Вимпфен П. Ф.: Из воспоминаний

ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ П. Ф. ВИМПФЕНА

1886

А. В. ДМОХОВСКАЯ.

ИСТОРИЯ С «ЛЕТУЧИМИ ЛИСТКАМИ».
Л. Н. ТОЛСТОЙ И М. С. ВОЕЙКОВА,
ОБЪЯСНЕНИЯ МЕЖДУ НИМИ

Ан. Вас. Дмоховская⁷ была восторженная поклонница Л. Н. Толстого. Она могла забыть все на свете и совершенно необдуманно, в силу увлечения перескочить всяческие препятствия ‹...› Отдавшись однажды такому порыву увлечения, забыв про дружбу к Воейковым, она совершила поступок, который мог разрушить ее 30-летнюю дружбу с Воейковой и Бороздной, поставив бабушку Воейкову Марию Стефановну в очень неловкое и двусмысленное положение перед Львом Николаевичем Толстым. Дело заключалось в следующем. Анастасия Васильевна была крепко глуха ‹...› При беседах интимного характера в разговоре с бабушками употреблялась бумага («летучие листки»), на которой писали для Дмоховской, а она, прочтя, отвечала устно ‹...›

Много таких листков, разбросанных по столу после интимной переписки, лежали в беспорядке, позабытые. В них запечатлелся целиком почти весь разговор бабушки Воейковой с Дмоховской по поводу сочинений Толстого, его рассказов для народа. В ответах и вопросах бабушки, которые она писала, выявлялось, каковы ее взгляды на многие из этих рассказов Толстого ‹...› В одном листе стояла, например, такая фраза: «Толстой после „Войны и мира“, „Анны Карениной“ ушел от нас, может быть, навсегда. Сделавшись учителем народным, он проникнут стремлением оторвать от себя часть своей души, чтобы облагородить чувства этого народа, но он забывает, что учить народ, взяв примеры „из его быта“, риск большой ‹...›».

Несколько подобных листов попали в карман А. В. Дмоховской и были прочитаны у Толстых в их доме ‹...›1*.

Впоследствии вот что я прочел в записках бабушки, какое у нее было объяснение с Толстым ‹...›

«Сегодня вечер, был у нас Л. Н. и спросил, есть ли у нас 13 том его сочинений (народные рассказы), читала ли я их?

Взглянув на Толстого, я сразу поняла вопрос, но сделав вид равнодушной, сказала:

— Прочла. Я и моя дочь. Ан. Вас. привезла, и мы читали вместе.

— Какое ваше мнение о них? — спросил Толстой.

— Они прекрасны, как все, что вами написано.

— Вы уклончивы. Вы не все договариваете, — произнес Л. Н., — почему вы не скажете прямо?

— Я говорю, что думаю. Я всегда говорю, что думаю и не иначе.

— И все-таки не досказываете.

Я пристально взглянула на Толстого.

— Если вам что-нибудь передавала А. В. Дмоховская, — ответила я, — то не вам, а мне приходится вас спросить, что она вам говорила?

Толстой сделал нетерпеливый жест. Мне показалось — ему было неловко от такого вопроса. Постановка вопроса указывала на то, что мне все известно. Но откуда? Как? Л. Н., помолчав, сказал:

— Мне не хотелось бы входить в подробности, я бы желал их избегнуть. Знаю одно: вы осуждаете в принципе мои „народные рассказы“. Зачем их я пишу, и почему не пишу романы вроде „Анны Карениной“.

На это отвечу вам: меня гораздо больше занимает жизнь народа, как и чем он живет, „чем люди живы“, нежели темы прошлого. Искать надо правду, основу веры, т. е. понимания смысла жизни, и искать все это надо в народе. Вот почему я пишу рассказы, которые вам так не нравятся».

1886

«ВЛАСТЬ ТЬМЫ»

В ту же зиму мой знакомый просил меня передать Толстому статью «Биконсфильд и социализм».

Как сейчас помню, был вечер. Горели огни, когда я вошел в Хамовнический дом Толстого и в передней ждал. Он был наверху. У него собралось много гостей. Вижу перед глазами Толстого, спускающегося с лестницы, уставленной растениями и устланной ковром. Он сходит медленною поступью, с набросанным на плечи синим халатом поверх рубашки-блузы, обутый в башмаки с завязочками на шнурках, беззвучно ступая по мягким ступеням. На голове волосы в беспорядке, кажутся растрепанными. В этот раз он мне напоминает того Толстого, которого изобразил Крамской, только много старше. Спустившись и поздоровавшись, он меня попросил пройти с ним в комнату направо от входа через парадную дверь, в стене которой тогда существовала дверь из передней. Когда мы взошли, на столе горела лампа под зеленым абажуром и лежала развернутая книга Шекспира с костяным ножом для разреза. Круглый красного дерева стол, несколько венских стульев кругом, к стене шкаф с книгами, с одной стороны стола — полукруглый диванчик, у одной из стен — кровать простая, железная, покрытая байковым одеялом, с одной на ней подушкой, — вот все, что помещалось в этой комнате в 1886 году.

