<ВОСПОМИНАНИЯ>
<...> Проезжая по деревне Ясная Поляна с братом своим, мы заметили толпу крестьянских ребятишек, куда-то бегущих вниз от деревни через овраг, от которого на взгорье виднелись господские постройки. Мы спросили, где проехать в усадьбу к графу. Ребятки, окружив нас, с удовольствием друг перед другом бросились проводить нас до самой школы графа. Я услыхал от ребят про школу, начал беспокоиться, как бы вместо барского дома не попасть в школу, где придется иметь дело с крестьянскими ребятами, в способностях которых я сомневался, и думал уже вернуться домой. И только по настоянию своего брата я решился докончить свое путешествие в том расчете, что, может быть, мое учительство будет не в школе, а в барском доме, как мне хотелось. Взяв одного из мальчуганов в провожатые, мы переехали через овраг, подъехав к самому барскому дому, на крыльце которого стоял какой-то мужчина, по-видимому, лет тридцати, в овчинном черном полушубке, теплых сапогах и простой шапке, с окладистой черной бородой, подстриженной в кружок. К этому-то человеку мой брат обратился с вопросом:
— Как бы нам увидеть графа?
Незнакомец добродушно улыбнулся и ответил:
— Я граф, что вам нужно?
Брат мой насмешливо смерил его глазами и, видя его костюм, а равно и свободное обращение с ним крестьянских ребят, иронически заметил:
— Оно и видно, брат, что ты граф сиятельный... Около печек сияешь? Небось у графа служишь каким-нибудь истопником; мы, брат, сами умеем отличить барина от прислуги — тоже бывали в барских домах-то.
Возмущался брат, очевидно, не тем, что незнакомец самозванствовал, а тем, что какой-нибудь служака думал потешиться над ним, над дьячком NN села.
Незнакомец стал уверять, что он самый граф и есть, и стал допрашиваться настойчиво, зачем именно мы приехали. Брат мой объяснил ему, что привез графу мучителя по рекомендации нашего знакомца И. И. С. ... а1. Услыхав фамилию нашего знакомца, граф сказал:
— Ну давай сюда своего мучителя, мы поговорим с ним.
Тогда брат мой кликнул меня. Во время спора брата моего с незнакомцем я сидел в санках вдали от них, а потому не мог хорошо рассмотреть его лица; но когда подошел к нему, то почувствовал правоту его слов, так как физиономия незнакомца ясно обнаруживала его интеллигентное происхождение. Я поверил, что он граф, хотя по костюму он походил на богатого мужика. И действительно, его умное лицо, с проницательными глазами, смотревшими как-то весело и приветливо, его голос, проникающий в душу, и в то же время валяные сапоги, дешевая шапка — все это до того было любопытно и в то же время симпатично, что я как-то невольно почувствовал к нему доверие и расположение первой встречи, основанной, как известно, на инстинкте. Мне показалось, что за ним я готов идти в огонь и воду. Граф повел меня на второй этаж того дома, к которому мы подъехали. Когда мы вошли в одну из комнат, я был поражен невообразимым гамом ребятишек обоего пола в возрасте от семи до пятнадцати лет. При входе нашем многие совсем не обратили внимания на наше появление; некоторые же закричали:
— Лев Николаевич! Ваше сиятельство! (но у них выходило васьство). Опять нанял нового учителя? Ведь и этот убежит, как И. И.2 и Н. О.!3 Ты уж один с нами занимайся, учителя нам не надо!
После я узнал, что до моего поступления в продолжение месяца у графа переменилось человек пять или шесть наемных учителей, а других граф увольнял за то, что они обращались очень грубо с учениками. Но граф, усмехаясь, говорил им:
— Нет, ребята, этот от нас не уйдет, и я сам его не прогоню.
Что этим хотел сказать Лев Николаевич, не знаю; быть может, утешить ребят, а быть может, и действительно думал так. <...>
или большими группами, человек в пять. Одна пара читает, другая пишет буквы или слова, третья пишет цифры, четвертая рисует и т. д. Одним словом, всякий делает, что ему сподручней. Только слышны возгласы ребят:
— Лев Николаевич или васьство! Подойди к нам, посмотри: «Так ли мы читаем?», «Так ли мы пишем?», «Так ли мы считаем?». И граф подходил по очереди то к той, то к другой группе. У одних послушает, как считают, у других посмотрит — как пишут и т. д. С некоторыми посмеется, если заметит неправильность, или подскажет, что не так, но никого не похвалит и не побранит. Группы же большею частью, как я после узнал, образовались сами собою, и выходило так, что слабый сидел с более сведущим и сведущий или более шустрый руководил слабого своего товарища, обращаясь сам за объяснением недоразумений в своей работе к графу или ко мне. Помню хорошо, что не прошло и полчаса, как ребята, узнавши, как меня зовут, стали ко мне обращаться как бы к старому знакомому за советами <...>.
