Ломунов К. Н.: Живой Толстой

ЖИВОЙ ТОЛСТОЙ

... В нем есть нечто, всегда возбуждавшее у меня желание кричать всем и каждому: смотрите, какой удивительный человек живет на земле!

М. Горький

1

Этому удивительному человеку — известному всему миру русскому писателю Льву Николаевичу Толстому — судьба подарила долгую, трудную и прекрасную жизнь. Родившись через три года после восстания декабристов и более чем за тридцать лет до падения крепостного права, он был свидетелем первой народной революции в России и лишь семь лет не дожил до Великого Октября, положившего начало новой эры в истории человечества.

Прошло полтора века со дня рождения Толстого и почти семьдесят лет со дня его кончины. Но время не властно над его бессмертными творениями, в которых с могучей, покоряющей силой запечатлена неповторимая личность гениального художника и великого мыслителя. В наши дни Толстой принадлежит к числу самых читаемых и почитаемых классиков не только на его родине, но и во всем мире. Уже несколько десятилетий подряд он занимает одно из первых мест среди писателей всех стран и народов по числу переводов его произведений на зарубежные языки, по количеству переведенных произведений и по числу языков, на которые они переведены.

Мы являемся свидетелями необычайного роста интереса наших современников к классическому наследию и, в частности, к творчеству Толстого. Сбылись пророческие слова В. И. Ленина: «Чтобы сделать его (Толстого. — К. Л.) великие произведения действительно достоянием всех, нужна борьба и борьба против такого общественного строя, который осудил миллионы и десятки миллионов на темноту, забитость, каторжный труд и нищету, нужен социалистический переворот»1.

Когда в нашей стране произошла социалистическая революция, В. И. Ленин позаботился о том, чтобы книги писателей-классиков, и прежде всего Толстого, стали достоянием народных масс. При этом он требовал от первых советских книгоиздателей, чтобы они дали народу «всего Толстого», восстановив в его произведениях все то, что запрещала царская цензура — светская и церковная.

За годы советской власти книги Толстого изданы в нашей стране общим тиражом свыше 200 миллионов экземпляров, в двадцать раз превысив число их изданий в дооктябрьские годы. В старой России книги Толстого были изданы всего на 10 языках. В наше время они переведены на 98 языков народов нашей страны и зарубежных стран.

В последние десятилетия жизни писателя сформировался и окреп беспримерный авторитет Толстого, источниками которого явились его мировая слава гениального художника и мировая известность мыслителя и проповедника.

В самом начале нашего века Горький писал о Толстом: «Весь мир, вся земля смотрит на него; из Китая, Индии, Америки — отовсюду к нему протянуты живые, трепетные нити...»2

Этих живых нитей становилось все больше, с годами они крепли, незримой, но реально существовавшей сетью опоясывая земной шар.

«Мне совестно говорить это, но я радуюсь авторитету Толстого. Благодаря ему, у меня сношения, как радиусы, с самыми далекими странами: Дальним Востоком, Индией, Америкой, Австралией»3. Это признание Толстой сделал в один из весенних дней 1910 года, знакомясь с обширной почтой, доставлявшейся в Ясную Поляну.

Чем, какими особенностями своей личности и творчества привлекал Толстой умы и сердца современников?

Прославленный художник, автор романов «Война и мир», «Анна Каренина», «Воскресение» и других получивших мировую известность произведений, Толстой выступал с сокрушительной критикой несправедливого общественного строя, беспощадно обличал и осуждал угнетателей, поработителей, эксплуататоров людей труда, виновников агрессивных войн, служителей церкви, лжеученых и писателей, состоявших на службе у «хозяев жизни».

Мужество Толстого-протестанта, бунтаря, обличителя восхищало и вдохновляло современников, разделявших его демократические и гуманистические взгляды. По словам английского драматурга Бернарда Шоу, Толстой, борясь за правду, обрушивал «громовые удары на двери самых страшных тюрем» и был готов класть голову «под самые острые топоры», однако «тюрьмы не смеют его поглотить и топоры не смеют на него опуститься...»4.

Борьба Толстого с самодержавием, обличение им правящих классов и казенной церкви вызвали горы злобной ненависти к нему в лагере власть имущих. При царском дворе многие годы велись споры о том, как поступить с «бунтовщиком» и «еретиком» Толстым, за которым уже давно была установлена полицейская слежка. Одни предлагали отправить его в Сибирь на каторгу, другие — посадить в Петропавловскую крепость, третьи — заточить в один из каменных мешков Суздальского монастыря, а четвертые советовали не церемониться с Толстым, объявить его сумасшедшим и упрятать в «желтый дом».

Злейший и влиятельнейший из противников писателя обер-прокурор Синода Победоносцев добился у царя согласия на отлучение Толстого от церкви. Черносотенцы в письмах и телеграммах, поступавших в Ясную Поляну, угрожали убить писателя, назначая свои сроки казни «еретика» и «вероотступника».

«Святейший синод отлучил Толстого от церкви, — гневно писал Ленин. — Тем лучше. Этот подвиг зачтется ему в час народной расправы с чиновниками в рясах, жандармами во Христе, с темными инквизиторами...»5

Рабочие Мальцевского завода писали Толстому: «Вы разделили участь многих великих людей, идущих впереди своего века, глубокочтимый Лев Николаевич! И раньше их жгли на кострах, гноили в тюрьмах и ссылке. Пусть отлучают Вас как хотят и отчего хотят фарисеи-«первосвященники». Русские люди всегда будут гордиться, считая Вас своим, великим, дорогим, любимым».

В последние десятилетия жизни Толстого его борьба против несправедливого общественного устройства и его охранителей приобрела поистине титанический и героический характер. Каким мужеством и решимостью нужно было обладать, чтобы осенью 1905 года послать ближайшему родственнику царя письмо с таким признанием: «Я человек отрицающий и осуждающий весь существующий порядок и власть и прямо заявляющий об этом».