Мы сели у стола.

— Сегодня у меня много народу, — сказал Л. Н., — и болит голова.

В руках у него я заметил сверток.

— Я прочел вашу рукопись «Биконсфильд». Ну разве так пишут! Ноет, воет из своей каморки. Если уж писать, так надо говорить о том, что делать, а не только ныть и тыкать, указывая, что у нас плохого. Вот ваша рукопись! — И он протянул в трубку свернутую статью.

— Отдайте автору и можете прямо сказать, что, по-моему, он ничего не сказал.

Мне сделалось неловко. Я чувствовал досаду на то, что взялся за дело, за которое лучше бы не браться. Л. Н. моментально уловил это.

— Все бывает, — сказал он, — и первая неудача ведет иногда к полной удаче потом. Мысль, которую проводишь, когда пишешь, ее должно четко округлить. Надо, чтобы она действовала на того, кто читает. Короче, сильнее, убедительнее писать, не заботиться о форме и слоге. Это второстепенное.

— А я хотел вас просить, Лев Николаевич, меня просили... — нерешительным тоном начал я.

— Говорите короче, в чем дело?

— Меня просят вас попросить сказать несколько слов о Вронском. Нам видите ли в гимназии задана тема для сочинения: «Вронский — характеристика», и мы не справимся. Никто не схватывает характерную черту этого героя и не умеет дать надлежащую характеристику. Написали несколько сочинений, и никуда не годятся.

— Да и незачем было писать. Я сам все уже позабыл, что там написал, ответил Л. Н. — Удивляюсь! На что все это понадобилось: разбирать Вронского и вообще «Анну Каренину»? Пусть бы лучше разбирали «Власть тьмы».

Так ничего я и не добился от Толстого в этот раз.

1899 г. Год, кажется, в который в «Ниве» появился
роман «Воскресение»

РОМАН «ВОСКРЕСЕНИЕ».
«ПОНЕДЕЛЬНИК ГРАФА ХУДОГО».
СОВЕТ ТОЛСТОГО ПО СЕМЕЙНОМУ ВОПРОСУ

Зимний вечер. Дом Толстого в Хамовниках освещен. Вхожу в переднюю. Там суетятся лакеи во фраках. Прошу доложить Л. Н. о себе. Сначала ответ такой: «Граф Л. Н. не так здоровы. Они сегодня не принимают!» Настаиваю на том, чтобы обо мне доложили, заметив по манере служителей, что говорят неправду. Через несколько минут ответ: «Лев Николаевич просят вас наверх, только их нельзя долго утруждать разговором: они не так здоровы». Буквально так!

«Воскресение» и что кто-то занес мне брошюру под заглавием «Понедельник графа

Худого», что герой этого романа был переделан из Нехлюдова в Простудова, а Катюша Маслова — в Чухонскую. Пошленькая пасквиль, совсем не остроумная, ходившая по рукам и, как это водится, вызвавшая праздные перешептывания и пересуды, иногда переходившие в комариный концерт или жужжание майских жуков. Под впечатлением только что прочитанного романа «Воскресение» я пошел в Хамовники. Слышавшие и передававшие о болезни Толстого относили ее и ее истинную причину (припадки болезни печени) к тому факту, будто на него неблагоприятно подействовала эта книжка, написанная на его роман «Воскресение» и что поэтому вряд ли меня к нему допустят, что Софья Андреевна, на которую обычно падали все беды и обвинения даже там, где она нисколько не могла быть виновницею, теперь ревниво оберегает покой мужа, и что сам Толстой вовсе не в том настроении, чтобы принимать посетителей. Находятся много таких, которые специально под различными предлогами являются к нему «проверять», какое действие на него, Толстого, производит критика вроде автора упомянутого романа графа Худого.

Я, поднявшись наверх в зал бельэтажа, ждал Льва Николаевича недолго. Он показался, входя в зал через дверь, ведущую в его кабинет наверху, через так называемые «катакомбы». На нем была синего цвета холщовая рубаха-блуза. На ногах надеты туфли, одна рука засована за пояс-ремень. Войдя в зал совершенно бодрый, он подошел ко мне, протянул руку и сказал:

— Сядемте. Что-то долго вас не было видно?

И сам тут же сел у овального стола против меня, близ рояля. Я заговорил, осведомившись о его здоровье. На лице Л. Н. не отражалась болезнь, а также признаков того, что он не в духе. Напротив, он казался спокоен и несколько «величествен», что чувствовалось в том, как он себя держал, и в интонации голоса: я очень привык различать их и судить по ним, в каком настроении Лев Николаевич. Когда заговорили о романе «Воскресение», Толстой не намекнул ни словом, ни взглядом о тех «интригах», которые были рассеяны. Так и должно было ожидать. А когда я заговорил о его здоровье, он сделал движение плечами и произнес:

— Совершеннейший вздор! Я не болен. Раздуто все. И все мне очень надоело. Надо изменить все, все до основания, в самом корне. Больше писать не придется ни о Нехлюдове, ни о Корчагиных. Если уж говорить и писать... — он сделал паузу и посмотрел вперед себя, как будто глядел в глубь необъятного пространства, в беспредельную даль.

