XI. СЕМЕЙСТВО ДЬЯКОВЫХ
Самые близкие соседи наши Дьяковы.
- Соня, поедем к Дьяковым, - говорю я, - они нас так звали.
- Поедем, только через несколько дней.
Соня и рада, и удивлена, что я что-нибудь пожелала. Она удивительно добра ко мне, что меня трогает.
Последнее письмо отца мне понравилось: "Да, похороню все в Чернском черноземе, как пишет папа", говорю я себе: - "Не надо опускаться".
Мы в Черемошне, имении Дьяковых, в 25 верстах от Никольского, в Новосильском уезде. Нам все рады. Дмитрий Алексеевич больше всех рад Льву Николаевичу. Я вижу, с какой нежностью он заботится о нем, как он хвалит его роман, с каким юмором он относится к хозяйству его.
- Левочка, а что, Ясную ты на Кирюшку оставил? - спрашивал, смеясь, Дмитрий Алексеевич.
- Лев Николаевич, вы прочтете нам вечером что-либо из вашего романа? - спрашивает Долли.
Лев Николаевич согласился и превосходно прочел нам место охоты с дядюшкой. Лев Николаевич говорил, что описание охоты у дядюшки и его домашней обстановки сразу вылилось у него.
- Что бывает со мной довольно редко, - прибавил он.
Соня пишет в своих воспоминаниях:
"Когда Лев Николаевич описал сцену охоты Ростовых и я зачем-то пришла к нему вниз, в его кабинет, устроенный им в новой пристройке внизу, он весь сиял счастьем. Видно было, что он вполне доволен своей работой, хотя это бывало редко".
А я помню, что когда он читал какое-нибудь трогательное место вслух, в его голосе слышались слезы, что очень действовало на меня и усиливало впечатление. Так, например, место - когда князь Андрей лежит раненый в поле:
"Неужели это смерть?" - думал князь Андрей, совершенно новым, завистливым взглядом глядя на траву, на полынь и на струйку дыма, вьющуюся от вертящегося черного мячика. "Я не могу, я не хочу умереть; я люблю жизнь, люблю эту траву, землю, воздух..."
Кто, кроме Льва Николаевича, может так сказать: "завистливым взглядом глядя на траву"? Надо сказать, что Тургенев больше всех или же так же, как и Страхов, умел ценить силу его слога.
Соня приписывала его слезы нервному утомлению. Она говорила, что в такие периоды он к семье относился как-то равнодушно и холодно и что она от этого страдала. Но я знала, что слезы вызваны его творческой силой. Конечно, такой разносторонний человек, каким был Лев Николаевич, не мог быть всегда ровным. Он слишком много вмещал в себе.
В Черемошне я немного оживилась с милой Софе-шой и с Машей. Втроем мы обегали все незнакомые мне места.
- Софеш, какая у вас чудная коса, распустите ее, - говорила я ей.
И она с удовольствием исполняла мое желание. Она не была избалована похвалами. Маленького роста, с узкими плечами и с институтскими сдержанными манерами, она была очень мила. Ее серые большие глаза глядели наивно и вопросительно. Мы сразу сошлись с ней; за столом я села около нее.
Склад дома у Дьяковых был совершенно противоположным порядкам Ясной Поляны. Большая зала, большой круглый обеденный стол, два лакея с баками без усов, чисто одетые, из которых один, Порфирий Дементьевич, чуть ли не родившийся в доме деда Дьякова, с тарелкой в руках почти весь обед стоял за прибором Дарьи Александровны и как-то глазами ухитрялся указывать молодому лакею Родиону всю премудрость службы у барского стола. Обед был изящный. Лев Николаевич был весел, он рассказывал о своей поездке к Шатилову.
- Это удивительное хозяйство, образцовое, - говорил Лев Николаевич, - или счастье таким людям, или же необычайное умение. У него все живет, все процветает; порода скота - замечательная.
- Уменье выбирать людей! С Кирюшками далеко не уедешь! - смеясь сказал Дмитрий Алексеевич. - Ну, конечно, надо и самому знать и любить это дело.
- Я увлекался им, а теперь немного охладел, - сказал Лев Николаевич.
красивый и удобный.
одной я не решалась, несмотря на их приглашение. "Ну, как затоскую без Толстых", - думала я.