X.
Первые толстовцы.
Моя мать называла последователей Льва Николаевича «темными». Ихъ называютъ иначе «толстовцами». Откуда они явились? Что они сделали? Ихъ, кажется, мало, или совсемъ нетъ во Францiи. Въ Англiи, они, можетъ быть, найдутся; не знаю, сколько ихъ въ остальныхъ странахъ света. Во всякомъ случае, очень немного. Они остались лишь въ Россiи, где гнездо ихъ Москва.
Недавно стало известнымъ, что большевики сначала дали Черткову несколько миллiоновъ на изданiе сочиненiй Льва Николаевича; потомъ, что они преследовали толстовцевъ за ихъ религiозныя идеи, наконецъ, что дали имъ амнистiю, потомъ опять стали преследовать. Во всякомъ случае, толстовцы еще живы и попрежнему они мирные люди, не пьющiе вина, не курящiе и не едящiе мяса, но говорящiе о любви и непротивленiи злу насилiемъ.
Интересно вспомнить о техъ дняхъ, когда явились къ Льву Николаевичу первые последователи и объ отношенiи къ нимъ его самого и моей матери.
Вотъ въ Ясную Поляну приходитъ еврей, Исаакъ Борисовичъ Файнерманъ. Молодой человекъ, недавно гимназистъ, онъ искренно увлеченъ обновленной христiанской пропове
Онъ поселяется съ этой целью среди Яснополянскихъ крестьянъ работникомъ у богатаго мужика Константина Ромашкина, облачается въ мужицкую одежду и, проповедуя народу новое слово, действительно работаетъ круглыя сутки тяжелую деревенскую работу. Въ свободные часы онъ ходитъ къ намъ беседовать съ Львомъ Николаевичемъ. Неглупый, симпатичный человекъ, онъ былъ всеми уважаемъ, но, какъ и у насъ въ доме, такъ и на селе, начиная съ моихъ родителей и кончая народомъ, все смотрели на него съ недоуменiемъ:
«Чего хочетъ этотъ юноша? Онъ такъ веритъ въ ученiе Льва Николаевича, что действительно стремится преобразить мiръ своимъ примеромъ? Что же, можетъ быть, онъ правъ. Нельзя не преклоняться передъ его последовательнымъ и горячимъ опытомъ».
Однажды пришли въ яснополянскую усадьбу кочевавшiе на большой дороге цыгане. Среди нихъ былъ юродивый цыганъ, юноша, пришедшiй въ одной только рваной рубахе и босикомъ. Мальчишки беевались надъ его смешной, почти голой фигурой. Тогда Файнерманъ подошелъ къ нему, снялъ съ себя поддевку и наделъ на беднаго цыгана. Онъ буквально исполнилъ евангельскую заповедь, отдавъ нищему свое последнее.
Позднее Файнерманъ выписалъ въ Ясную Поляну свою молодую красавицу жену съ черными до коленъ волосами и огненными глазами. Она прожила на селе недолго и уехала. Съ ея прiездомъ фанатизмъ Файнермана ослабелъ и потомъ со временемъ совсемъ сошелъ на нетъ. Прежнiй проповедникъ сделался рядовымъ журналистомъ и печаталъ о Толстомъ свои воспоминанiя.
Чертковъ въ первый разъ появился въ Москве, въ Хамовническомъ переулке. Какъ сейчасъ помню ту редкую радость, какую испыталъ отецъ въ этотъ день.
Блестящiй конногвардеецъ, въ каске ейшей и знатной семьи, Владимiръ Григорьевичъ прiехалъ къ Толстому сказать ему, что онъ разделяетъ вполне его взгляды и навсегда хочетъ посвятить имъ свою жизнь. Отецъ предостерегалъ его, какъ предостерегалъ всехъ своихъ учениковъ, не ломать для него своей жизни, «не заходить впередъ своей совести», какъ онъ любилъ выражаться, и прежде — долго подумать. Но решенiе Черткова было принято. Съ этого дня онъ бросилъ все старое, вышелъ въ отставку и, действительно, отдалъ себя на службу идеямъ Льва Николаевича.
Въ начале своего знакомства съ нашей семьей Чертковъ былъ обворожителенъ. Онъ былъ всеми любимъ. Я былъ съ нимъ близокъ и на «ты». Онъ относился ко мне ласково и съ любовью, и я платилъ ему темъ же. Но чемъ дальше, темъ больше онъ забиралъ влiянiя на Льва Николаевича. Какъ и почему это случилось? Было бы слишкомъ долго и тяжело разсказывать последнюю драму, происшедшую въ Ясной Поляне.
Въ последнее время отецъ гораздо легче подпадалъ подъ чужое влiянiе, чемъ прежде.
Чертковъ заставилъ его написать тайно отъ семьи свое заве
Въ своемъ маленькомъ дневничке последняго лета онъ записалъ: «Ясно понялъ мою ошибку. Надо было созвать всехъ членовъ семьи и объявить имъ мою волю. А не тайно». И мученiя его совести стали настолько велики, что онъ не выдержалъ и бежалъ. Сознаться въ своей ошибке онъ не былъ въ силахъ.
Изъ другихъ близкихъ ему людей никто не могъ влiять на него. И подумаешь теперь, для чего имъ было скрывать это несчастное завещанiе?
Для чего было мучиться и мучить другихъ?
Я лично (говорю чистую правду) совершенно не былъ заинтересованъ тогда въ содержанiи завещанiя. Я считаю его до сихъ поръ несправедливымъ, зная, какой трудъ разделяла съ отцомъ моя мать свою длинную жизнь, хотя бы, напр., однимъ темъ, что она семь разъ переписала «Войну и Миръ». Она желала, чтобы права на изданiе этого романа остались въ рукахъ семьи.
Моя роль была простая. Я принялъ горячо слабейшую сторону, — сторону моей матери, которая страдала тогда нестерпимо. Она была до того жалка и безпомощна, до того одинока, что я не могъ не стать на ея защиту. Если бы отецъ объяснилъ открыто въ то лето намъ свою волю, я, можетъ быть, высказалъ бы мое мненiе, но преклонился передъ его желанiемъ.
Два раза въ последнее наше свиданiе отецъ порывался поговорить со мной по душе
Какъ всю жизнь, — онъ продолжалъ и тогда каждый день ездить верхомъ, несмотря на свои 82 года. То докторъ Душанъ Маковицкiй ездилъ съ нимъ, то пiанистъ Гольденвейзеръ. Но вотъ однажды я предложилъ ему ехать съ нимъ, и онъ охотно согласился.
Былъ теплый iюльскiй день. Временами шелъ сильный дождь, временами показывалось яркое солнце. Черезъ наши поля мы переехали въ казенную засеку и по просекамъ стали кружить по кварталамъ. Отецъ со мной почти не говорилъ, избегая моего взгляда. Впрочемъ, лошадь у него была хорошая, а у меня какая то рабочая кляча, такъ что я едва за нимъ поспевалъ. Мы заехали въ самую густую чащу леса. Отецъ, какъ нарочно, выбирая самые глухiе и пустынные уголки, то спускался съ кручи оврага, то поднимался, то пробирался черезъ чащу или прыгалъ черезъ канавы.
Наконецъ, мы выехали на отводъ, где была проложена проезжая дорога. Возили отсюда дрова въ Тулу. На отводе стояла простая, забитая сторожка. Мы проезжали мимо. Въ это время нашла туча и пошелъ сильный ливень. Отецъ подъехалъ къ лесной избушке, слеесъ двери. Я сделалъ то же и сталъ съ нимъ плечо къ плечу. Дождь лилъ, какъ изъ ведра. Я несколько разъ пристально посмотрелъ на отца, думая, что хоть теперь, когда мы одни въ лесу, онъ какъ прежде — ласково, открыто заговоритъ со мной. Но онъ не смотрелъ на меня и упорно молчалъ.
— Сейчасъ туча пройдетъ, — только проговорилъ онъ съ нетерпенiемъ. — Вотъ остался только край ...
И, не дожидаясь конца дождя, торопливо селъ на лошадь, и мы молча поехали домой.
Мне было больно и обидно: за последнiе годы мы были съ отцомъ въ лучшихъ отношенiяхъ.
Въ одномъ изъ последнихъ писемъ ко мне до этого лета онъ писалъ:
«Что могло бы быть лучше техъ глупыхъ слезъ любви за насъ обоихъ, когда ты уезжалъ, и что можетъ радостне»
Подлинники этого письма и другихъ писемъ отца ко мне — въ Академiи Наукъ въ Петербурге. Возвращаюсь къ своему разсказу. На другой день, въ тотъ же часъ после завтрака, опять подали лошадей, и отецъ вышелъ изъ дому, чтобы ехать на свою обычную прогулку.
Гольденвейзеръ стоялъ подле лошадей уже одетый, готовый ехать съ нимъ.
— Нетъ, нетъ, — сказалъ ему недовольно отецъ, — Лева поедетъ со мной, Лева!
— Почему? — спросилъ я удивленно, — нетъ ужъ пусть едетъ Гольденвейзеръ, тебе съ нимъ, можетъ быть, интереснее.
— Нетъ, нетъ, — сказалъ отецъ — поедемъ со мной!
Но я еще разъ отказался. Отецъ сде
Я не поехалъ съ нимъ, а онъ этого ждалъ. Почему?
Вероятно, онъ хотелъ, наконецъ, открыть мне свою тайну. Я не поехалъ изъ простой деликатности къ Гольденвейзеру, который нарочно прiехалъ изъ Телятинокъ, где онъ жилъ, чтобы сопровождать отца во время его прогулки.
Въ другой разъ отецъ позвалъ меня къ себе въ комнату и мы говорили о моихъ детяхъ. Вдругъ онъ началъ что-то, но сейчасъ же прервалъ.
— Что ты хотелъ сказать? — спросилъ я его.
— Нетъ, ничего, ничего ...
Такъ я и уехалъ изъ Ясной и после этого увиделъ отца только въ гробу.
О Бирюкове ельный изъ всехъ толстовцевъ. Его заслуга, какъ бiографа Толстого, добросовестнаго и честнаго — огромна. Онъ былъ любимъ и останется любимъ и уважаемъ навсегда всей нашей семьей и Россiей.