— А ведь, пожалуй, не доберутся до того, о чем я хотел бы написать в последний раз, — произнес Толстой.

Я посмотрел на Л. Н. в полном молчании. В своей обычной спокойной позе философа, каким его изобразил Репин, сидел Толстой. Из-под густых, нависших бровей сверкали при ламповом освещении два огненных, пронзающих, блестящих, как солнечный луч, гла́за. Покойный, очень покойный склад губ, видневшийся из-за спустившихся усов и бороды, волнами облегшей грудь и шею, действовал приятно своею твердою и одновременно мягкою складкою; но выражение нижней части лица, где покоилась такая мягкость, мало гармонировало с остротою взгляда серых глаз. Однако решительно привлекательный ensemble давал ту характерную черту в лице Толстого, которая ни в молодости, ни в зрелости и ни в старости не покидала его ‹...›

1901

Прихожу к Л. Н. как-то за советом по «семейному» вопросу.

— Сын, говорю, подрастает. Надо думать о его образовании. Художественный труд дает мало ‹...› Я не служу ‹...› Мать сердита за женитьбу, а жена говорит: «Ты должен позаботиться, у тебя растет сын» ‹...› Вот я хочу подать заявление в Дворянское депутатское собрание. Что вы скажете мне на это, Лев Николаевич?

Толстой сдвинул брови, значительно молчал, потом проговорил:

— Понимаю. Мать вашу трудно убедить, и трудно вам добиться от нее чего хочет ваша жена.

Вместо ответа я вынул из кармана бумагу и, подавая Толстому сказал:

— Вот прочтите, Лев Николаевич.

Взял, внимательно прочел, что было написано, и говорит:

— Вы отлично сделали, указав на возмутительные действия правительства 4 марта и на избиение студентов казаками у Исаакиевского собора⁸. Это мне напомнило 1861 год, когда на московских улицах произошло такое же избиение студенчества и когда один ваш дед Петр Петрович Воейков принял от них петицию. Но от этого ваше дело в своем основании успеха иметь не будет ‹...›

«Крестьянский мальчик в поле», пифферари2* и «Крестьянская семья в избе».

— У вас превосходная техника. Примените ее к новым жизненным сюжетам. В деревне вы найдете большой материал для этого. Знакомы ли вы с художником Орловым?

— Я знаю его сына.

— Пишите, как пишет Орлов. Он реально и правдиво изображает жизнь народа в деревне... и все, чем «болеет» она, все притеснения, которые она терпит...

в доме Толстого в столовой точь-в-точь такой портрет. Я был уверен, что перед моими глазами подлинник работы Репина. Оказалось, портрет была превосходная копия и, если не ошибаюсь, кисти Татьяны Львовны Толстой.

— Нет, — ответил я, — и, помнится, сказал так: — я сожалею, что не пришлось ни разу с ним встретиться.

— Вы бы сошлись.

— Почему вы так думаете?

— А потому, что у вас жилка, которая должна ему в вас понравиться.

— Именно?

— Вы не столько народник, сколько естественно, «по природе» кусочек этого народа, и влюблены в него.

— В кого это? В Алексея Максимовича?

— Ну и в него, т. е. в его писания, — и в народ.

— Я сказал, в народ.

Толстой сказал, когда Репин вошел:

— Вот еще человек, имеющий с Горьким общее.

Я сказал:

— Да, я нахожу между ними внутреннее сходство.

— А как вы думаете, в чем именно оно заключается?

Я замешкался в ответе.

— Тут нечего думать, — резко сказал Толстой. — Разве они не плоть и кровь народа? Вот им и хорошо. Вот они и веселы, и понимают отлично друг друга. И работают заодно. И в глазах Л. Н. метнула искра, та особенность взгляда, которая, как молния, сверкнет, обожжет, как огонь. Во взгляде этом Толстого выразилось нечто глубоко-глубоко запечатленное внутри, остающееся неразрешенным, неосвобожденным.

Примечания

⁷ Анастасия Васильевна (рожд. Воронец) — знакомая Толстого, мать революционера из кружка «долгушинцев» Льва Адольфовича Дмоховского, умершего в иркутской тюрьме в 1881 г.

⁸ Речь идет о студенческой демонстрации у Казанского (а не Исаакиевского) собора в Петербурге 4 марта 1901 г., вызванной опубликованием «Временных правил об отдаче студентов в солдаты за учинение скопом беспорядков в учебных заведениях или вне оных».