В статьях и письмах 90-х годов Толстой выразил свою полнейшую уверенность в том, что «существующий строй жизни подлежит разрушению», что «уничтожиться должен строй капиталистический и замениться социалистическим, уничтожиться должен строй милитаризма и замениться разоружением и арбитрацией...». И тогда осуществится то, что писатель называл «свободным и любовным единением людей».

Все свои усилия — художника, публициста, общественного деятеля, проповедника — поздний Толстой стремился подчинить одной цели, которую он определил немногими, но замечательными словами: «поторопить наступление нового века».

И тогда же во весь рост встал перед ним вопрос: но как это сделать? Какими силами и какими путями может быть осуществлена задача, которую Толстой определил тремя словами в одном из трактатов конца 90-х годов: «освободите рабов капитала»?

В ответах на этот главный вопрос эпохи со всей силой сказались противоречия взглядов и творчества писателя. Воистину кричащий характер его противоречивости подверг глубокому и всестороннему анализу Ленин в статье «Лев Толстой, как зеркало русской революции», открывающей собою цикл работ о Толстом.

Чтобы нагляднее показать противоречия толстовской мысли, Ленин строит их анализ по принципу контраста: с одной стороны — с другой стороны. Вдумываясь в их сопоставление, мы невольно вспоминаем слова Горького: «Лев Толстой был самым сложным человеком среди всех крупнейших людей XIX столетия»6.

И действительно, с одной стороны — непревзойденный художник, создавший гениальные произведения, известные всему миру, но с другой стороны — он же творец «юродивой проповеди «непротивления злу» насилием». Могучий протестант против общественной лжи и фальши, страстный критик и грозный обличитель помещичье-буржуазных порядков — и он же измученный сомнениями «толстовец», предлагавший наивнейшие рецепты спасения человечества, основанные на теории личного самоусовершенствования.

Великий писатель, всем своим творчеством утверждавший неподкупноправдивый, трезвый реализм в искусстве, главным оружием которого было, как говорит Ленин, «срывание всех и всяческих масок», и он же — создатель новой, очищенной от церковных догм религии, основанной на принципе «всеобщей любви».

На какой почве, из каких источников рождались подобные противоречия, чьи настроения, мысли и чувства они отражали и выражали?

Противоречия Толстого, говорит Ленин, «не случайность», «не противоречия его только личной мысли». В них следует видеть «выражение тех противоречивых условий, в которые поставлена была русская жизнь последней трети XIX века».

Ленин характеризует «эпоху Толстого» как такую эпоху, «которая могла и должна была породить учение Толстого»7. Устами писателя «говорила вся та многомиллионная масса русского народа, которая уже ненавидит хозяев современной жизни, но которая еще не дошла до сознательной, последовательной, идущей до конца, непримиримой борьбы с ними»8.

Утопические и реакционные стороны идеологии патриархального крестьянства, отразившиеся во взглядах и творчестве писателя, В. И. Ленин назвал «историческим грехом толстовщины».

Резко выступая против их корыстного использования официальной, буржуазно-либеральной, народнической и меньшевистской печатью, Ленин отстаивал в наследии Толстого все то, что составляло его силу, принадлежало не прошлому, а будущему.

Последователи религиозно-нравственного учения писателя еще при его жизни начали создавать культ Толстого-вероучителя, аскета и непротивленца. После его кончины Горький писал с тревогой: «... теперь начнут «творить легенду», и это будет противно, будет вредно для страны. Не святой он, а человек, который даже и нам, несогласным с ним, был ближе и дороже бога, был милее и понятней всех святых. Дивная гордость наша, колокол правды, на весь мир гремевший, — замолк!»9

Своими опасениями Горький поделился с В. И. Лениным, который писал ему в начале января 1911 года:

«Насчет Толстого вполне разделяю Ваше мнение, что лицемеры и жулики из него святого будут делать»10.

«святости». Горький неустанно протестовал против «иконописной» литературы о Толстом. «Я не хочу видеть Толстого святым, — говорил он, — да пребудет грешником, близким сердцу насквозь грешного мира, навсегда близким сердцу каждого из нас».

И такой образ Толстого Горький дал в своем знаменитом очерке «Лев Толстой», впервые опубликованном в 1919 году.

Известно, какое впечатление произвели на Ленина горьковские воспоминания о Толстом. Владимир Ильич говорил Горькому: «Только сегодня ночью прочитал вашу книжку о Толстом...

— Какая глыба, а? Какой матерый человечище! Вот это, батенька, художник...»11

Ленин нашел в горьковской книжке замечательное подтверждение своей характеристики и оценки Толстого как художника и мыслителя.

«Может быть, — говорит Луначарский, — никто так хорошо не дал живого портрета Толстого, как Максим Горький, который с чуткостью большого художника сумел восстановить не елейного старца вроде «господа бога-отца», а подлинного Толстого, кипящего страстью...»12

Лучше многих других мемуаристов, писавших о Толстом, Горькому удалось выразить многогранность и многоликость образа Толстого, показать его мудрым человеком, который щедро «разбрасывает вокруг себя зерна неукротимой мысли», и по-детски наивным, глубоко мыслящим и отрицающим разум, религиозным и атеистом, простым, очень демократичным и аристократом «чистых кровей», мягким и нетерпимым, всю жизнь посвятившим искусству и «отрицавшим» его.

Уже давно минули те времена, когда буржуазная печать писала, что Горький в своих воспоминаниях о Толстом «принижает» и «разоблачает» его, относится к нему без должного уважения и даже враждебно.

Отвергая подобные наветы, Горький писал: «Не хуже других известно мне, что нет человека более достойного имени гения, более сложного, противоречивого и во всем прекрасного, да, да, во всем. Прекрасного в каком-то особом смысле, широком, неуловимом словами, в нем есть нечто, всегда возбуждавшее у меня желание кричать всем и каждому: смотрите, какой удивительный человек живет на земле!»

