Мускатблит Ф. Г.: В Ясной Поляне

В Ясной Поляне

(Беседа с Л. Н. Толстым)

<...> Текущим летом мне пришлось побывать в Ясной Поляне. Деревушка разбита на холме. Она не велика - всего около 60 дворов, но производит весьма приятное впечатление: домики за редким исключением из красного кирпича, чистые, опрятные. Прекрасное здание школы. Во всем чувствуется сравнительный достаток.

Я остановился у входа в аллею, начинающуюся двумя каменными, начисто выбеленными башнями.

Это знаменитая яснополянская аллея. В стороне от нее, словно стекло в зеленой плюшевой оправе, блещет пруд, над которым нависли липы и березы.

- У себя Л. Н.? - спрашиваю я у засевшего в камышах юного рыболова.

- Да, дома.

- А что, здоров он сейчас, принимает?

- Должно, здоров. Потому графиня намедни в Москву выехала. Остались только хозяин с дочкой... дохтор из клиников...

Я попросил доложить обо мне.

Через несколько минут вышел слуга, попросивший меня подождать.

Л. Н. был занят.

Отведя уставшего коня под липы, я стал осматривать усадьбу.

Она производит впечатление чего-то необычайно солидного, спокойного и в то же время самоуверенного...

Двухэтажный барский дом - весь белый с зеленой крышей - и примыкающие к нему домики-службы расположены у самого парка.

Перед входом на веранду разбиты цветники, окружающие усыпанную песком площадку. Повсюду тень. Невдалеке, в чаще дерев - гимнастика. Скамьи со столом. Мертвая тишина.

Не прошло и получаса, как перед дверью, невдалеке от меня, показался врач Л. Н. - М. Д. Никитин (об этом я узнал позже) и остановился, указывая кому-то, как мне показалось, в мою сторону.

Меня охватило сильное волнение...

Я едва мог совладать с собой...

Все доводы урезонивавшего мое чувство рассудка были совершенно бессильны при мысли о том, что через момент я окажусь лицом к лицу с одной из величайших фигур XIX века...

Из-за кустов медленным шагом, слегка сгорбившись и опираясь на палку, вышел глубокий старик...

Одетый в шерстяное пальто сверх опоясанной кушаком серой блузы, он был в сапогах и - несмотря на сильную жару - в полуглубоких калошах...

Наиболее схожий с оригиналом портрет - по моему мнению, на котором Л. Н. снят с Горьким.

Увидя меня, Л. Н. остановился.

Я подошел к нему...

- Что могу я для вас сделать? - тяжело дыша, спросил он, снимая шляпу и пожимая мне руку.

- Не за услугой - поклониться пришел, - отвечал я, - узнать, как здоровье...

- Здоровье?.. Что ж, здоровье ничего... Скажу, как всегда говорю: слава богу, - ближе к смерти... Я рад... Для меня, знаете, одно важно: чтоб мыслительный аппарат работал, а что там разные желудки да легкие и все это - до этого мне дела нет... Действует мозг - больше мне ничего не нужно, - это для меня все...

- Да, Л. Н., но без желудка, и печени, и многого другого и умственный-то аппарат долго не проработает...

- А вот до них мне и никакого дела нет, - возразил улыбаясь Л. Н., - пусть себе врачи да там семейство возится с ними... Я вот в Ялте сильно болел... воспаление легких, брюшной тиф... все-таки дорогу из Севастополя к себе хорошо вынес... но зато уж и удобства езды были громадные... громадные... прямо скажу - возмутительные удобства...

Слыша несколько ранее, что Л. Н. работает - со слов одного из домашних и теперь от него лично, - я вспомнил газетные сообщения о том, что Л. Н. занят своей автобиографией, и осведомился, верно ли это?

- Ничего подобного, - возразил Л. Н., - это ложь... ничего я такого не писал, не пишу и не буду писать! А прошел этот слух, вероятно, вот из-за того, что за границей издается теперь полное собрание моих сочинений на французском языке. Один мой добрый приятель Б-в составляет для этого издания мою биографию и просил меня сообщить ему кое-какие данные из моей жизни... (*1*) Одно с другим - и пошел слух о какой-то автобиографии. Я автобиографии не признаю и никогда этого не сделаю. Автобиография!.. Ведь это что такое? Пишет человек о самом себе... хорошее скажет, - все дурное замолчит... ведь это так естественно!

Кому, скажите, охота прорехи свои на вид ставить - нате, мол, любуйтесь!..

Или наоборот: намеренно одно дурное выставить, еще подбавить, чего и не было: вот какой я грешник!.. Выйдет тоже плохо... уничижение паче гордости, говорят...

Мы уж вышли из парка на пересекающую деревушку дорогу и, перейдя через нее, подошли к покосившейся крестьянской избе.

Пойти в нее оказалось возможным, лишь порядком согнувшись. Здесь Л. Н. пил кумыс.

Крестьянка, привыкшая к своему посетителю, подала ему стул "времен очаковских и покоренья Крыма", одна из ножек которого безнадежно волочилась по полу.

Я указал Л. Н. на некоторый риск, сопряженный с сидением на подобном инвалиде...

- Ничего, - ответил Л. Н., - я уж с ним знаком, да и она знает его слабость, видите: ставит его к стенке, так что и ножек-то ему не надобно...

Кумыс, по словам Л. Н., оказывает на него благотворное влияние. Готовят его ему специально выписанные с этой целью татары.

Посидев минут десять, мы вышли, продолжая прогулку и прерванный разговор. Речь шла главным образом о русской жизни, литературе и журналистике. Я коснулся Успенского.

Меня интересовали главным образом те подробности и черты из жизни и творчества покойного, которые могли быть известны Л. Н. как одному из ветеранов русской литературы.

"Глеба Успенского я читал всегда с напряжением" - у меня сорвалось невольное: "Еще бы"...

- Но не думайте, - продолжал, передохнув, Л. Н., - чтобы это было, так сказать, из-за положительности его... нет!.. Это деланная репутация... Я никогда не понимал, чего это он, собственно, хочет?.. Почитаешь одно - народник... И это очень хорошо, а потом окажется - и вовсе нет... Какая-то расплывчатость, туманность, мечтанья... Ни-че-го не понимаю!.. Ну, а вы знаете, чего он хочет? - спросил Л. Н., испытующе глядя на меня в упор и тоном скептика, предрешившего отрицательный ответ.

Я заметил в общих чертах те точки, в которые всю жизнь свою бил Успенский, указал на условия его работы и характер самого дарования как на причины некоторой калейдоскопичности его произведений...

- Пускай, - сказал Л. Н., - но ведь все, что он говорил, все это не его, не ново... А это, по-моему, все! Писатель должен обнаружить определенное и главное свое, - особенно подчеркнул Л. Н., - миросозерцание... чтобы нигде и ни у кого другого ничего такого не было... в себе выношенное... У меня, знаете, есть чисто механическое правило - прием для определения, крупный ли это писатель, известный или нет: это перевод.

Я несколько удивился.

- Да... перевод... то есть если этого писателя можно перевести на другие языки без ущерба, значит, писатель действительно крупный... да...

Я хотел было указать на несомненную наследственность миросозерцании - если не ближайшую, то более или менее отдаленную - на преемственность их, затем на Щедрина, Гоголя и еще кое-кого для иллюстрации непереводимости творений и тем не менее несомненной талантливости их авторов, но вспомнил строго отрицательное отношение Л. Н. ко многим корифеям литературы, живописи и т. п. в его трактате об искусстве - и обошел эту несколько щекотливую тему, тем более что в этом мне несколько помог сам Л. Н.

- Вот, например, Чехов или Горький, - продолжал он, указывая в подтверждение правильности своего критерия оценки на громадный успех их за границей, - что за сила изобразительности и главное - самобытность!

Я заметил, что успех этот обусловлен игрой этих беллетристов на струнке всемирного, если можно так выразиться, сердца...

- А вот в том-то и дело... - с живостью возразил Л. Н., - В том-то и дело... общечеловечность!..

Признавая в Чехове крупнейший талант беллетриста, Л. Н. совершенно отрицает в нем драматурга и полагает, что в этом писательском "грехе" Чехова повинен несколько Художественный театр, играющий в данном случае роль "подстрекателя"...

- Читал и его "Трех сестер" и - каюсь - не дочитал... Набор каких-то фраз, каких-то слов ни к селу ни к городу...

Перепало несколько и новейшим "настройщикам" публики - сверчкам, пчелам и т. п. сценическим фокусам (*2*).

Наличность действия Л. Н. считает существеннейшим и выгодным для драматурга условием пьесы. Оно-то и дает возможность путем каких-нибудь двух-трех сценических положений выполнить задачу автора, которая сводится, по мнению Л. Н., к наиболее рельефной обрисовке характеров действующих лиц...

Не нравится Л. Н. и Андреев. Особенно возмущает его "Бездна".

- Ведь это ужас!.. Какая грязь... какая грязь... Чтобы юноша, любивший девушку, заставший ее в таком положении и сам полуизбитый, - чтобы он пошел на такую гнусность!.. Пфуй!.. И к чему это все пишется?.. Зачем?..

Мало-помалу весь огромный парк яснополянской усадьбы был обойден нами кругом.

За все время ходьбы - около часу, если не более, - Л. Н. ни разу не присел. Наоборот - он как бы умышленно выбирал при переходе с одной лужайки на другую такие места, которые требовали значительного для него напряжения сил: подъемы, насыпи - так что мне неоднократно приходилось поддерживать его...

При случае мне пришлось убедиться в том, что Л. Н., несмотря на свое кратковременное пребывание (теперь) у себя в именье, успел уже стать au courant (в курсе дела (фр.). ) деревенских происшествий.

Попалась нам по дороге крестьянка.

Л. Н. остановил ее:

- А что, телят-то своих нашла?..

- Нет еще...

- Ну ищи, ищи...

"известностью" своей скотины...

Последние минуты моего пребывания у Л. Н. были, к сожалению, несколько омрачены: Александра Львовна (одна из дочерей Л. Н.) подала Л. Н. телеграмму, извещавшую о серьезной болезни его зятя - г. Сухотина. Известие это очень огорчило Л. Н., который вызвал на веранду своего врача Мих. Дм. Никитина, чтобы осведомиться о сущности и характере заболевания... Несмотря, однако, на это, Л. Н. был настолько любезен, что пригласил меня к завтраку, от которого я за поздним временем отказался, осведомился, поен ли у меня конь, есть ли для него сено и т. п.

Около получасу провел я в доме Л. Н.

Комнаты, в которых я побывал, предназначенные: одна для врача, другая, по-видимому, рабочий кабинет Л. Н., обставлены необычайно просто.

По стенам портреты литературных деятелей, группы - между прочим, такая:

Поодаль - гипсовая статуэтка - Стасов...

Главное украшение помещения - книжные шкафы, в общем не менее 20.

В одном из них собрана критическая литература о Л. Н.

В другом книги разнообразнейшего содержания на разных языках, рукописи (письма Л. Н.), "толстые" журналы...

"толстых" журналах.

Л. Н. жаловался на их пустоту.

- Ничего нет... открываю я их и - закрываю... пустота...

Я уходил от Л. Н., весь исполненный обаяния великого старца, думая о том, какое он, в сущности, живое опровержение тезиса: "Mens sana in corpore sano" (Здоровый дух в здоровом теле (лат.).). He наоборот ли - начинало казаться мне: чем бреннее corpus, тем мощнее в нем дух, который всеми силами рвется из слабой оболочки туда, откуда нет возврата...

- Слава богу, - вспоминаю я слова по этому поводу Л. Н., - мне лучше: ближе к смерти...

Musca. В Ясной Поляне <Беседа с Л. Н. Толстым>. - Одесские новости, 1902, 3 сентября, No 5736.

Автор статьи - Федор Генрихович Мускатблит (1878-?), журналист, критик, один из первых биографов А. П. Чехова. Имея в виду указание в тексте, что в Ясной Поляне в этот день был доктор Никитин (ошибочно названный Михаилом Дмитриевичем), а накануне уехала в Москву С. А. Толстая, можно заключить, что Ф. Мускатблит посетил Ясную Поляну 3 августа 1902 г.

"Биографии", написанной, П. И. Бирюковым (см. т. 34).

2* Намек на режиссуру Художественного театра, охотно прибегавшую к эффектам звукового фона на сцене. "Я им живых мух для большей правды наловлю и пошлю", - говорил, по свидетельству Ю. Д. Беляева, Толстой (Толстой и о Толстом. М., 1928, вып. 4 с. 18).