Шиль С. Н.: Вечер у Толстого

ВЕЧЕР У ТОЛСТОГО

В вербную субботу 1899 г., часов в 8 вечера, Иван Иванович Горбунов1 и я стояли у подъезда дома Толстых в Хамовниках.

Нам отворил лакей; мы прошли через пустые комнаты в глубь квартиры и поднялись по внутренней деревянной лестнице во второй этаж.

Убранство комнат было обыкновенное дворянское, средней руки. Обычные тогда ширмы и уголки, где стоял мягкий диван или пара кресел у столика.

Мы застали наверху женское общество. Софья Андреевна была в отъезде. Дочери Льва Николаевича и их гостьи сидели в маленькой четырехугольной гостиной, куда мы вошли. Завязался незначительный разговор, светская болтовня. Я сидела у круглого столика, покрытого суконной скатертью. Одна из молодых хозяек стала показывать мне, как эта скатерть расшита именами посетителей. Писали свои имена мелом, а барышни, должно быть, по мелу, вышивали. Я заметила много имен с предшествующими «кн.» или «гр.». Очевидно, это была скатерть людей comme il faut.

Скоро вошел своей быстрой походкой Лев Николаевич, ласково поздоровался и сейчас же заговорил. Меня поразило, как он постарел. Глубокие морщины врезались в его обветренное загорелое лицо. Когда он поворачивался, видна была его шея у затылка, тоже вся в складках; я подумала невольно, что кожа грубая и жесткая, как у гиппопотама, но глаза великого писателя, острые и колючие, были полны жизни.

Он был одет в широкие черные штаны и темносинюю блузу очень тонкого, хорошего сукна. Блуза свободно облегала его старческие члены, — казалось, нельзя и придумать лучшей одежды для человека.

Лев Николаевич, опершись обеими руками о колена, оживленно рассказывал.

Он был утомлен. Он только-что вернулся с Александровского вокзала, где наблюдал отправку ссыльных2. Должно быть, он провел там несколько часов. Он говорил с величайшей симпатией о несчастных и очень подробно рассказывал, чему был свидетелем. Казалось, что в его творческом видении уже кристаллизуется для новой главы «Воскресения» материал, почерпнутый из действительности.

Тем временем приходили еще гости, и разговор перескакивал от одной темы к другой. Входил лакей и подавал Толстому визитные карточки. Получалось впечатление обычного тогда в дворянской среде времяпровождения. Были анекдоты, каламбуры, разговор учтиво-поверхностный. И странным мне казалось, что тут сидит великий писатель; повидимому, он привык и не тяготится.

Еще раз вошел лакей в белых перчатках и подал на серебряном подносе две визитные карточки. Вскоре вошли в маленькую гостиную два изящных господина, оба высокого роста и видной наружности.

Это были Дягилев и Философов3.

Лев Николаевич поднялся к ним навстречу. После веселых приветствий все уселись; начался разговор, уже не столь ничтожный. Присутствие петербургских гостей как будто подтянуло москвичей; да и люди они были не праздные, а деловые.

Сначала поговорили о внутренней политике. В те дни острым событием было, кажется, назначение Бобрикова генерал-губернатором Княжества Финляндского. Одинаково угнетенные, русские интеллигенты тех дней сочувствовали финнам и горевали о наступлении у них эры новых репрессий.

Лев Николаевич был настроен на тот же лад. Он сказал, что похоже на то, что было где-то полуоткрыто окно и кому-то легче было дышать, а теперь и это окно захлопнули.

Поговорили о петербургских новостях в литературном мире, о журнале «Мир Искусства», и наконец Философов приступил к настоящей цели их посещения.

В мае 1899 г. вся Россия готовилась праздновать столетнюю годовщину рождения Пушкина. Все организации уже перед пасхою были заняты подготовительными работами к этому празднику. Философов просил Льва Николаевича принять участие в чествовании Пушкина4.

Приятно было видеть, как горячился Лев Николаевич, потому что, как и следовало ожидать, его взгляды на Пушкина и оценка редакторов «Мира Искусства» далеко расходились между собой. Но, хотя у Толстого и не могло быть того богомольного преклонения перед величайшим русским поэтом, какое выражали его гости, все-таки, помимо слов, было видно, что Пушкин глубоко запал в его душу и еще жив для него.

Однако, от участия в чествовании Толстой наотрез отказался и вдруг из оживленного стал хмурым и неприятным. Он сказал, что все такие юбилеи совершенно излишни; что нет бессмертных; что каждый живет для своего времени. Как картофель усваивается в пище организмом и, напитав его, выбрасывается вон, так и писатель. Его современники усваивают в себе все то, что в его творчестве есть ценного, и перерабатывают эту духовную пищу; затем уже она за ненадобностью выбрасывается вон, то-есть предается полному забвению.

Что пора предать Пушкина полному забвению, с этим представители «Мира Искусства» никак не могли согласиться. Мне казалось, что каждому думалось в ту минуту: «Ну, а как же ты сам — хотел бы ты, чтоб тебя, усвоив, как картофель, скоро выбросили вон?». И внутреннее чувство подсказывало, что ответ должен быть отрицательный, если бы Толстой был искренним.

Видимо, огорченные отказом, Философов и Дягилев скоро откланялись и исчезли.

Но по их уходе разговор о Пушкине продолжался и стал общим.

— Ну, а в вас какая есть заковырка? — вдруг обратился ко мне Лев Николаевич.

— Я люблю Пушкина, — отвечала я в смущении.

Через некоторое время снова появился лакей и шопотом доложил о чем-то Льву Николаевичу. Он быстро встал и ушел к себе.

В доме было два входа. Парадным входили люди comme il faut и люди с каким-либо положением в обществе. Но существовало еще заднее крыльцо для тех искателей правды, которые приходили к Толстому-моралисту; они подымались прямо к нему, не беспокоя никого. Там же ходили другие несветские посетители. Так было и на этот раз.

отдали вербу и записку и убежали.

Стали читать вслух записку. В ней была мольба о возвращении Толстого к православию, наивно и горячо, по-юношески написанная.

Ее разобрали по косточкам, подняли насмех, — и так же безжалостен к ней был и сам Лев Николаевич.

Скоро все разошлись.

ПРИМЕЧАНИЯ

1 Иван Иванович (1884—1937), единомышленник Толстого, редактор изданий книгоиздательства «Посредник».

2 В дневнике композитора С. И. Танеева от 8 апреля 1899 г. отмечено, что Толстой ездил в этот день в пересыльную тюрьму, чтобы посмотреть, как ведут арестантов в кандалах, и сделать с ними путь до Николаевского вокзала (см. «Дневники С. А. Толстой, 1897—1909», изд. «Север», М., 1932, стр. 274). Вербная суббота в 1899 г. была 10 апреля. Вероятно, Толстой рассказывал о своих впечатлениях, полученных 8 апреля. Возможно, однако, что он 10 апреля вторично побывал на вокзале для наблюдений над отправкой арестантов.

3 Дягилев С. П. (1872—1929), редактор журнала «Мир Искусства», и Д. В., один из ближайших сотрудников этого журнала.

4 В № 13 журнала «Мир Искусства» за 1899 г. были напечатаны, в связи со столетием со дня смерти Пушкина, статьи Н. М. Минского, Д. С. Мережковского, В. В. Розанова и Ф. Сологуба. Вероятно, Дягилев и Философов пытались получить у Толстого материал для этого номера журнала.

Раздел сайта: