ГЛAВA XXV
Помощь голодающим
После московской переписи, после того как отец убедился в том, что помощь людям деньгами не только бесполезна, но и безнравственна, участие его в продовольственной помощи народу во время голодовок 1891 и 1898 годов может казаться непоследовательностью и даже внутренним противоречием.
- Если всадник видит, что его лошадь замучена, он должен не поддерживать ее, сидя на ней, а просто с нее слезть,-- говорил отец, осуждая всякую благотворительность сытых людей, сидящих на хрипу народа, пользующихся всеми благами своего привилегированного положения и жертвующих от излишка.
В пользу такой благотворительности он не верил и считал ее самообольщением, тем более вредным, что таким образом люди как-бы получали нравственное право продолжать свою праздную, барскую жизнь, и вместе с тем каждым своим шагом увеличивать нищету народа.
Осенью 1891 года отец задумал писать статью о голоде, постигшем тогда чуть ли не всю Россию.
Хотя он уже знал о размерах народного бедствия по газетам и по рассказам приезжавших к нему из голодных мест, тем не менее когда к нему в Ясную Поляну заехал его старый друг Иван Иванович Раевский и предложил ему проехать в Данковский уезд, для того чтобы самому посмотреть, что делается в деревнях, он охотно согласился и вместе с ним поехал в его Бегичевку.
Приехав туда на один-два дня, отец увидал, насколько необходима была неотложная помощь, и сейчас же вместе с Раевским, у которого было уже устроено несколько деревенских столовых, занялся помощью крестьянам, сначала в небольших размерах, а потом, когда посыпались со всех сторон крупные пожертвования, все шире и шире.
Кончилось тем, что он посвятил на это дело целых два года своей жизни1.
Нельзя думать, чтобы отец в этом случае был непоследователен. Он ни минуты не обманывал себя и не считал, что он делает хорошее, важное дело, но, увидав беду народа, он уже не мог продолжать жить спокойно в Ясной и в Москве, потому что в это время не участвовать в помощи было бы для него слишком тяжело.
"Тут много не того, что должно быть, тут деньги от Софьи Андреевны и жертвованные, тут отношения кормящих к кормимым, тут греха конца нет, но не могу жить дома, писать. Чувствую потребность участвовать, что-то делать",2 - писал он из Рязанской губернии Николаю Николаевичу Ге.
С первых шагов деятельности моего отца в Бегичевке его постигло большое горе.
В ноябре Иван Иванович Раевский, постоянно ездивший по делам голодающих то на земские собрания, то по деревням и селам, простудился, заболел сильнейшей инфлюенцей и скончался.
Эта потеря, мне кажется, наложила на отца нравственную обязанность продолжать начатое им дело и довести его до конца.
Раевский был один из давнишнейших приятелей отца3.
Он слыл силачом, и кажется, что он познакомился с отцом в Москве тогда, когда оба они увлекались физическим развитием и ходили в гимнастическую школу француза Пуаре.
Я помню его очень, очень давно, со времен далекого детства, когда он наезжал в Ясную Поляну и когда его связывали с отцом интересы спортивные,-- борзых собак и скаковых лошадей.
Позднее, когда отец уже совершенно отошел от своих прежних увлечений, дружба его с Иваном Ивановичем сохранилась, и, кажется, никогда они не были друг другу так близки, как в то недолгое время, когда их соединило народное бедствие и совместная работа в борьбе с ним.
Раевский вложил в это дело всю свою душу, и, при его большой практичности и самоотвержении в работе, он был для отца неоценимым сотрудником и товарищем.
Этой же зимой отцу пришлось, кажется из-за его нездоровья, на два месяца покинуть Бегичевку, и он просил меня на это время его заменить.
Я сейчас же собрался, сдал свои дела по кормлению голодающих в Чернском уезде жене и поехал в Бегичевку.
Дело, заведенное там отцом, было действительно громадное.
Я застал там только одну помощницу отца, прекрасную энергичную девицу Персидскую, с которой я это время и проработал.
Спустя некоторое время я получил от отца следующее письмо, врученное мне присланной им барышней:
"Любезный друг Илюша.