С ленинской непримиримостью относясь к слабым, ошибочным сторонам мировоззрения Толстого, Горький был убежден, что они были порождены не только «личными муками гения», но и, прежде всего, «старой историей России».

Горький учился у Ленина судить о значении великих людей прошлого не по слабым и ошибочным сторонам их взглядов и творчества, а по тому истинно великому, что было ими создано.

«Исторические заслуги, — говорил Ленин, — судятся не по тому, чего не дали исторические деятели сравнительно с современными требованиями, а по тому, что они дали нового сравнительно с своими предшественниками»13.

В произведениях великого художника, как в громадном зеркале, отразилась целая эпоха русской жизни, границами которой были 1861 и 1905 годы. Ленин называл ее эпохой Толстого.

«Рисуя эту полосу в исторической жизни России, — подчеркивает Ленин, — Л. Толстой сумел поставить в своих работах столько великих вопросов, сумел подняться до такой художественной силы, что его произведения заняли одно из первых мест в мировой художественной литературе. Эпоха подготовки революции в одной из стран, придавленных крепостниками, выступила, благодаря гениальному освещению Толстого, как шаг вперед в художественном развитии всего человечества»14.

Замечательная особенность ленинского подхода к оценке Толстого — его связей с эпохой, национального и мирового значения его наследия, отношения писателя к революции, народности его творчества — состоит в том, что перед нами выступает весь Толстой — и художник, и мыслитель, и публицист, и философ, и проповедник, и общественный деятель, в «совокупности его взглядов, взятых как целое».

— Ленин не отделяет Толстого-художника от Толстого-мыслителя и не противопоставляет одного другому.

Мысль о сложной противоречивости мировоззрения и творчества Толстого Горький выразил в замечательном художественном образе: «В конце, он все-таки — целый оркестр, но в нем не все трубы играют согласно»15.

Горькому же принадлежат знаменитые слова «Толстой это целый мир»16, дающие меру для определения духовного богатства, созданного автором «Войны и мира».

2

В своей «Истории русской литературы» Горький говорит о книгах Толстого как о «памятнике упорного труда, сделанного гением». В них, по словам Горького, заключен «итог всего пережитого русским обществом за весь XIX век». В них мы находим также «документальное изложение всех исканий, которые предприняла в XIX веке личность сильная, в целях найти себе в истории России место и дело»17.

Что представляла собой эта личность сильная, через какие духовные искания прошел Толстой в поисках своего места и дела в бурных событиях русской и мировой жизни прошлого века и начала века нынешнего? Как складывался, как формировался его характер — писателя, общественного деятеля, человека? Какое впечатление производил он на современников (а среди его современников было немало замечательных людей) — вот вопросы, на которые читатель вправе надеяться найти ответы в мемуарной литературе, посвященной Толстому.

Первыми же своими произведениями Толстой заявил о себе как художник «власть имеющий». Повести его «Детство» и «Отрочество», кавказские и севастопольские военные рассказы, «Утро помещика» возбудили такие восторги, ожидания и надежды в читающем обществе, от которых могла закружиться голова и у немолодого писателя.

«Вот наконец преемник Гоголя, — писал о нем Тургенев, — нисколько на него не похожий, как оно и следовало»18.

«Крестным отцом» Толстого как писателя явился Н. А. Некрасов, принявший к печати его первую повесть «Детство», еще не зная, кто ее автор, подписавшийся буквами «Л. Н.». Вот как описывал Некрасов первую встречу с Толстым, в ноябре 1855 года приехавшим в Петербург из героического Севастополя:

«... Приехал Л. Н. Т., то есть Толстой, и отвлек меня... Милый, энергический, благородный юноша — сокол!.. а может быть и — орел. Он показался мне выше своих писаний, а уж и они хороши... Некрасив, но приятнейшее лицо, энергическое, и в то же время мягкость и благодушие: глядит, как гладит. Мне он очень полюбился»19.

Одно из майских писем 1857 года к Толстому Некрасов заканчивает словами: «Прощайте, ясный сокол (не знаю, сказывал ли я Вам, что мысленно иначе Вас не называю)»20.

Сокол, а может быть и орел! Ни одного из молодых писателей «Современника» (в первые семь лет литературной работы Толстой печатался исключительно в «Современнике») Некрасов так не называл.

В одном из писем к Толстому, посланном из-за рубежа осенью 1856 года, Некрасов как бы подводил итоги первых лет знакомства с ним. Уже первые произведения Толстого, подчеркивает редактор «Современника», вызвали у него симпатию к «сильной и правдивой личности» их автора, и это чувство еще более укрепилось после встречи с ним. «Я не шутил и не лгал, — пишет Некрасов, — когда говорил когда-то, что люблю Вас, — а второе: я люблю еще в Вас великую надежду русской литературы, для которой Вы уже многое сделали и для которой еще более сделаете...»21

Зимой того же 1856 года Тургенев пишет о Толстом А. В. Дружинину: «Когда это молодое вино перебродит, выйдет напиток, достойный богов»22. А неделей раньше Тургенев писал Толстому: «Если Вы не свихнетесь с дороги (и, кажется, нет причин предполагать это) — Вы очень далеко уйдете»23.

Рано возникший в переписке современников мотив тревоги за молодого Толстого вызван был особенностями его характера, «разгадать» который им долго не удавалось.

Весной 1857 года Тургенев писал П. В. Анненкову о встречах с Толстым в Париже, о внезапном отъезде Толстого из столицы Франции в Женеву. «Действительно, — подчеркивал Тургенев, — Париж вовсе не приходится в лад его духовному строю; странный он человек, я таких не встречал и не совсем его понимаю. Смесь поэта, кальвиниста, фанатика, барича — что-то напоминающее Руссо, но честнее Руссо — высоконравственное и в то же время несимпатическое существо»24.

Молодой Толстой нередко озадачивал своих слушателей суждениями, шедшими вразрез с общепринятыми мнениями. Он любил «попугать» Тургенева, говоря, что вовсе не считает себя литератором, что в любой момент и с легким сердцем может поменять писательство на более «полезное» занятие. Не на шутку встревоженный такими заявлениями, Тургенев писал Толстому из Рима: «Вы пишете, что очень довольны, что не послушались моего совета — не сделались только литератором. Не спорю, может быть, Вы и правы, только я, грешный человек, как ни ломаю себе голову, никак не могу придумать, что же Вы такое, если не литератор: офицер? помещик? философ? основатель нового религиозного учения? чиновник? делец? Пожалуйста, выведите меня из затруднения и скажите, какое из этих предположений справедливо.

Я шучу — а в самом деле, мне бы ужасно хотелось, чтобы Вы поплыли наконец на полных парусах»25.

Той же осенью из письма П. В. Анненкова Тургенев узнал, что Толстой показывал друзьям «свой проект заселения всей России лесами»26.

«Удивили вы меня известием о лесных затеях Толстого! — отвечал Тургенев Анненкову. — Вот человек! с отличными ногами непременно хочет ходить на голове. Он недавно писал Боткину письмо, в котором говорит: «Я очень рад, что не послушался Тургенева, не сделался только литератором». В ответ на это я у него спрашивал — что же он такое: офицер, помещик и т. д. Оказывается, что он лесовод. Боюсь я только, как бы он этими прыжками не вывихнул хребта своему таланту»27.

Пугаясь «метаний» молодого писателя, его увлечений делами, не имеющими, как ему казалось, прямого касательства к литературе, Тургенев был тем не менее уверен в том, что «этот человек пойдет далеко и оставит за собою глубокий след»28.

Когда подходила к концу шестилетняя работа Толстого над «Войной и миром», Тургенев без малейших колебаний назвал его главой русской литературы. «Нельзя не сознаться, — писал он в 1868 году, — что с появлением «Войны и мира» — Толстой стал на первое место между всеми нашими современными писателями».

«Войны и мира», Тургенев писал И. П. Борисову: «Толстой — настоящий гигант между остальной литературной братией... Дай бог написать ему еще двадцать томов!»29

Тому же корреспонденту Тургенев писал тогда, что «при всех своих слабостях и чудачествах» автор «Войны и мира» заслужил имя «самого даровитого писателя во всей современной европейской литературе!»30. И Тургенев хотел, чтобы в этом убедились читатели западных стран. В 1879 году вышел в свет первый французский перевод «Войны и мира». Рекомендуя роман зарубежным читателям, Тургенев писал: «Это — великое произведение великого писателя — и это подлинная Россия»31.

Тургенев явился одним из первых и замечательных пропагандистов творчества Толстого и в России и на Западе. Между тем его личные отношения с Толстым в силу весьма сложных причин складывались драматично, о чем много писали Д. В. Григорович, А. А. Фет и другие их современники. После семнадцатилетней размолвки они снова сблизились, и в последние годы жизни Тургенев ревностно, озабоченно и сочувственно, как и в дни первого знакомства с ним, следил за новыми фазисами духовного развития Толстого, поразившего и его, и Достоевского, и Островского, и других «стариков» остротой и глубиной духовного переворота, пережитого писателем в конце 70-х — начале 80-х годов.

«Исповедь» Толстого и напугала и восхитила Тургенева. И знаменательно, что она не только не поколебала, но, напротив, укрепила давнее преклонение Тургенева перед личностью ее автора. Об этом свидетельствуют тургеневские оценки позднего Толстого:

«Да, это очень могучий человек...» (1880 г. Из письма Г. Флоберу).

«Это — чудачище — но несомненно гениальный человек — и добрейший» (1882 г. Из письма Д. В. Григоровичу).

«... Толстой едва ли не самый замечательный человек современной России!» (1882 г. Из другого письма Д. В. Григоровичу).

«Друг мой, великий писатель русской земли...» (1883 г. Из письма Л. Н. Толстому).

Не только Тургенев, но и другие старшие современники Толстого необыкновенно дорожили добрыми с ним отношениями. Когда молодой Толстой уехал из Петербурга в Ясную Поляну, И. А. Гончаров писал ему: «Вас и от вас ждут многого, между прочим Кавказского романа... Все здесь, вас недостает, и в каждом собрании ваше имя произносится, как на перекличке»32.

Письмо это свидетельствует, что «старая гвардия» русской литературы, к которой принадлежали Гончаров, Тургенев, Некрасов, Островский, Григорович и другие писатели, не только признала Толстого за равного, но и возлагала на него большие надежды.

Но путь, которым шел Толстой, был очень трудным и для него самого. Нередко острые духовные «кризисы», переживавшиеся Толстым, вызывали у многих его современников недоумение и осуждение.

Толстой смолоду ничего не принимал на веру, подвергал сомнению устоявшиеся взгляды, выдвигал свои решения «вечных» вопросов и вопросов злободневных, впадал в жесточайшие противоречия, отчаивался и тут же начинал новые поиски.

Страстность, порывистость натуры Толстого, его постоянная устремленность к поискам нового пугали и отталкивали от него тех, кто любил компромиссы, обходил острые углы, страшился нового. «Я довольно часто вижусь с ним, — писал В. П. Боткин в апреле 1859 года, — но так же мало понимаю его, как и прежде. Страстная, причудливая и капризная натура. И притом самая неудобная для жизни с другими людьми. И весь он полон разными сочинениями, теориями и схемами, почти ежедневно изменяющимися. Большая внутренняя работа, похожая на иксионовскую»33.

К 70-м годам относится знакомство Толстого с выдающимся русским художником И. Н. Крамским, создавшим первый живописный портрет автора «Анны Карениной» в те дин, когда создавался этот роман, упрочивший славу Толстого.

