XXII. МОИ ГОСТИ
Наступила осень. Я просила мужа переменить квартиру: мне все не нравилось в нашей. Он охотно согласился, и вскоре мое желание было исполнено.
Мы получили известие из Ясной, что Соня сильно заболела. Все житейское было забыто, и я несколько дней просидела у Совиной кровати. Она заболела вследствие испуга. Вот что она пишет в своих воспоминаниях:
"Пошла я перед обедом погулять одна; гостила у нас сестра Мария Николаевна с девочками Варей и Лизой и я звала кого-нибудь со мной, но никто не пошел.
Прохожу мимо амбара, вдруг маленькая собачонка бросается мне под ноги. Смотрю - чужая и презлющая. У ней под амбаром пищат щенята. Бросилась она мне грызть ноги. Изорвала в клочки чулки мои, юбки и платье. Я пыталась отбиться и не могла, наконец, я убежала и бледная, ноги в крови, испуганная пришла домой".
За обедом Соня почувствовала себя очень плохо, так как была беременна на четвертом месяце.
Послали в Тулу за Марьей Ивановной, акушером Преображенским, и последствия оказались плачевные. Когда ей стало лучше, я собралась домой. Лев Николаевич ужасно тревожился во время Сониной болезни. "Война и мир" еще не была окончена, и это волновало его.
Со мной отпустили Варю и Лизу, чтобы в доме было тише и потому что они еще не были у меня.
Перед моим отъездом, "е зная о болезни Сони, приехали Дьяковы. Дмитрий Алексеевич остался со Львом Николаевичем, а Софешу и Машу решили отпустить со мной. Для нас это был настоящий праздник. Как сейчас помню: к крыльцу подали знакомую мне громадную карету Марьи Николаевны. На крыльцо вышли провожать нас Лев Николаевич и Дьяков.
- А Александр Михайлович не испугается такой компании? - сказал, улыбаясь, Лев Николаевич.
- Нет, напротив, он будет очень рад, но, к сожалению, он должен ехать на сессию в Чернь, - сказала я.
- Таня, а как тебе живется теперь? Я давно не видел тебя и не успел поговорить с тобой. Ах, как Соня напугала нас, как она, бедная, страдала до твоего приезда. Ну, прощайте, - сказал он.
- Дмитрий Алексеевич, не забывайте нас и когда-нибудь побывайте у нас, - сказала я, прощаясь с всегда мне милым Дьяковым.
Мы впятером уселись в карету. Лев Николаевич захлопнул дверцу. Чем-то очень молодым, детским повеяло на меня. Безотчетный смех, безотчетно веселое настроение царило у нас в карете.
- Вы понимаете, - говорила я им смеясь, - что вас отпустили под моим надзором? Вы все дети, а я ваша "шапрон"39.
- Нет, - оказала Софеш, - наш шапрон будет Александр Михайлович, а не вы.
- Нет, я, Александр Михайлович уезжает на сессию.
- Таня, а вы ничуть не переменились, - сказала Софеш, - все такая же, и солидности в вас никакой!
- И не меняйся, Танюша, - говорила Варенька. - Я люблю тебя именно такой, какая ты есть.
- А кто из нас теперь первая замуж выйдет? Как бы я желала знать, - говорила Варенька.
- А разве непременно надо замуж выйти? - спросила Лиза, - а может быть и никто, все старыми девами останемся.
не случилось ли что с барышнями? Одна лишь Маша, благодаря своему возрасту, оставалась к этому вопросу совершенно равнодушна.
Нужно было видеть удивление мужа, когда на наш звонок Никандра отворил дверь, и муж, ожидая меня, вышел в переднюю и встретил всю нашу молодую компанию. Сначала он ничего не понял, пока мы не растолковали ему, как сильно заболела Соня.
Вечером с сожалением он покидал нас. Мы еще сидели за чайным етолом, когда пришел повар Андриан принять заказ на обед.
Всякая мелочь, всякая глупость веселила нас и вызывала в нас школьный смех и проказы.
Девочки притихли и с любопытством глядели, как я "играю в хозяйку", как выражалась Софеш, не оставляя со мной своей прежней манеры поддразнивания и смеха, что я так любила в ней.
- Я "е знаю, что из провизии дома есть? - оказала я повару.
- К фриштыку можно сделать-с холубцы до сметаны? - выговаривая по-малороссийски, говорил повар.
- Хорошо, а потом что?
- Я написал: омлет, если прикажете-с.
- Хорошо. А к обеду?
Софеш за самоваром все делала мне гримасы, представляя и меня и повара, так что я насилу удерживалась от смеха, чтобы не уронить свое достоинство.
- К обеду можно-с бефстроганов и борщ. Из Ясной коренья и капусту прислали-с, - докладывал Андриан, - да меру яблок. Вера убрала их.
- Девочки! а пирожное что вы хотите, - спросила я.
- Шоколадный кисель! нет, блинчики с вареньем! вафли! - кричали все врозь.
- Нет, это все мне не нравится, - оказала я. - Сделайте вафли с каймаком! - обратилась я к Андриану.
Повар, получив деньги и записку, поклонившись, вышел.
- Знаете, что сестра Лиза уже невеста? Я недавно получила от нее письмо, - сказала я.
- Вот как? Это очень хорошо, когда же свадьба? Ты поедешь? - посыпались вопросы.
- Да, поеду непременно, но это еще держится в секрете и не объявлено. Павленко должен был ехать в Малороссию, где стоит его полк, а Лизе шьют приданое. День свадьбы еще не назначен. Мама пишет: "Гавриил Емельянович сделал Лизе предложение. Он, по-видимому, полюбил ее. А нам он все расхваливает ее практический ум. Он в восторге от ее суждений и практических советов".
На другой день, после веселого кофе в столовой, мы сговорились идти смотреть нашу будущую квартиру.
- Дом с мезонином мы будем занимать одни всецельно, - говорила я. - Теперь там живут две семьи:
Дьяковы, но не родня вам, - обратилась я к Маше, - они сродни Гартунг и живут вместе. Гартунг - военный полковник, служит в коннозаводстве, а она дочь поэта Пушкина. Вероятно, я познакомлюсь с ней. Обе семьи, кажется, уезжают в конце зимы.
и при доме небольшой садик. Нам всем он понравился, и я сожалела, что мы не скоро можем переехать.
Потом мы пошли делать разные покупки, порученные нам в Ясной Поляне. Был конец сентября, и мы уже встречали элегантные экипажи и прилично одетых дам на Киевской, глав"ой улице Тулы.
- И подумать только, что я со всеми ими перезнакомлюсь и, может быть, сойдусь в скором времени, - сказала я.
- И тебе не страшно? - спросила меня Маша.
- Страшно? Нет, но немного дико. А Левочка все говорит: живите уединенно. Зачем вам общество?
- А я, пожалуй, согласна с ним, - сказала Лиза. - Самое приятное, это самый близкий интимный кружок.
- Не знаю, - подумав, ответила я. - Да и где взять его?
- А вы счастливые: вы будете жить все вместе эту зиму, - сказала я.
- Да, это уж решено. Дмитрий Алексеевич нанял большую квартиру у Сухотиных, и Марья Николаевна согласилась жить с нами вместе, и учиться девочки будут вместе, - говорила Софеш.
- А я к вам приеду, когда поеду на свадьбу Лизы.
- Непременно, - закричали они, - у нас будет хорошо! Придя домой, мы играли с Варей в четыре руки, потом разбирали несколько романсов и, наконец, после обеда - мы стали детьми и затеяли жмурки, "волки и овцы" (это беготня вокруг дома) и пряталки. Все это затеялось будто бы, чтобы повеселить Машу и Лизу - меньших из нас, но должна сказать, что и мы, старшие, бегали и играли с большим азартом.
Помню комичный случай с Варенькой, где она вполне вырисовывается.
Мы должны были прятаться. После долгих колебаний, Варенька залезла в буфетный шкаф, на нижнюю полку. Софеш должна была искать. Всех нашли, кроме Вари.
- Таня, ты здесь? - окликнула меня Варя.
- Сиди, сиди, не разговаривай, - оказала я. Никандра прошел в буфет брать чашки.
- Никандра... - слышу я снова голос Вареньки. Ей, вероятно, надоело сидеть в шкафу. Никандра, не видя никого, все ж с удивлением отвечал:
- Чего изволите?
- Как тебя зовут? - шепотом проговорила Варенька.
Тут я не вытерпела и своим смехом выдала Вареньку.
Когда мы смеялись над ней, она даже сразу не поняла нас, что же смешного в ее вопросе?
- Ах, да! - протянула она, когда поняла нас. - Это у-ди-ви-те-ль-но, как это я спросила. У него такое имя мудреное. - И она стала от души смеяться над своей рассеянностью.
На третий день приехала за девочками карета, и Лев Николаевич верхом.
- Конечно, но лежать ей велено долго, - говорил он. - Мы завтра вас домой берем, а я - до вечера. Ехал полем и как раз русака спугнул, - говорил он.
- Ах, - простонала я, - и чего я лишена.
- А когда Саша приедет? - спросил он.
- Должно быть, завтра к вечеру.
