда Василия Ермилыча.
Я быстро бросился исполнять приказание Л. Н-ча и когда я подошел к бурмистру, то тот встретил меня вопросом: ты зачем сюда?
— Лев Николаевич приказал позвать вас, — ответил я.
— Лев Николаевич, зачем я ему понадобился, — спросил полугневным тоном бурмистр.
— Не знаю, — ответил я.
— Ты все ничего не знаешь, — сказал сердито бурмистр и быстро направился к скирду.
— Василий Ермилович, ты помоги нам, — крикнул Л. Н. подходившему к скирду бурмистру.
— В чем прикажете, Лев Николаевич? — спросил тот.
— А вот подавать ко мне снопы, — сказал Л. Н.
Очень туганый2 с большим животом бурмистр неохотно взял вилы и, не наворачивая их, подавал Л. Н-чу снопы. Работа эта для бурмистра сразу показалась очень трудной, он при каждом подаваемом снопе широко раскрывал рот и тяжело дышал.
— И вам, Василий Ермилыч, эта работа не под силу, — заметил Л. Н.
— Лев Николаевич, Лев Николаевич, да вы не так кладите, — крикнул вдруг Егор, который, во время своего отдыха, усердно следил за работой Л. Н.
— Как не так? — спросил Л. Н.
— Смотрите, смотрите, как вы закосили.
— Неужели правда?
— Правда, вы слезьте да посмотрите от меня.
— Неужели правда закосил? — повторил Л. Н., слезая со скирды.
— Правда, ей-Богу, провалиться, правда. — И Егор широко себя крестил.
Подойдя к Егору, Л. Н., сильно досадуя, сказал:
— А и правда скирд наш вышел кривой.
— Ха, ха, дай Бог провалиться, Лев Николаевич, что это правда, скирд сложил, ха-ха, — самодовольно смеялся Егор.
— А что нам теперь с этим скирдом делать? — спросил Л. Н.
— Что, придется по-новому перекладывать.
— По-новому?
— Да, по-новому.
— Печально. — И Л. Н., подойдя к бурмистру, сказал: — Василий Ермилович, время кончать работу.
— Это почему? — удивленно спросил бурмистр.
— А потому, что люди все сильно устали.
— Что вы, Лев Николаевич, такое дорогое время, мы должны кончать работу, и притом солнце еще далеко не село.
— А вы смотрите, как сильно устали все люди.
— Что вы, Лев Николаевич, так о людях заботитесь. Труд этот сносливый и к труду привычны.
— Нет, я желаю, чтобы сейчас кончили работу, — сказал Л. Н. Бурмистр сурово нахмурил брови и сердито пробормотал: не следовало бы баловать этих дармоедов.
«Смотри, смотри, угодишь за свою храбрость в солдаты».
Эти слова бурмистра еще больше придали во мне страх и недоверие ко Л. Н-чу. Помню, это случилось так. По приезде моем в Ясную Поляну, мне с матерью были даны на барском дворе маленькие комнаты, где я и поселился Сначала жизнь моя шла однообразно. Мать усердно ухаживала за мной, всегда во-время будила меня на дело, всегда ко времени готовила обед и чай, так что, беспечно ни о чем не заботясь, поспевал всегда к сроку на дело. Бывало, во время обеда вздумаем когда за чаем попраздновать, то мать садится у того окна, где всегда хаживал Л. Н. на гумно, скажет, бывало, что Л. Н. идет, и ты уже бросаешь свой недопитый чай и со всех ног бросишься задним ходом через сад, стараясь опередить и поспеть на гумно раньше Л. Н-ча. Но вот как-то заболела моя мать и эта беспечная моя жизнь сменилась на более заботливу. Мне приходилось самому ставить самовар, готовить пищу и, главное, ухаживать за больной. И так что провозясь с больной и домашним хозяйством, я иногда опаздывал на барщину. А больше всего в моей памяти осталось то мое опоздание, которое так близко сроднило меня душой со Л. Н-чем. Это случилось так. Во время полудня, возясь с самоваром, я не заметил, как на гумно прошел Л. Н. И когда я узнал, что Л. Н. прошел на гумно, то я с сильным трепетом души, со всех ног бросился через сад. Л. Н. в это время был уже на гумне.
— Где вы были? Что с вами, что так тяжело дышите? — осыпал он меня при встрече вопросами.
— У меня больна мать, — трясясь всем телом, едва мог выговорить я эти слова.
— Больная мать, ну а что же с вами? — продолжал расспрашивать Л. Н.
— Я... я... ухаживаю за матерью и потому опоздал.
— Ухаживал за больной матерью?
— Да, за больной матерью.
— Это ты, Иван Алексеевич, поступаешь очень, очень хорошо. — И Л. Н. тут, положив мне на плечо свою руку, вдруг спросил: — А вот что, Иван Алексеевич, скажи мне по правде, почему ты меня всегда так боишься?
— Я... я... не боюсь.
— Неправда, я всегда замечал, что боишься. И вот теперь я вижу, что ты опять испугался меня.
