ГЛАВА XIII
"Анна Каренина"
Я чуть помню тот ужасный случай самоубийства нашей соседки, которым отец потом воспользовался при описании смерти Анны Карениной.
Это было в январе 1872 года.
У нашего соседа Бибикова (отца слабоумного Николеньки, который приезжал к нам на елки) была экономка Анна Степановна Зыкова*.
Из ревности к гувернантке она, на станции Ясенки, бросилась под поезд и была задавлена насмерть, Я помню, как кто-то приезжал к нам в Ясную и рассказывал об этом папа и как он сейчас же поехал к Бибикову и в Ясенки и там присутствовал на судебно-медицинском вскрытии.
Мне кажется, что я даже немножко помню лицо Анны Степановны, круглое, доброе и простоватое.
Я любил ее за ее добродушную ласку и очень жалел, когда узнал об ее смерти. Мне было непонятно, как мог Александр Николаевич променять такую хорошую женщину на какую-то другую.
Я помню, как отец в 1871 и 1872 годах писал свою "Азбуку" и "Книги для чтения", но совсем не помню того, как он начал "Анну Каренину". Вероятно, я об этом тогда и не знал.
Какое дело семилетнему мальчику до того, что пишет его отец?
Только позднее, когда это слово стало слышаться чаще и когда начались чуть не ежедневные посылки и получки корректур, я понял, что "Анна Каренина" есть название романа, над которым работают одинаково и папа и мама.
Работа мама казалась мне даже больше папашиной, потому что она занималась на наших глазах и работала гораздо дольше его.
Она сидела в гостиной, около залы, у своего маленького письменного стола, и все свободное время она писала.
Нагнувшись над бумагой и всматриваясь своими близорукими глазами в каракули отца, она просиживала так целые вечера и часто ложилась спать поздней ночью, после всех.
Иногда, когда что-нибудь бывало написано совершенно неразборчиво, она шла к папа и спрашивала его.
Но это бывало очень редко, потому что мама не любила его беспокоить.
В таких случаях папа брал рукопись, немножко недовольным голосом говорил: "Что же тут непонятного?" - начинал читать, но на трудном месте запинался и сам иногда с большим трудом разбирал или, скорее, уже догадывался о том, что было им написано.
У него был плохой почерк и ужасная манера вписывать целые фразы между строк, в уголках листа, а иногда даже и поперек.
Часто мама натыкалась на грубые грамматические ошибки, указывала их отцу и поправляла.
Когда началось печатание "Анны Карениной" в "Русском вестнике", корректуры в длинных гранках присылались отцу почтой, и он их пересматривал и исправлял.
Сначала на полях появляются корректорские значки, пропущенные буквы, знаки препинания, потом меняются отдельные слова, потом целые фразы, начинаются перечеркивания, добавления,-- и в конце концов корректура доводится до того, что она делается вся пестрая, местами черная и ее уже в таком виде посылать нельзя, потому что никто, кроме мама, во всей этой путанице условных знаков, переносов и перечеркиваний разобраться не может.
Всю ночь мама сидит и переписывает все начисто.
Утром у нее на столе лежат аккуратно сложенные, исписанные мелким, четким почерком листы и приготовлено все к тому, чтобы, когда "Левочка встанет", послать корректуры на почту.
"в последний раз" - и к вечеру опять то же самое: все переделано по-новому, все перемарано.
- Соня, душенька, прости меня, опять испортил всю твою работу, больше никогда не буду, - говорил он, с виноватым видом показывая ей запачканные места, - завтра непременно пошлем, - и часто бывало, что это "завтра" повторялось неделями и месяцами.
- Мне только одно местечко посмотреть, - утешал сам себя папа, потом увлекался и переделывал опять все сызнова.
Бывали даже случаи, что, послав корректуру почтой, отец на другой день вспоминал какие-нибудь отдельные слова и исправлял их по телеграфу.
Несколько раз из-за этих переделок печатание романа в "Русском вестнике" прерывалось, и иногда он не выходил по нескольку месяцев2.
Когда отец работал уже над восьмой частью "Анны Карениной", в России шла турецкая война3.
Предвестником ее была необычайно красивая комета 1876 года и целый ряд необычайно красивых северных сияний, которыми мы любовались целую зиму.
В этом огненном ночном блеске и в сиянии яркой хвостатой звезды было что-то стихийное и зловещее.
Во время войны папа и все наши домашние, даже мы, дети, очень ею интересовались.
Когда приходили из Тулы газеты, кто-нибудь из старших читал их вслух и весь дом собирался слушать.
Всех генералов мы знали не только по имени и отчеству, но и в лицо, так как портреты их были и в календарях, на лубочных картинах и даже на шоколадных конфектах.
Дьяковы подарили нам к елке целый полк игрушечных солдат, турок и русских, и мы целые дни играли ими в войну.
Наконец мы узнали, что в Тулу пригнали целую партию пленных турок, и вместе с папа мы поехали их смотреть.
Я помню, как мы вошли в какой-то большой двор, огороженный каменной стеной, и увидали сразу несколько крупных, красивых людей в красных фесках и широких синих шароварах.
Папа смело подошел к ним и начал разговаривать.
Некоторые умели говорить по-русски и стали просить папирос. Папа дал им папирос и денег.
Потом он стал их спрашивать, как им живется, подружился с ними и заставил двух больших бороться на поясах. Потом турок боролся с русским солдатом
- Какие красивые, милые и кроткие люди, - говорил папа, уходя от них. а мне казалось странным, что он так хорошо отнесся к тем самым страшным туркам, которых надо бояться и битв, потому что они режут болгар и бьют наших.
В последней части "Анны Карениной" отец, описывая конец карьеры Вронского, отнесся неодобрительно к добровольческому движению и славянским комитетам, и из-за этого у него вышло недоразумение с Катковым.
Я помню, как папа сердился, когда Катков отказался поместить эти главы целиком, просил его или часть выкинуть, или смягчить и в конце концов возвратил рукопись и поместил в своем журнале небольшую заметку, в которой говорилось, что со смертью героини роман, собственно говоря, кончен, но что далее следует эпилог листа в два, в котором, по плану автора, рассказывается то-то и то-то, и что, быть может, автор "разовьет эти главы к особому изданию своего романа"4.
Благодаря этому случаю отец поссорился с Катковым и после этого уже больше с ним не сходился.
красноречивые совсем не могут писать.
Как пример первых он приводил Каткова, который, по его словам, в разговоре мямлил, запинался и двух слов связать не умел, а ко вторым он причислял многих известных ораторов, и в том числе Ф. Н. Плевако.
Заканчивая эту главу, мне хочется сказать несколько слов о том, как отец сам относился к "Анне Карениной".
"Успех последнего отрывка "Анны Карениной" тоже, признаюсь, порадовал меня. Я никак этого не ждал и, право, удивляюсь и тому, что такое обыкновенное и ничтожное "5.
В 1875 году он писал Фету:
"Я два месяца не пачкал рук чернилами и сердца мыслями, теперь же берусь за скучную, пошлую "Каренину" с одним желанием поскорее опростать себе место - досуг для других занятий, но только не педагогических, которые люблю, но хочу бросить. Они слишком много берут времени"6.
"Я с страхом чувствую, что перехожу на летнее состояние: мне противно то, что я написал, и теперь у меня лежат корректуры на апрельскую книжку, и боюсь, что не буду в силах поправить их. Все в них и все надо переделать и переделать, все, что напечатано, и все перемарать, и все бросить и отречься и сказать: виноват, вперед не буду, и постараться написать что-нибудь новое, уж не такое нескладное и нитонисемное"7.
Так относился отец к своему роману во время его писания.
После много раз я слышал от него отзывы еще гораздо более резкие.
- Что тут трудного написать, как офицер полюбил барыню, - говаривал он, - ничего нет в этом трудного, а главное, ничего хорошего. Гадко и бесполезно!
Примечания
1. И. Л. Толстой ошибается. Фамилия экономки А. Н. Бибикова была Пирогова.
2. Роман печатался в журнале "Русский вестник" в три приема: в начале 1875 , 1876 и 1877 годов (в первых четырех книгах). Толстой действительно очень много работал над корректурами, но печатание романа прерывалось по другим причинам: в летнее время Толстой прекращал работу над ним, в !874 и 1875 годах Толстой пережил смерть двух детей и Т. А. Ергольской. В эти же годы Толстой увлекался школою, "Роман свой я обещал напечатать в "Русском вестнике", но никак не могу оторваться до сих пор от живых людей, чтобы заняться воображаемыми", - писал он А. А. Толстой 15... 30? декабря 1874 года (Л. Н. Толстой, т. 62, стр. 130--131),
3. Речь идет о русско-турецкой войне 1877--1878 годов.
"Русского вестника" за 1877 год. Но Катков был несогласен с отрицательным отношением Толстого, высказанным им в эпилоге, к добровольческому движению -в пользу сербов и поэтому не соглашался печатать его. По совету Страхова, Толстой напечатал восьмую часть "Анны Карениной" отдельной книжкой. Издание было снабжено следующей заметкой: "Последняя часть "Анны Карениной" выходит отдельным изданием, а не в "Русском вестнике", потому что редакция этого журнала не пожелала печатать эту часть без некоторых исключений, на которые автор не согласился" (см. Л. Н. Толстой, т. 20, стр. 636). Катков в майской книжке "Русского вестника" сделал такое заявление от редакции: "... со смертью героини роман, собственно, кончился. По плану автора следовал бы еще небольшой эпилог, листа в два, из коего читатели могли бы узнать, что Вронский, в смущении и горе после смерти Анны, отправляется добровольцем в Сербию и что все прочие живы и здоровы, а Левин остаегся в своей деревне и сердится на славянские комитеты и на добровольцев. Автор, быть может, разовьет эти главы к особому изданию своего романа" (там же). Толстой, возмущенный этим "изложением" Каткова, написал письмо в редакцию газеты "Новое время", но не послал его. Письмо С. А. Толстой с подробным разъяснением причины непоявления эпилога в "Русском вестнике" было напечатано в "Новом времени" (1877, N 463 от 14 июня). В ответ на него Катков опубликовал в "Русском вестнике (1877, кн. 7) статью о восьмой части романа, озаглавленную: "Что случилось по смерти Анны Карениной", в которой он, пытаясь оправдаться в том, что не поместил в своем журнале эпилога, писал, что, по его мнению, "роман остался без конца и при восьмой и последней части".
5. См. письмо от 25... 26 янааря 1877 года (Л. Н. Толстой, т. 62, N311).
7. См. письмо от 8... 9 апреля 1876 года (Л. Н. Толстой, т. 62, N 258).