Обед был веселый. Лев Николаевич был в духе.
- Все у тебя, Таня, с иголочки, новенькое, все блестит, все чисто. Мне бы страшно было иметь такую чистоту.
- Отчего? - спросили мы.
- А ну, как запачкается что? разобьется? И ан-ковский пирог, пустивший у тебя корни, пропал! Вот Варенька поймет меня!
Мы засмеялись.
- А что означает анковский пирог? - спросила Софеша.
- Это очень сложно, - сказал Лев Николаевич.
- Нет, ничего, я вам растолкую, - сказала я. - Профессор Николай Богданович Анке имеет жену, очень хорошую хозяйку. У них был чудный пирог, сладкий, из рассыпчатого теста.
- Который горло засыпал, - сказал Лев Николаевич.
- Мама взяла его рецепт, и у нас его с уважением заказывали. А Левочка прозвал вообще все хозяйственное, заботу о комфорте, о хорошем столе и удобстве жизни - "анковский пирог". Поняли, Софеша?
- Поняла, конечно. Но мы же все любим это?
- Нет, далеко не все, - сказал Лев Николаевич. - И к тому же одни придают этому большое значение, как Таня, а другие - меньшее, я - никакого.
- Да, вот это правда, - сказала Лиза.
- Да, а я придаю большое! - сказала я, - и смело сознаюсь в этом.
После обеда мы пошли сидеть в кабинет мужа, и там понемногу начались, как всегда, интересные разговоры. Кто-то из нас сказал:
- Когда я вечером забуду помолиться Богу, я вижу дурной сон.
- Я это понимаю, - сказала Маша, - со мной это бывало.
- Ох, Боже мой! - простонала Варенька.
- Однажды, проходя вечером деревней, я увидел в окно избы огонь. Я взглянул и увидел ту же самую бабу. Она стояла на коленях и молилась, шептала что-то. Я стоял несколько минут, и она все время молилась и шептала что-то. И вера ее тронула меня. А брат Сережа рассказывал, что, бывши юношей в Казани, он был неравнодушен к очень молоденькой девушке Молоствовой и вечером, проходя однажды мимо их дома, случайно увидел, как она после бала молилась Богу.
Около нее стоял стул, а "а стуле стояли конфеты. Она делала земной поклон и брала конфетку в рот, потом, проглотив ее, снова делала земной поклон и брала другую конфету, и так повторяла несколько раз. И он все стоял и смотрел на нее.
Софеш и Варя одобрили Молоствову.
Затем заговорили о молитве просительной.
- Это самая плохая. У нас в доме две старушки, - говорил Лев Николаевич. - Одна молится: "Да будет твоя святая воля!" А другая: "Подай мне, Господи!.." и т. д.
Конечно, мы не стали спрашивать, какая из старушек как молится. Мы это знали.
- А я молюсь тоже: "Подай мне, Господи!" и прошу его счастья, мира, спокойствия душевного.
- И шелковое платье! - сказал Лев Николаевич. Все мы дружно засмеялись.
- Не говори глупостей! - закричала я. - Раз сказано в святой книге: "просите, и дано будет", я и буду просить. Зачем тогда обманывать людей, если этого нельзя?
- Ну и проси, никто не мешает тебе, - говорил Лев Николаевич, продолжая добродушно смеяться.
- Ах, Танюша! Ну какая ты смешная, - целуя меня, говорила Варенька. - Ты всегда остаешься верна себе.
Я велела подать чай и ужин, зная, что Лев Николаевич любил ужинать, и что он должен был сегодня же ехать в Ясную.
Все прошли в столовую, а я задержалась в кабинете, когда Лев Николаевич подошел ко мне.
- Что же, вы хорошо живете? не ссоритесь? - полушутя, полусерьезно спросил он.
- Мы не ссоримся, но был очень неприятный разговор.
- Неужели? как это жаль, о чем же?
- Не могу сказать, - тихо сказала я.
Он не настаивал, только, подумав, сказал:
- Избегай этого. Всякая ссора делает надрез в ваших отношениях. Знаю по себе. И всякий надрез ведет к разъединению. Я говорю это и Соне.
- Ну, иногда молчать нельзя. По крайней мере я не в силах.
После ужина, который все хвалили, вероятно, чтобы доставить мне удовольствие, Лев Николаевич собрался ехать. Мы все вышли провожать его.
- Таня, присылай девочек завтра утром, - говорил Лев Николаевич, - и потом приезжай сама с мужем. Соня должна лежать, и ей скучно. Она будет так рада вам.
Примечания
39. Шапрон (chaperon - фр.) - руководитель, вроде гувернера.