Увлекшись подсказыванием, я не замечал, как граф частенько (как мне после передали ребята) на меня посматривал. Не кончив занятий, граф обратился к одному из ребят, сказав:
— Игнатка!4 Сбегай к Комаеву, скажи, чтоб оседлал Барабана, а ты приведи его ко мне.
— Лев Миколаич! Я уже прикатил, а ты далеко ли едешь? Возьми нас с Васькой Морозом, а то тебе скучно будет одному!
— Нет, вы уморитесь, я еду в Пирогово к Сергею Николаевичу.
— Ну ступай, да приезжай скорее, а то нам без тебя скучно будет.
— А вот теперь с вами Петр Васильевич. С ним не соскучитесь. Он вам все покажет.
— Ну, оставайтесь пока одни, я вернусь скоро, во всяком случае до свиданья!
Я думал, что граф поехал по хозяйству версты за две, за три и сейчас вернется к окончанию уроков. Проводив графа из школы, я ужасно захотел отдохнуть с дороги и узнать про брата, оставленного мною на графском дворе. Смотрю, брат мой сам вошел ко мне попрощаться с каким-то молодым человеком, который сказался конторщиком у графа по имению, не симпатизирующим занятиям своего хозяина. Входя в школу и познакомившись со мной, он крикнул на ребят:
— Ну вы, лугокопы, убирайтесь по домам, дайте Петру Васильевичу отдохнуть с дороги, а завтра приходите!
А я говорю:
— Как же так? А если граф сейчас вернется; ведь времени только полдень.
— Нет, граф не вернется ранее трех суток.
Тут-то я узнал, что Пирогово не в двух или трех верстах, а в сорока от Ясной Поляны.
Ребята с большой неохотой стали расходиться из школы, и то лишь по настойчивому приказу конторщика. Под вечер ребята опять было заявились, но были отосланы уже сторожем при комнатах верхнего этажа...
Как сейчас помню, как ребята вбежали в школу с оживленными личиками и с криком:
— Лев Миколаич приехал! Лев Миколаич приехал! Сейчас к нам придет!
Не успел я порасспросить крикунов, где они его видели, как граф вошел в школу, и ребята буквально облепили его, как рой пчел унизывает куст или дерево после своей роевни. Так что минут десять положительно не было возможности подойти к нему и поздороваться. Он уже сам вспомнил про меня, когда мальчуганы один перед другим рассказывали ему, что они сделали в его отсутствие... Граф подошел ко мне, поздоровался и за что-то поблагодарил...
В тот же день граф, не отдыхая, провел в школе почти весь день до позднего вечера, так что мне не пришлось как следует не только пообедать, даже и чаю напиться. Затем и последующие дни, исключая праздников, проводились мною так же, как и первый по его возвращении, и так продолжалось до самого отъезда его за границу5, то есть месяца полтора или два, никак не менее.
Встанешь, бывало, утром часов в шесть или семь, никак не позднее, а ребята уж тут как тут. Некоторые на дворе играют в снежки или в коридоре упражняются в гимнастике, другие в школе читают, пишут, считают или играют и т. п. Часов в восемь утра, а иногда и ранее приходит сам граф, сидит и занимается часов до 11 или 12 дня. При нем я считал неловким уходить из школы. Затем он уходит и говорит мне:
— Побудьте с ними до моего прихода — я сейчас вернусь.
Я, конечно, сижу и жду его часов до четырех пополудни. Он приходит, я ухожу по его, конечно, предложению обедать. Часов в пять или шесть опять являюсь в школу, и граф уходит обедать. Я же сижу с ребятами до 7 часов вечера6 никакими часами своих занятий, как это и заведено было и сейчас водится в организованных школах. Одни уходят, другие приходят, и так с раннего утра до позднего вечера. Да что я говорю — вчера — до полуночи! Разве самому графу бывает не время заниматься вечером, — тогда, что называется, прогоняли ребят из школы. И то не мы с графом, а сторож. У нас же не хватало духа прогонять их, разве все уснут под столом. Тогда, разбудив уснувших, мы с графом идем провожать ребят на деревню, а если случится непогода, запрягают дровни в одну или в две подводы, смотря по количеству ребят, и мы опять-таки едем или идем, развозим или разводим по дворам. Причем частенько приходилось нам слышать ворчанье матерей. Стучим, например, к Матрене Козловой.
— Кто там? — спросит Матрена.
— Отопри, Матрена! Это мы. Возьми ребят своих.
— Эх вы, шатуны полуношные! Видно, вам делать-то нечего! Ребят только балуете да добрых людей беспокоите!