Осенью 1880 года Толстой впервые пришел в мастерскую И. Е. Репина. С этой встречи началась их тридцатилетняя дружба.

В воспоминаниях «Из моих общений с Л. Н. Толстым» Репин рассказывает о впечатлении, произведенном на него приходом писателя. В мастерской «все вдруг приняло какой-то заревой тон». Перед глубоко взволнованным художником стоял «деятель по страсти, убежденный проповедник». «Для меня, — признается Репин, — духовная атмосфера Льва Николаевича всегда была обуревающей, захватывающей».

Молодой художник с замиранием сердца слушал Толстого, который тогда окончательно порывал со всеми взглядами, привычками, традициями своей среды. У Репина, по его признанию, «голова шла кругом от его (Толстого. — К. Л.) беспощадных приговоров отжившим формам жизни». Из воспоминаний художника мы узнаем, как Толстой подымал мастеров искусства и литературы на решение больших и новых задач, на поиски новых путей творчества.

происшедшей в нем переменой. «Теперешний Толстой и Толстой, которого я видел тринадцать лет назад, — писал Короленко, — два разных человека. И, между прочим, от «непротивления» едва ли остались и следы».

Толстой тогда был очень болен и слаб; врачи опасались за его жизнь. Тем больше поразили Короленко сила и бодрость духа, громадная духовная энергия Толстою: «Тело умирает, а ум горит пламенем!» Короленко услышал от Толстого много интересного, нового, неожиданного.

Встретившись с Толстым в третий и последний раз за три месяца до его смерти, Короленко «опять слышал от него новое, неожиданное, порой загадочное».

Из всех трех встреч с Толстым, каждая из которых приносила новые впечатления, Короленко составил себе «яркий образ крупного, замечательного человека», «человека, идущего куда-то бодро и без устали». Разновременные и разнохарактерные впечатления от Толстого в итоге слились у него «в один образ великой человеческой личности».

Толстой обладал удивительным даром угадывать талант в людях. Его первая встреча с К. С. Станиславским — одно из многих тому доказательств. Толстой просил молодого режиссера постараться освободить драму «Власть тьмы» от цензурного запрета и поставить ее. Поручая ему разработать план постановки, он скромно добавил: «А я обработаю по вашему указанию». Постоянная готовность поучиться у знающих людей, уважение к их опыту — одна из привлекательных черт Толстого.

начале 90-х годов прошлого века. «При жизни его мы говорили: «Какое счастье жить в одно время с Толстым!» А когда становилось плохо на душе или в жизни... мы утешали себя мыслью, что там, в Ясной Поляне, живет он — Лев Толстой! — И снова хотелось жить».

Чехов впервые был у Толстого в Ясной Поляне летом 1895 года. Письмо его об этой встрече проникнуто светлым, бодрым настроением. «Впечатление чудесное, — пишет Чехов. — Я чувствовал себя легко, как дома, и разговоры наши с Львом Николаевичем были легки». 34 «Я ни одного человека не любил так, как его»35, — признавался Чехов.

Чехову очень хотелось, чтобы Толстой познакомился с Горьким. Их встреча состоялась, можно сказать, на рубеже двух веков — XIX и XX. В дневнике Толстого 16 января 1900 года появилась запись: «Был Горький. Очень хорошо говорили. И он мне понравился. Настоящий человек из народа».

Позднее в дневниках и письмах Толстого, в свидетельствах мемуаристов появится много самых разных оценок Горького и его произведений. Но представление о Горьком как о художнике, вышедшем из народных низов и кровно с ними связанном, Толстой никогда не менял.

Провожая Горького после первой встречи, Толстой обнял его, поцеловал и сказал:

«Вы — настоящий мужик! Вам будет трудно среди писателей, но вы ничего не бойтесь, говорите все так, как чувствуете, выйдет грубо — ничего! Умные люди поймут».

В октябре 1900 года Горький ездил в Ясную Поляну и, как он тогда же писал Чехову, «увез оттуда огромную кучу впечатлений».

Вслед за Горьким с Толстым знакомятся Куприн, Вересаев, Бунин.

Повествуя о встречах с Толстым, Бунин говорит и о самом себе, о восторженной влюбленности в Толстого, о своем «толстовстве», от которого он избавился, как только поближе познакомился с некоторыми из «последователей» теории непротивления злу насилием.

Зорким глазом художника Бунин подметил, что Толстой «ходил страшно легко и быстро», что у него была «какая-то томная грусть» в глазах и что глаза его «вовсе не страшные», не пронзающие, а «по-звериному зоркие», что борода у него «сухая, легкая, неровная, сквозная», что «бугры бровных дуг надвинуты на глаза», а «уши сидят необычно высоко». Все эти метко схваченные детали дополняют наше представление о внешнем облике Толстого тех лет, когда его видел Бунин.

3

и вообще мало записывали. Горький пишет: «Однажды А. П. Чехов... пожаловался:

— Вот за Гете каждое слово записывали, а мысли Толстого теряются в воздухе. Это, батенька, нестерпимо по-русски. После схватятся за ум, начнут писать воспоминания и — наврут».

Чехов, как видно, не очень доверял мемуаристам, писавшим воспоминания по памяти, и очень сожалел, что у Толстого не было своего летописца, который бы день за днем записывал беседы с ним, как это делал И. Эккерман — секретарь Гете.

Однако в последние годы жизни и у Толстого появились свои летописцы. В год смерти Чехова в Ясной Поляне поселился доктор Д. П. Маковицкий. Исполняя обязанности домашнего врача, он в то же время вел дневник, в котором ежедневно в течение шести лет записывал все, что видел и слышал в Ясной Поляне. Его «Яснополянские записки» составляют в рукописи около двухсот печатных листов.

С 1906 года секретари — сначала В. А. Лебрен, после него — Н. Н. Гусев, затем В. Ф. Булгаков, помогая Толстому в его большой переписке и в литературной работе, также вели дневники, записывали то, что слышали от него.

«Вблизи Толстого» охватывает пятнадцать лет, В. Г. Чертков — один из виднейших пропагандистов «толстовства».

и не выражавшего подлинного отношения писателя к тому или иному явлению. По этому поводу Толстой заметил в дневнике 25 августа 1909 года:

«Очень прошу моих друзей, собирающих мои записки, письма, записывающих мои слова, не приписывать никакого значения тому, что мною сознательно не отдано в печать... Всякий человек бывает слаб и высказывает прямо глупости, а их запишут и потом носятся с ними, как с самым важным авторитетом».

Это очень важное заявление писателя, с которым следует считаться при оценке мемуарной литературы, посвященной Толстому.

Доктор Д. П. Маковицкий, секретари писателя, а также его друзья В. Г. Чертков, А. Б. Гольденвейзер и другие явились летописцами позднего Толстого. Их дневники и воспоминания касаются главным образом последних лет жизни и творчества писателя. Значительно больший период жизни и деятельности Толстого отражен в мемуарах членов его семьи.

«ежедневники». Сохранилась рукопись книги Софьи Андреевны «Моя жизнь». Женой писателя собраны «Материалы к биографии Л. Н. Толстого и сведения о семействе Толстых» — о детстве, отрочестве и юности Толстого, менее всего освещенных мемуаристами.

Сестра С. А. Толстой, Т. А. Кузминская, — автор известной книги «Моя жизнь дома и в Ясной Поляне. Воспоминания». В ней дана живая и правдивая картина яснополянской жизни тех лет, когда Толстой работал над «Войной и миром».

Одну из лучших мемуарных книг о Толстом, «Очерки былого», написал его старший сын, Сергей Львович. Хотя главное место в книге занимает описание жизни Толстого в 80—90-е годы, но в ней много страниц отведено и более ранним годам. Большой раздел в «Очерках былого» посвящен описанию встреч и взаимоотношениям Толстого с современниками — И. С. Тургеневым, А. А. Фетом, И. Е. Репиным и другими.

С. Л. Толстой много пишет о характере отца, его привычках, пристрастиях, о его отношениях с близкими, знакомыми, с людьми разного общественного положения.

Значительный интерес представляет книга второго сына Толстого, Ильи Львовича, «Мои воспоминания», освещающая жизнь писателя начиная с 70-х годов прошлого века.

«Друзья и гости Ясной Поляны», содержащая очерки об И. С. Тургеневе, Н. Н. Ге и других яснополянских гостях и друзьях — давних знакомых Толстого. В 1962 году в Париже был издан ее дневник в переводе на французский язык. И дневник и мемуары Татьяны Львовны «О том, как мы с отцом решали земельный вопрос», «О смерти моего отца и об отдаленных причинах его ухода» посвящены преимущественно Л. Н. Толстому.

Из других членов семьи и родственников Толстого, оставивших ценные воспоминания о нем, нужно назвать двоюродную тетку писателя, А. А. Толстую, племянницу Е. В. Оболенскую.

Главное место в дневниках, воспоминаниях, принадлежащих членам семьи, естественно, занимают взаимоотношения писателя с семьей, его частная жизнь. Но в них содержатся также сведения, касающиеся творческой истории многих его произведений, его педагогической и общественной деятельности.

Пожалуй, никто лучше «семейных» мемуаристов не смог бы воспроизвести ту деятельную творческую атмосферу, которая неизменно создавалась вокруг писателя в Ясной Поляне или в его московском доме. Никто лучше них не рассказал и не мог рассказать не только о друзьях и частых гостях, но и о бесконечной веренице посетителей, искавших встреч и бесед с Толстым.

Самый большой раздел мемуарной литературы о Толстом составляют воспоминания того круга людей, в который входили выдающиеся писатели, художники, ученые, композиторы, музыканты, режиссеры, актеры. Их перечень так велик, что без всякого преувеличения можно говорить о личных связях Толстого едва ли не со всеми лучшими представителями русской литературы и искусства второй половины XIX и начала XX века и со многими замечательными учеными этого времени.

«злобу дня», суждения о писательском мастерстве, об опыте писателей-классиков, о своем творческом опыте.

Значительное место в мемуарной литературе о Толстом занимают воспоминания учителей и учеников Яснополянской школы, открытой Толстым для крестьянских детей (П. Морозова, Н. Петерсона, В. Морозова и др.), а также воспоминания яснополянских крестьян.

В сборник включены воспоминания посещавших Ясную Поляну иностранцев — Э. Диллона, Д. Кеннана, Е. Скайлера и других. Они дают яркое представление о том, как развивались и крепли прижизненные международные связи Толстого.

В предлагаемой вниманию читателей книге публикуются материалы, принадлежащие перу нескольких десятков авторов. В ней звучат голоса самых разных людей, с которыми Толстой общался на протяжении своей долгой жизни. При всей несхожести жизненного положения и судеб авторов мемуаров есть у них одна общая, объединяющая и сближающая их черта — все они были не только современниками Толстого, но видели и слышали его лично, общались с ним, и их рассказы о нем воспринимаются нами как живые, волнующие свидетельства.

4

Современников поражала «многоликость» Толстого. В очерке «О том, как я видел Толстого на пароходе «Св. Николай» А. И. Куприн великолепно описывает, как менялся облик Толстого в течение десяти — пятнадцати минут, пока пароход не отошел от ялтинской пристани. «Мне кажется, — говорит Куприн, — что если бы я следил за ним в продолжение нескольких лет, он так же был бы неуловим... Этот многообразный человек, таинственною властью заставляющий нас плакать, и радоваться, и умиляться, — есть истинный, радостно признанный властитель».

«видел перед собой двух, трех и больше Львов Николаевичей, не имеющих как будто друг с другом ничего общего». Временами он становился проповедником, «с которым нельзя разговаривать». Проповедь вдруг сменялась задушевной беседой. И Толстой превращался в любознательного, страшно заинтересованного предметом разговора ученика, поражавшего своей совершенно детской восприимчивостью.