Я хотел было открыться Л. Н-чу и рассказать по правде все слова, сказанные мне Василием Ермиловичем, но какой-то непонятный страх еще больше овладел мною. Мысли мои вдруг разбились, я положительно не знал, с чего начать и что говорить о бурмистре, но потом, после некоторого молчания, решил лучше совсем ничего не говорить.
— Лев Николаевич... не... не боюсь вас, — проговорил я заплетающимся голосом.
— Нет, ныне я вижу, что ты боишься меня. — И Л. Н., помолчав немного, вдруг ласково заговорил: — Ты вот что, Иван Алексеевич, ты никогда не бойся меня и будь со мной, как с своим товарищем, потому я так люблю.
с ним. Я уже перестал его считать своим господином, а как лучшим по душе другом.
3 так и не пришлось дождаться земли и воли, он умер несколько дней до освобождения крестьян от крепостного права. После смерти его та старая севалка, с которой они со Л. Н-чем учились сеять, еще долго служила гнездом для кур. Мы с Варварой Николаевной4, дочерью Николая Дмитриевича, в начале воли повенчались, как дали обещание. Я же с помощью Л. Н-ча построил на его земле себе домик.
и исполнял все поручения дома Толстых. И вот когда Толстыми был куплен в Москве дом5, то меня пригласили в Москву наблюдать за ремонтом этого дома. И во время моего отъезда в Москву Л. Н., давая мне какие-то приказания, вдруг с веселой улыбкой спросил:
— Иван Алексеевич, скажи мне, пожалуйста, почему ты меня сейчас не боишься?
— Я к вам привык и потому не боюсь, — ответил я.
— Прекрасно, но почему вы меня боялись тогда, во время крепостного права?
— Боялся, что вы меня отдадите в солдаты.
— Я отдам в... солдаты?
— Да, в солдаты.
— Прекрасно, но кто же тогда тебе про меня сказал.
— Что сказал? — спросил я.
— А вот что я отдавал своих людей в солдаты.
— Бурмистр.
— Бурмистр. — И Л. Н. от удивления пожал плечами.
— Да, бурмистр.
— Прекрасно, но что же тогда бурмистр про меня тебе говорил? — спросил снова Л. Н.
Тут я подробно рассказал, как меня запугал Л. Н-чем бурмистр. Л. Н. снова удивленно пожал плечами, а потом опять спросил:
— А, может быть, вы, Иван Алексеевич, кроме бурмистра от других людей что-либо обо мне слыхали?
— Что слыхал?
— А вот, что я очень жесток для своих людей и что отдавал в солдаты и даже, может быть, знаете тех людей, которые были мною отданы в солдаты?
— Что вы, Л. Н., кто же посмеет что-либо плохого о вас сказать, мне кажется, что вы в свою жизнь маленького ребенка не обидели.
— Нет, нет, не теперь, а тогда, в крепостное время.
— И тогда только и слышна была одна ваша добродетель и на дворне и на деревне, только что про вас хорошее говорят, что Л. Н. никого не обидел и никому зла не сделал, а добродетели много. Много было сделано вами, и яснополянские старики, — продолжал я говорить, — всегда говаривали, что в Ясной Поляне воля началась не 61 года, а с того времени, когда начал хозяйствовать Ясной Поляной Л. Н. А вот теперь я часто сержусь на себя.
— За что? — спросил Л. Н.
— Зачем я тогда отдал себя в обман этому злому бурмистру. Разговор наш был в то время прерван вошедшей Софьей Андреевной.
Власов Иван Алексеевич (ум. в 1884 г.) — дворовый (шорник) в яснополянской усадьбе Л. Н. Толстого, «тихий, честный», по отзыву С. А. Толстой, человек. Был женат на Варваре Николаевне Банниковой, дочери Николая Дмитриевича Банникова, дядьки (слуги) мальчиков Толстых.
Варвара Банникова была портнихой в Ясной Поляне. Вместе с С. А. Толстой она кроила и шила блузы Л. Н. Толстому. Как видно из воспоминаний И. А. Власова, он с матерью еще во времена крепостного права приехал в Ясную Поляну и поселился на барском дворе. Имена его отца и матери неизвестны. Как рассказывает И. А. Власов, он женился в начале воли и с помощью Л. Н. Толстого построил себе дом на его земле. Там через два года родился его сын Николай, воспоминания которого о Л. Н. Толстом опубликованы в книге «Воспоминания яснополянских крестьян о Л. Н. Толстом» (Тула, 1960. С. 108).
1 —1885) — яснополянский крестьянин. Во время крепостного права много лет был в Ясной Поляне бурмистром (старостой). В 1858 г. Толстой уволил его с этой должности. Об этом есть запись в дневнике 12 июня 1858 г.: «отставил Василья» (ПСС. Т. 48. С. 15). В 1859 г. был отпущен Толстым на волю.
2 — народное выражение: неподатливый в каком-либо отношении; мало склонный к чему-либо.
3 Банников Николай Дмитриевич — дядька (слуга) братьев Толстых.
4 Власова (рожд. Банникова) Варвара Николаевна — дочь Н. Д. Банникова и жена И. А. Власова, портниха в яснополянском доме Толстого.
5