Письмо это передаст тебе Величкина, девица, которая может трудиться. Пока пускай она помогает вам; когда приедем после 20-го, мы устроим ее иначе. Очень жаль, что я не написал тебе приехать прежде к нам, чтобы поговорить с тобою обо всем. Я очень боюсь, как бы ты по незнанию всех условий не наделал ошибок. Писать нужно было бы о стольком, что и не начинаю, притом не зная, что и как делается.
Одно прошу тебя, будь как можно осторожнее, поддерживай дело, не изменяя. И главное - заботься о приобретении, подвозе приходящего хлеба и правильном его размещении и о том, чтобы в столовые не попадали могущие кормиться, получающие достаточную помощь от земства и, с другой стороны, чтобы не отвергнуты были нуждающиеся.
Теперь надо помогать топливом самым бедным. Это очень важно и трудно, и тут, как это ни нежелательно, уже лучше, чтобы получили ненуждающиеся, чем чтобы не получили нуждающиеся.
Что сено от Усова? Я боюсь, чтобы Ермолаев тут не напутал. Они пишут про разбитые тюки. Надо поскорей поднять его и свезти к Лебедеву в Колодези. Приискивай картофель на местах, не продают ли где, и покупай. Много еще нужно, но нельзя распоряжаться перепиской, не зная, что и как. Полагаюсь на тебя. Пожалуйста, делай из всех сил. Целую тебя, передай поклоны наши Елене Михайловне и Наташе4 и всем, кто там. Л. Т."5.
"Помощница", вручившая мне это письмо, приехала на лошадях со станции в то время, когда мы с Персидской садились ужинать.
Старый столяр, служивший нам за лакея, докладывает: "Еще барышню господь послал".
Входит девица-курсистка с огромной банкой монпансье под мышкой и подает мне письмо от отца.
Я попросил ее сесть и предложил ей ужинать.
На столе стояла кислая капуста с квасом и черный хлеб.
Несчастная москвичка посмотрела, хлебнула две ложечки и уныло притихла, с нежностью посматривая на свои конфеты.
"Попала в голодные места, тут только одна капуста и есть, что бы я стала делать, если бы не догадалась взять с собой эти карамели",-- читал я на ее лице.
Когда принесли котлеты, она вся так и просияла.
На другой день, чуть свет, она потребовала себе "работы".
Я велел запрячь ей лошадь и попросил ее поехать с кучером в деревню Гаи и переписать там всех столующихся.
Через полчаса вваливается ко мне Дмитрий Иванович Раевский (брат Ивана Ивановича), весь в снегу, и с ужасом говорит мне:
- Что я видел? На дворе метель, стоит какой-то ребенок в санях и мчится куда-то без дороги один. Лошадь здешняя. Кто это?
Я так и ахнул.
Оказалось, что девида поехала без кучера неизвестно куда.
Пришлось послать человека ее искать и привезти домой.
В другой раз я, уезжая по столовым, поручил Величинной выдавать на столовые дрова.
Дрова у нас были все сырые, свежесрубленные, и только на разжижку печей мы выписывали вагонами сухие березовые дрова из Калужской губернии.
Эти дрова были дороги, и мы ими страшно дорожили. На три четвертых сажени мы отпускали одну четвертку сухих. Все это я объяснил своей курсистке и уехал.
Приезжаю, и, о ужас, она раздала все сухие дрова.
- Просили сухих,-- объяснила она в свое оправдание.
- А что же мы теперь будем делать с сырыми? Ведь они не горят без разжижки.
Пришлось спешно искать сухих дров и за них переплачивать втридорога.
По возвращении отца в Бегичевку я некоторое время еще побыл с ним и потом уехал к себе.
----------------
После недорода двух предыдущих лет уже к началу зимы стало ясно, что в наших местах надвигается новая голодовка и что благотворительная помощь народу не" обходима.
Я обратился к отцу.
Надо сказать, что отец, бережливый по природе, и делах благотворительности был чрезвычайно осторожен и, скажу, даже почти скуп. Конечно, это понятно, если взвесить то безграничное доверие, которым он пользовался среди жертвователей, и ту большую нравственную ответственность, которую он не. мог перед ними не чувствовать. Поэтому, прежде чем что-нибудь предпринять, ему надо было самому убедиться в необходимости помощи.
Мне было совершенно безразлично куда ехать, так как я считал, что все окрестные деревни одинаково бедствуют, а отцу по старой памяти захотелось повидать Спасское-Лутовиново, которое было от меня в девяти верстах и где он не был со времен Тургенева. Дорогой, помню, он рассказывал мне про мать Ивана Сергеевича, которая славилась во всем околотке необыкновенно живым умом, энергией и сумасбродством. Не знаю, видал ли он ее сам или передавал мне слышанные им предания.
Проезжая по тургеневскому парку, он вскользь вспомнил, как исстари у него с Иваном Сергеевичем шел спор: чей парк лучше, спасский или яснополянский? Я спросил его:
- А теперь как ты думаешь?
- Все-таки яснополянский лучше, хотя хорош, очень хорош и этот.
Крестьяне, наделенные полным наделом хорошей земли и обеспеченные заработком, почти не нуждались.
Правда, некоторые дворы были послабее, но того острого положения, которое считается голодом и которое сразу кидается в глаза, - этого не было.
Помнится мне даже, что отец меня слегка упрекнул за то, что я забил тревогу, когда не было для этого достаточного основания, и мне одно время стало перед ним как-то стыдно и неловко.
Конечно, в разговорах с каждым из крестьян отец спрашивал их, помнят ли они Ивана Сергеевича, и жадно ловил о нем всякие воспоминания. Некоторые старики его помнили и отзывались о нем с большой любовью.
В двух верстах оттуда нам попалась по пути заброшенная в полях маленькая деревушка Погибелка.
Заехали.
Оказалось, что крестьяне живут на "нищенском" наделе, земля неудобная, где-то в стороне, и к весне народ дошел до того, что у восьми дворов всего только одна корова и две лошади. Остальной скот весь продан. Большие и малые "побираются".
Следующая деревня Большая Губаревка - то же самое.
Решили, не откладывая, сейчас же открывать столовые. Работа закипела.
Самую трудную работу - распределение количества едоков из каждой крестьянской семьи - отец почти везде производил сам, поэтому целые дни, часто до глубокой ночи, разъезжал по деревням. Раздача провизии и заготовка лежала на обязанности моей жены. Явились и помощники. Через неделю у нас уже действовало около двенадцати столовых в Мценском уезде и столько же - в Чернском.
Так как кормить весь народ без различия нам было не по средствам, мы допускали в столовые преимущественно детей, стариков и больных, и я помню, как отец любил попадать в деревню во время обеда и как он умилялся тем благоговейным, почти молитвенным отношением к еде, которое он подмечал у столующихся.
6.
дать ему разрешение начальника губернии на открытие столовых.
Я стал убеждать его в том, что не может быть закона, воспрещающего благотворительность.
Конечно, безуспешно.
В это время в комнату вошел отец, и между ним и становым завязался дружелюбный разговор, в котором один доказывал, что нельзя запрещать людям есть, а другой просил войти в положение человека подневольного, которому так приказывает начальство.
- Что прикажете делать, ваше сиятельство?
После этого мне все-таки пришлось во имя сохранения дела съездить к орловскому и тульскому губернаторам и в заключение послать министру внутренних дел телеграмму с просьбой "устранить препятствия, которые ставят местные власти делу частной благотворительности, законом не возбраняемой".:
Таким образом, удалось спасти существующие у нас столовые, но новых открывать уже не разрешалось.
От меня отец поехал в восточную часть Чернского уезда, где хотел посмотреть состояние посевов, но дорогой он заболел и несколько дней пролежал у моих дрзей Левицких.
Вот письмо, написанное им моей жене и мне после его отъезда:
"Милые друзья Соня и Илья.
Пожалуйста, продолжайте дело, как начато, и даже расширяйте, если есть настоящая необходимость. Я могу прислать еще триста рублей. Тысячу же пятьсот я оставляю, так как написал об этом жертвователям, две тысячи же еще не получал. Я послал свою статью и отчет о трех тысячах с чем-то рублей. Расхода там выведено около двух с половиной. Пожалуйста, Илюша, пришлите мне расчет остальных денег поаккуратнее, так чтобы можно было послать в газеты.
Очень мне оставило хорошее впечатление мое пребывание у вас. Я ближе вас узнал, понял и полюбил.
Здоровье мое лучше, но не могу сказать, чтобы было хорошо. Все еще очень слаб.