Из множества самых разнообразных впечатлений, производившихся личностью Толстого, были, однако, такие, о которых его современники пишут как о главных, определяющих, ведущих. Так, люди, много лет общавшиеся с Толстым, говорят, что он никогда не казался им человеком «смирившимся» в каком бы то ни было смысле.

«Все в нем, — писал Н. И. Тимковский, — глаза, манеры, способ выражения» — говорило о том, что главное в его характере «отнюдь не смирение и покорность, а борьба, страстная борьба до конца».

Тридцатилетняя дружба с Толстым и его семьей, большая творческая работа над портретированием писателя и связанные с нею наблюдения и размышления дали И. Е. Репину основания для следующего вывода о главной черте толстовского характера: «Чувство огромного влияния на Россию своими произведениями подняло его активность и вселило веру в возможность перевернуть жизнь к лучшему. Борец»36.

В отличие от последователей его учения, Толстой с молодых лет и до конца своих дней проявлял страстную заинтересованность во всех делах века, живо и горячо откликался на самые насущные вопросы своего времени.

Речь идет, как видим, не о «временной», случайной, изредка проявляющейся, а доминантной, действительно определяющей черте его натуры.

Осенью 1857 года двадцатидевятилетний Толстой сообщал своему старшему другу А. А. Толстой о важной «перемене во взгляде на жизнь», которая в нем произошла «в последнее время». «Мне, — пишет Толстой, — смешно вспомнить, как я думывал и как вы, кажется, думаете, что можно себе устроить счастливый и честный мирок, в котором спокойно, без ошибок, без раскаянья, без путаницы жить себе потихоньку и делать не торопясь, аккуратно все только хорошее. Смешно! Нельзянельзя, не двигаясь, не делая моциона, быть здоровым. Чтоб жить честно, надо рваться, путаться, биться, ошибаться, начинать и бросать... и вечно бороться и лишаться. А спокойствие — душевная подлость».

В марте 1910 года восьмидесятидвухлетний Толстой, перечитывая свои давние письма к А. А. Толстой, с особым умилением, как он говорит в дневнике, читал приведенное нами письмо: «Одно о том, что жизнь труд, борьба, ошибка — такое, что теперь ничего бы не сказал другого».

И действительно, он всегда был верен этим своим убеждениям и ни от кого их не скрывал, прекрасно понимая, что они мало соответствуют коренным принципам его религиозно-этического учения.

«толстовцев», В. Г. Черткову: «Трудитесь, боритесь. Жизнь — борьба. Без борьбы нет жизни». Через год в другом письме тому же корреспонденту Толстой советует избегать суждений, которые могут «ослабить силы борьбы», и характеризует свои настроения: «А я хочу бороться и буду, лежа под врагом, без сил противодействия, все-таки буду говорить, что не сдаюсь, и ждать первой возможности освобождения, чтобы воспользоваться ею».

Ни возраст, ни трудные обстоятельства жизни в семье, не разделявшей его убеждений, ни угрозы и преследования со стороны «власть имущих», ни собственная проповедь непротивления злу насилием — ничто не могло потушить беспокойный пламень его страстного сердца, кипение его пытливой мысли.

Верно и хорошо сказал о Толстом учитель его детей В. И. Алексеев: «Лев Николаевич всю жизнь свою стремился начать жизнь сызнова». И в самом деле, все так называемые «кризисы» Толстого и среди них самый тяжелый по своим последствиям — уход Толстого из Ясной Поляны — были вызваны его стремлением «начать жизнь сызнова».

Эта черта характера Толстого порождена была не только его личными особенностями, но и во многом особенностями эпохи, в которую он сформировался как мыслитель и художник. Одним из первых это понял Некрасов, по ранним произведениям Толстого угадавший в молодом писателе сильную и самобытную личность. «На мои глаза, — писал ему Некрасов, — в Вас происходит та душевная ломка, которую в свою очередь пережил всякий сильный человек, и Вы отличаетесь только — к выгоде или невыгоде — отсутствием скрытности и пугливости. Признаюсь, я лично люблю такие характеры...»37

Душевная ломка, о которой говорит Некрасов, переживалась тогда передовыми русскими людьми вследствие тяжелого поражения царской России в Крымской войне, вызвавшего высокий накал общественно-политической борьбы в стране.

«никакая художническая струя не увольняет от участия в общественной жизни», был тысячами нитей связан с современностью. Он любил это подчеркивать всегда. «Чувствую себя человеком своего времени», — отмечает Толстой в записной книжке 1858 года. «Я очень занят современностью», — говорит он в письме 1901 года.

Один из журналистов, узнав о начале работы Толстого над романом «Воскресение», решил на свой лад «предупредить» читающую публику: «Граф Толстой, очевидно, прислушивается к тому, что делается вокруг, с чрезвычайным вниманием»38.

Острое и неослабное внимание писателя к происходящему вокруг него вызывалось его убеждением в том, что настоящие мыслители и художники «никогда не будут спокойно сидеть на олимпийских высотах», а должны участвовать в общей жизни человечества.

«заражаться народными настроениями». В. Г. Короленко был абсолютно прав, увидев в ней основу, определяющую «крупнейшие повороты во взглядах самого Толстого».

Толстой называл себя «адвокатом 100-миллионного земледельческого народа». В годы приближения первой народной революции в России писатель обращался к правительству и правящим классам с требованиями, идущими, как он говорил, «снизу от 100 миллионов». Чувство своей связанности с трудовым земледельческим народом делало писателя сильным и бесстрашным.

«Это мужик умственный, хотя и барин»39.

Невольно вспоминаются слова В. И. Ленина о Толстом, услышанные Горьким:

«— И — знаете, что еще изумительно? До этого графа подлинного мужика в литературе не было»40.

И вспоминаются ленинские слова о том, что в Толстом отразилось «великое народное море, взволновавшееся до самых глубин, со всеми своими слабостями и всеми сильными своими сторонами...»41.

Известно, что отрицание насильственных способов борьбы побудило Толстого отстраниться от революции 1905—1907 годов, не принимать в ней участия. Однако своим последователям он говорил о революции: «А все-таки это роды, это подъем общественного сознания на высшую ступень».

«Хотя мне это на том свете ни на что не пригодится, а все-таки я рад, что дожил до революции. Очень интересно это все!»42

Одним из самых поздних замыслов Толстого был замысел художественного произведения о первой революции в России. Подобно другим его замыслам той поры, он свидетельствовал не только о неиссякаемой творческой мощи писателя, но и о том, что он превосходно видел близкие сроки наступления новой эпохи в жизни народов его родины и всего мира, дав ей короткую, но исчерпывающую характеристику: «... Это времена революций».

Воспоминания о Толстом писали не только его соотечественники, но и иностранцы, многие из которых приезжали в Россию ради встречи с ним. Как пишет француженка Т. Бензон, на него «в ту пору устремлены были взоры всей империи, всей Европы». И понятно, едва ли не каждый журналист, писатель, ученый, государственный и общественный деятель, пересекавший русскую границу, искал с ним встречи.

В 900-е годы Толстой обсуждал с зарубежными гостями события русско-японской войны и других войн, вопросы борьбы за мир и всеобщее разоружение, расовую и национальную проблемы, высказывал решительное осуждение грабительской политики империалистических правительств. Засвидетельствованные русскими и зарубежными мемуаристами суждения писателя по этим и многим другим вопросам сохраняют и сегодня самый живой интерес.

Побывав в Ясной Поляне и побеседовав с Толстым, французский журналист Жорж Анри Бурдон заметил: «Всегда на устах у Толстого слово труд— это радость его жизни, его неизменный спутник. Он как-то произнес перед одним из своих собеседников поразительные слова, прозвучавшие и как крик гордости и как признание своего смирения: «У меня работы на триста лет!»

Выразив восхищение словами Толстого, Бурдон далее пишет: «У него хватило бы работы на целую вечность, — ведь он взял на себя дело совершенствования рода человеческого...»43

Когда мы читаем в мемуарах Т. Бензон о том, что Толстой просил передать от него «слово горячей симпатии к Франции», или когда от ее коллег — зарубежных мемуаристов — узнаем, что с чувством такой же симпатии он обращался к народам других стран, невольно приходят на память слова Горького: «Нет, Толстой не умер. Великий писатель жив. Он — всегда с нами».

Определяя масштабы всемирного авторитета Толстого, Горький назвал его «человеком человечества». И эти высокие слова точнее других характеризуют то, что властно притягивало к Толстому его современников и пришедшие на смену им новые поколения.

К. Ломунов

1 В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 20, с. 19.

2 М. Горький

3 Гольденвейзер. Вблизи Толстого, т. II. М. — Пг., 1923, с. 17.

4 «Литературное наследство», т. 75. Толстой и зарубежный мир, кн. I. М., 1965, с. 136.

5 В. И. Ленин

6 М. Горький. Собр. соч. в 30-ти томах, т. 14, с. 307.

7 В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 20, с. 103.

8 , с. 70.

9 М. Горький. Собр. соч. в 30-ти томах, т. 29, с. 135.

10 В. И. Ленин

11 М. Горький. Собр. соч. в 30-ти томах, т. 17, с. 38—39.

12 А. В. Луначарский

13 В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 2, с. 178.

14 Там же, т. 20, с. 19.

15 М. . Собр. соч. в 30-ти томах, т. 28, с. 117.

16 М. Горький. История русской литературы. М., 1939, с. 296.

17 М. Горький

18 И. С. Тургенев. Полн. собр. соч. и писем. Письма, т. II. М. — Л., 1961, с. 241.

19 Н. А. . Полн. собр. соч. и писем, т. X. М., 1952, с. 258—259.

20 Там же, с. 336.

21 Н. А. —292.

22 И. С. Тургенев. Полн. собр. соч. и писем. Письма, т. III, с. 52.

23 , с. 43.

24 Там же, с. 117.

25 И. С. . Полн. собр. соч. и писем. Письма, т. III, с. 170.

26 «Труды Государственной библиотеки СССР имени В. И. Ленина», вып. III. М., 1934, с. 71.

27 И. С. Тургенев

28 Там же, с. 95.

29 Там же, т. VII, с. 302. В первом издании «Война и мир» вышла в шести томах.

30 , с. 302, 342.

31 Тургенев. Полн. собр. соч. и писем. Сочинения, т. XV. М. — Л., 1968, с. 188.

32 «Лев Николаевич Толстой. Сборник статей и материалов». М., Изд-во АН СССР, 1951, с. 701. Кавказским романом Гончаров называет повесть Толстого «Казаки».

33 «В. П. Боткин и И. С. Тургенев. Неизданная переписка». М., 1930, с. 153.

34 А. П. Чехов. Полн. собр. соч. и писем, т. 16. М., 1949, с. 271.

35 Там же

36 «Художественное наследство», т. I. Репин, кн. I. М. — Л., Изд-во АН СССР, 1948, с. 333.

37 Н. А. Некрасов. Полн. собр. соч. и писем, т. X, с. 291.

38 «Северный вестник», 1891, № 1, с. 159.

39 А. Ф. Кони. На жизненном пути, т. 2. М., 1959, с. 200.

40 М. Горький. Собр. соч. в 30-ти томах, т. 17. М., 1952, с. 39.

41 Ленин. Полн. собр. соч., т. 20, с. 71.

42 А. Б. . Вблизи Толстого. М., Гослитиздат, 1959, с. 180.

43 «Литературное наследство», т. 75. Толстой и зарубежный мир, кн. 2, с. 48.

Раздел сайта: