Питер Маккуин (1865—1924) — американский пастор, родился в Уайтоншире, Шотландия. В 1881 году переехал в Америку. Учился в Нью-Йорке и в Принстоне. В 1890 году окончил богословскую семинарию и был посвящен в духовный сан. С 1890 по 1907 г. Маккуин — священник в разных местах Америки. С 1898 года много путешествовал, был корреспондентом на театре военных действий испано-американской войны (1898 г.), во время американской интервенции на Филиппинах (1899 г.) и англо-бурской войны (1900 г.). Выступал с лекциями о своих поездках. Написал ряд книг: «С флагом вокруг света» (1889); «В войне на Филиппинах» (1900); «В дебрях Африки» (1909); «Новая Южная Америка» (1914). Во время первой мировой войны был корреспондентом в Европе.
В 1901 году П. Маккуин совершил путешествие по России и 13 июня посетил Толстого в Ясной Поляне. О своем визите к автору «Войны и мира» он рассказал на страницах журнала «Нэшнл». Посетил П. Маккуин Толстого еще раз, однако точную дату второго визита установить не удалось (можно предположить, что он был в Ясной Поляне летом 1910 г.). Об этом посещении он рассказал в интервью, данном Грейс Агнес Томпсон, корреспондентке журнала «Нью-Ингленд Мэгэзин», и опубликованном в 1911 году.
Свидетельств современников о встрече П. Маккуина с русским писателем пока не обнаружено. В Государственном музее Л. Н. Толстого в Москве нет ни одного письма американского пастора. Ныне единственными свидетелями их встречи являются книга, подаренная П. Маккуином Толстому с дарственной надписью и хранящаяся в Яснополянской библиотеке (о ней см. прим. № 2), а также фотография, опубликованная в журнале «Нью-Ингленд Мэгэзин». На ней П. Маккуин снят в кругу яснополянских крестьян рядом со старшим сыном Толстого — Сергеем Львовичем.
«Russia’s gray Giant Talks For «The National», — «The National Magazine», Boston 1901, vol. 14, p. 579—584.
* * *
... Миновав два белых столба, я углубился в лесную чащу и вскоре из густой зелени прекрасного русского лета уютно выплыл господский дом. Одна из дам, сидевших на веранде, с изяществом и грацией поднялась мне навстречу. Это была дочь Толстого Маша, княгиня Оболенская, высокообразованная женщина и секретарь своего отца.
Вместе с княгиней, прекрасно говорящей по-английски, мы вошли в кабинет Толстого, занимающий две смежные комнаты. Одно окно было открыто, и в комнату лилась песня жаворонка вместе с удивительным ароматом цветущей в саду сирени. Столик орехового дерева с лампой стоял в середине комнаты, а вдоль стен тянулись полки с книгами на многих языках. Я увидел здесь труды Генри Джорджа и «В трущобах Англии» Бутса1. Слуга подал кофе, а княгиня пошла сказать отцу о госте. Она быстро вернулась — простая, радушная, интеллигентная женщина. «Отец работает, — сказала она, — но скоро спустится к вам. С вами хотела бы познакомиться моя мать», — и она повела меня обратно на веранду.
Графиня Толстая сидела окруженная молодежью. Это красивая, благородной наружности аристократичная женщина, на вид не старше сорока, хотя чуть позже она сказала мне, что ей под шестьдесят. Графиня приняла меня сердечно, просто, искренно. Ее сыновья Лев и Михаил были представлены мне вместе с женами. Познакомили меня также с князем Оболенским и с веселой и жизнерадостной младшей, семнадцатилетней дочерью Толстого. Все они говорили по-английски, кроме князя, который лишь недавно начал изучать язык. Сыновья Толстого почти два часа беседовали со мной. Потом до полудня мы гуляли и когда вернулись, я увидел на веранде человека преклонных лет, высокого роста и великолепно сложенного. Одет он был по-крестьянски, но держался с королевским достоинством. Голубые глаза добродушно смотрели из-под густых бровей. Белую патриаршью бороду золотило солнце. И все же он выглядел на свои семьдесят три года. Это лицо стоит увидеть лишь однажды, чтобы оно осталось в памяти навсегда. Передо мной был граф Толстой, дворянин и крестьянин, аристократ и простой человек. Он тепло, почти с радостью приветствовал меня. «Как приятно увидеть гостя из такой далекой страны, как Америка. Я рад, что вы священник» — это было первое, что он сказал. Я спросил, много ли священников бывает у него. Он ответил, что недавно приезжал из Парижа один католический священник. Когда мы сели, я протянул ему Ингерсолла2«Умно, — сказал он, — но не вполне глубоко. У него есть ирония, но он не смотрит в корень. Он не созидает. Он лишь разрушает, и в этом есть непозволительная вольность. Я могу согласиться с ним, когда он отрицает начало видимого мира, но не когда он отрицает Бога».
«Неужели в Америке до сих пор не преподают Закон Божий?» — спросил он меня. Я сказал, что у нас в общественных школах не разрешается преподавать Закон Божий. Он попросил рассказать об общественных школах. «Это великолепно, — воскликнул он, — наука, точные знания — каждому ребенку». Сказал, что ему нравится, как учат у нас Закону Божьему. Конгрегационалисты, баптисты, пресвитерианцы, методисты, как и католики, обучают детей вне школы. Я заметил, что насколько мне известно, у католиков в приходских школах основы вероучения преподаются. «Но обучают ли этому детей дома?» Я сказал, что в наших школах Библию читают — Нагорную проповедь, к примеру, «Отче наш». «Это хорошо. Но сами родители — они своих детей учат верить?» Я должен был признаться, что учат лишь некоторые, а обычно молодому уму позволяют формироваться свободно и детей обучают скорее примером, чем наставлениями. «Нет, ребенка учить вере надо», — воскликнул великий философ. Я сказал, что нередко родители так боятся стеснить интеллектуальную свободу ребенка, что вероучение не преподается вовсе в надежде, что когда ребенок подрастет, вера сама увлечет его. «О, это очень опасно. Религия, Бог, мораль, духовное, возвышенное — было бы заблуждением оставлять здесь ребенка без точных определений. Религиозные и моральные постулаты должны быть доказаны, должны быть точны, должны быть научны — это непреложно».
«Какие у России виды на будущее?» — спросил я. Он задумался. «Грядут перемены. Они будут очень серьезны. Славяне самая радикальная из всех рас. Они не остановятся на полпути. Россия молода, сильна, бодра. Здесь много земли. Систему единого налога мы могли бы провести более успешно, чем в Америке». Когда я спросил, не думает ли он, что церковь, даже если какие-то ее обряды нелепы, все же учит крестьянина добру, напоминая, что помимо однообразного труда есть небо, Толстой решительно запротестовал: «Нет! Ложь никогда не приносит добра. К тому же крестьянин не дурак. У него есть смутное чувство, что ему все-таки лучше знать правду. Ни одна система не устоит, если в ней есть хоть сколько-нибудь лжи. Если хватит сил, я хотел бы написать книгу об упадке религиозного духа в каждой вере. Чаще всего — после Иисуса — неверно толкуют Лао Цзы3. Он удивительный пророк. Сейчас все веры теряют энергию. Они теряют свою изначальную жизненную силу».
От Лао Цзы он перешел к китайскому вопросу. «Все, что американцы совершили в Китае, — сказал Толстой, — было мудро, тактично и благотворно. Агинальдо4 не так далеко, как в Англии.
что они борются за свою родину. Как вы думаете, чем кончится дело в Южной Африке?» Я сказал, что, по-моему, Англия потеряет всю Южную Африку. «Рад это слышать от вас. То же самое написал мне недавно один весьма известный англичанин. У меня нет оснований для уверенности, но мне кажется, что Англия уже достигла своего зенита и теперь пошла вниз. Она еще долго будет утверждать свое положение, но свою высшую точку она прошла. После того, как она родила Томаса Карлейля и Джона Рескина, невозможно понять, почему великая английская нация, которая всегда была в авангарде свободы, которая была маяком свободы для всего мира, должна поклониться таким людям, как Чемберлен или Родс. Это печально, это дурно. Военное безумие охватило простых людей. Как говорили римляне, кого Юпитер хочет погубить, того он лишает разума... А что у вас, американцев?» — спросил Толстой. Я сказал, что когда мы начали войну с Испанией, наша армия была очень невелика, всего 17 000 человек. «Но ведь сейчас она значительно больше? Мне кажется, она растет очень быстро. Совсем недавно я прочел, что в армии 50 000, не менее, а сейчас уже 100 000 или даже больше». Я сказал, что 100 000 это максимум, а было куда меньше и, когда я вернулся с Филиппин, армия не насчитывала и 1000 солдат. «Но вы строите большие линкоры — они лучшие в мире». Я согласился. «Очень жаль, что вам вообще нужны линкоры. После плеяды писателей, которую Америка дала в период Гражданской войны, теперь вы можете