Л. Т.
Внучат милых и Анночку очень целую. Кто из них у бабушки?"7
1. Работа Толстого по оказанию помощи голодающим крестьянам продолжалась с сентября 1891 по июль 1893 года. В свой последний приезд в Бегичевку он писал Н. Н. Страхову 13 июля 1893 года: "... Хочется теперь написать о положении народа, свести итоги того, что открыли эти два года" (Л. Н. Толстой, т. 66, стр. 367).
2. Из письма Н. Н. Ге (отцу) и Н. Н. Ге (сыну) от 9? ноября 1891 года (Л. Н. Толстой, т. 66, стр. 81).
3. Толстой познакомился с И. И. Раевским в пятидесятых годах в Москве на занятиях по гимнастике. После его смерти он написал статью-некролог "Памяти Ив. Ив. Раевского", в которой писал: "Это был один из самых лучших людей, которых мне приходилось встречать в моей жизни" (Л. Н. Толстой, т. 29, стр. 262).
4. Е. М. Персидская и Н. Н. Философова.
6. Деятельность И. Л. Толстого по оказанию в 1898 году помощи голодающим вызвала крайне настороженное отношение местных властей. В орловском архиве хранится "Дело о разрешении графу Илье Львовичу Толстому открыть в Мценском уезде столовую для оказания помощи пострадавшим от неурожая крестьянам весной 1898 года", которое содержит ряд документов, обличающих правительственные органы. Одновременно с разрешением открыть столовую, 4 мая 1898 года, с грифом "Совершенно секретно", от орловского губернатора было послано предписание "ввиду устранения возможности известной пропаганды", мценскому исправнику поручалось нести "неослабное наблюдение негласным образом за всем, что будет происходить... в этой столовой", то есть открываемой в Мценском уезде. Одна из столовых была открыта в селе Лопа-шино. Прибывший сюда исправник беседовал с некоей помещицей Бендерской. В делах канцелярии орловского губернатора сохранилась запись этой беседы. Бендерская сообщала о том, что она видела Л. Н. Толстого, приезжавшего в село перед открытием столовой. "... Одет он был в старую свиту, на ногах опорки и за спиной котомка; он заходил в крестьянские хаты, справлялся о их нужде, составил список нуждающихся и объявил, что их будут кормить в столовой, которую он откроет. На просьбу крестьян других обществ кормить и их был ответ: "Пусть ваши помещики поворочают мозгами" ("Новый мир", 1956, N 7, стр. 275). В Дневнике Толстой так отметил это посещение: "Ходил в Лопашино, переписывал" (Л. Н. Толстой, т. 53, стр. 191). Вот описание ужина в столовой сельца Лопатина со слов того же исправника; "... В хате крестьянина Гордея Алехина было собрано сорок детей и восемь взрослых, ели они гороховую похлебку, около каждого по ломтю хлеба. Присутствовала при ужине гувернантка графа И. Л. Толстого и дочь графа, девочка лет двенадцати. Гувернантка мне объяснила, что столовая открыта на пятьдесят семь человек, заведует столовой граф Илья Львович Толстой, а ведет хозяйство жена хозяина дома, которой выдаются продукты, привозимые из имения графа; горячую пищу дают два раза в день, которую разнообразят: бывает картофельный суп, гороховая похлебка, кулеш, затем каша а квас" (там же). Деятельность Толстого в деле помощи голодающим вызывала недовольство не только со стороны правительственных органов, во и в среде местных помещиков. По собственному признанию той же помещицы Бендерской, помощь Толстого голодающим крестьянам сулила ей и всем подобным такие "радости", от которых их могла защитить только власть имущих: "1) сами будем пахать, варить рабочим, доить коров; 2) ждать за ложный ропот наказания божьего - полного голода и 3) самое главное - это бунта и разбоя, если администрация не войдет в защиту. У меня сегодня ушла с людской кухарка, говорит, больна, силой не привяжешь, кормят даром. А благодаря графа и его средствам и методе действия горе неизбежно" ("Дело канцелярии орловского губернатора", ф. 580, ед. хр. 2426, стол. 2 Гос. архив. Орловской обл.).
7. Письмо от 7--10 июня 1898 года (Л. Н. Толстой, т. 71, стр. 376).