Сказать откровенно, вначале я не чувствовал усталости от постоянных занятий в школе, так как граф постоянно своим присутствием воодушевлял или, как теперь говорят, взвинчивал меня; с другой стороны, самая школа не утомляла меня благодаря отсутствию казенщины. Никто здесь никого не обязывал быть навытяжку, как стоит солдат на часах. Всякий чувствовал себя как дома, попросту, без затей, и это вовсе не указывало на отсутствие порядка; напротив, такой был именно порядок школьных занятий. Кажущиеся беспорядки были здесь принципиальны, ибо граф вел занятия не по учебникам дидактики, а по тому плану, который выработала его гениальная голова, желая школу превратить в семью. Ребята приходят, уходят, не спрашиваясь ни у кого, сами берутся за дело такое, какое хотят делать, не чувствуя себя ограниченными какими-либо насильственными для них правилами. И все выходило так просто, как будто так и следовало делать<...>.
Составилось о Яснополянской школе на этом основании неправильное мнение, которое я не раз слышал, что будто школа Льва Николаевича похожа вроде на цыганский табор или на сельскую сходку со всеми ее дикими безобразиями. Все это ложь: особых шалостей в школе никогда не замечалось, — разве уже явится какой-нибудь беспардонный шалун и начинает в школе затевать уличные игры; так такого шалуна сами ребята сейчас же проводят из школы без церемоний. Был у нас такой шалун — Федька Резун, несказанный мастер на шалости. Но лишь только он забалуется, как ребята начинают его урезонивать:
— Ну, Федюха, если хочется тебе играть, ступай на улицу, а нам не мешай. Тебе небось не понравится, если ты будешь молотить на гумне, а мы придем к тебе да будем играть на току?
Впрочем, бывали случаи, что на таких, как Федька Резун, никакие доводы товарищей не действовали. Тогда начиналась товарищеская потасовка, для укрощения которой мне приходилось принять меры усмирения; но граф в таких экстренных случаях уходил из школы, в дела ребят не вступался. Но, повторяю, все это было весьма редко.
Тогда я, видя, что мне особого дела нет, уходил к себе в комнату или в контору, где по совету графа присматривался к конторским делам, что мне впоследствии пригодилось, потому что граф, уезжая за границу, рассчитал конторщика, возложив на меня и конторские обязанности.
Примечания
Петр Васильевич Морозов (1838—1906) — учитель Яснополянской школы, воспитанник Тульской духовной семинарии. В Яснополянской школе преподавал «писание», «чтение», русскую историю, священную историю. Вместе с Толстым вел «Дневник» школы (см. ПСС, т. 8), разрабатывал методику занятий. Толстой записывает в названном «Дневнике»: «Петр Васильевич читал о лете. Костюшке нравилось очень. Я прочел о междуцарствии — рассказали очень хорошо. Я заставил их учить друг друга. — Очень удачно — три раза повторили. Советую Петру Васильевичу делать всегда так» (там же
Благодаря такой совместной работе П. В. Морозов стал хорошим учителем-практиком, следовавшим методике Толстого. По рекомендации Толстого Морозов в середине 70-х годов давал показательные уроки в одной из московских народных школ (см. Гусев, III, с. 163). Толстой привлек Морозова в 1874—1875 гг. к работе по подготовке учителей сельских школ из крестьянской молодежи. Ученик задуманного Толстым такого «университета в лаптях» Н. Т. Панов вспоминал: «Учитель наш, Морозов, был человек среднего роста и телосложения, с рыжими волосами на голове и бороде, оспенным лицом. Хотя он с первого взгляда и не очень располагал к себе, но его ласковые и добрые слова, нежность и мягкость его речи сразу привязывали к себе детей, как к отцу» («Воспоминания яснополянских крестьян о Л. Н. Толстом». Тула, 1960, с. 172).
Публикуемые воспоминания относятся к первому периоду педагогической деятельности писателя. Они были написаны для какого-то издания в 1898 г. к 70-летию Л. Н. Толстого. Автограф без названия. Воспоминания в газетной обработке печатались в «Русском слове» (1912, № 257, 7 ноября).
ГМТ, № 42060), с сокращениями.
1 Лицо не установлено.
2 Возможно, Иван Ильич Авксентьев, работавший в 1861 г. учителем Трасненского училища.
3 Лицо не установлено.
4
5 Имеется в виду отъезд Толстого летом 1860 г. в Германию, затем к больному брату Н. Н. Толстому во Францию.
6 Такой распорядок сохранился в школе и в последующее время. Толстой писал А. А. Толстой в августе 1861 г.: «Классы положены с 8-ми до 12-ти часов и с 3-х до 6-ти, но всегда идут до двух, потому что нельзя выгнать детей из школы — просят еще. Вечером же часто больше половины останется ночевать в саду, в шалаше» (ПСС