похвастаться лишь миллионером Карнеги (он произнес «Карнеджи»), как вашим выдающимся умом. У вас были Торо, Баллу, Эмерсон, Лонгфелло, Уиттиер и Уолт Уитмен. Это ваш гомеровский век. Потом появился Ахиллес среди государственных деятелей — Авраам Линкольн. Это была блестящая плеяда. Военная лихорадка у вас прошла, но теперь вами правит золото. Ваши великие люди — это ваши миллионеры». Я сказал, что у нас очень сильна пресса. «Нет, тут я с вами не согласен. В любой стране пресса держится на золоте, поэтому ей нельзя верить. Генри Джордж должен был произвести куда большее впечатление, чем он произвел. И Торо тоже по достоинству не оценили». Кажется, я мог спросить его о Теннисоне, которого горячо люблю. «Вы ничего не сказали о Теннисоне, — осмелился я. — «In Memoriam» — великое достижение». «Совершенно не согласен с вами, — возразил он. — Теннисон недалеко ушел от условности и ортодоксии. Он всегда был слишком нерешителен, он недостаточно последователен и естествен, как и вся американская плеяда. Славянин никогда бы не написал «In Memoriam». Что ж до поэзии, то Уитмена и Лонгфелло Толстой поставил выше Теннисона, Карлейля и Рёскина выше Эмерсона. О последнем он сказал: «Эмерсон великолепен, его не всегда легко понять, но его надо изучать, чтобы понимать».
К вечеру собрались на веранде. Графиня устроила великолепный обед. Молодежь и старики сидели вокруг гостеприимного стола, пока не зашло солнце и на землю не спустились изумительные, поэтичные российские сумерки. Соловьиные трели сопровождали нашу беседу. Графиня была весела, остроумна, любезна. Все смеялись, шутили, меня расспрашивали об Америке, о войнах, которым я был свидетелем, о странах, в которых я побывал, — и все это с непринужденностью и очарованием, на какое способна лишь простодушная молодость. Когда я поднялся, чтобы проститься, я сказал: «Сэр, ни в одной стране вас не читают и не любят больше, чем в Америке. Американцы хотели бы видеть вас у себя. Думаю, это путешествие не покажется вам слишком долгим». Он улыбнулся — ему были приятны мои слова.
«Мне нравятся американцы, — сказал он. — Они трезвые, здравомыслящие люди, с ними легко иметь дело. В отличие от вас мне не довелось путешествовать много, а вы столько видели и, хотя в волосах у вас седина, вы подвижны как мальчик. Интересно бы поговорить о ваших странствиях. Вам не пришлось побывать в Австралии? Это огромная страна. Как жаль, что Австралию и Канаду охватило военное безумие. Сейчас в Австралии курят фимиам королевской власти, но австралийцы демократичны, и Австралия станет великой страной, достойной великого народа».
Примечания
1 (1829—1912) — английский проповедник.
2 В Яснополянской библиотеке сохранилась книга: А. Дж. Ингерсолл. «Лекции. Включая его письма о китайском боге. Является ли самоубийство грехом? Право человека на свою жизнь». Чикаго, 1898 (Ingersoll A. J. «Lectures. Including his letters on The Chinese God. Is suicide a sin? The Right to One’s Life» Chicago, Phodes and McClure Publishing Co 1898). На форзаце сделана надпись черным карандашом: «С глубочайшим почтением и уважением графу Толстому от Питера Маккуина. Мая 31 [13 июня] 1901 г. Ученье — длинная тень, образованная великим человеком». Ральф Уолдо Эмерсон».
3 Переводы высказываний Лао Цзы, сделанные Л. Н. Толстым и Е. И. Поповым, были изданы в 1910 году издательством «Посредник» под названием «Изречения китайского мудреца Лао Тзе, избранные Л. Н. Толстым». Тексту предшествовала вступительная статья «О сущности учения Лао Тзе», написанная Толстым.
4 —1964) — филиппинский политический деятель, борец за независимость своей родины от испанского, затем американского владычества. Первый президент Филиппинской республики (1899—1901). После разгрома филиппинских войск американцами Агинальдо продолжал вести партизанскую войну. Американский генерал Фенстон с отрядом своих солдат под видом военнопленных, конвоируемых подкупленными предателями-филиппинцами, проник в лагерь Агинальдо и пленил его.
В. А. АЛЕКСАНДРОВА, ИМЛИ