XXIV. ПЕТРОВСКИЙ ПОСТ
Пишу дневник в конце мая 1864 г.:
"Все разъехались. В доме, в саду, в лесу тишина. Все зелено. Даже молодые дубы в Чепыже позеленели. Приедет только через три месяца. Как было весело! Странно - без него. А Левочка говорил: "Так и хорошо, и должно быть". Я не умею грустить. Не хочу".
В начале июня, неожиданно для всех, приехал Сергей Николаевич.
Все интересы, занятия, мысли, все, что я выработала в себе в эти полгода, - исчезло вдруг. Все сосредоточилось в одно целое "огромное, мучительное и радостное". Со мною был тот же Сергей Николаевич, которого я любила и ждала. Он сказал брату, что хочет ехать венчаться в Курскую губернию - в свое имение, не говоря ни слова Марии Михайловне.
Железных дорог тогда еще не было, и пришлось бы ехать в экипаже.
Лев Николаевич предложил дормез, купленный им перед его свадьбой.
Я видела, как из сарая был выдвинут, вымыт и подмазан экипаж. Сергей Николаевич почти безвыездно жил у нас. Я ожила. Казалось, я всей душой предавалась счастью. Я всегда умела им пользоваться, когда оно улыбалось мне. Это было свойство моего характера, как говорили мне дома.
Но на этот раз счастье длилось недолго, чего я никак не могла предвидеть по своей молодости и неопытности.
Няня Мария Афанасьевна, узнав, что мы едем венчаться, сказала мне:
- Что же это, Татьяна Андреевна., вы венчаться собрались, постом-то? Да кто же на это согласится!
- Да, теперь ведь пост! Ведь никто и венчать не станет, - с ужасом сказала я.
Мне казалось, что я вот сейчас этими словами произнесла себе приговор. Никому из нас это препятствие не пришло в голову. Меня это очень расстроило. Почему? Не знаю. Ведь пост две недели, ведь это же не много...
Я пишу письмо (без даты) отцу:
"Милый папа, я сегодня только могу писать, хотя немного спокойнее. Сережа уехал в Пирогово. Я все боялась тебе писать. Ты был болен, боялась тебя расстроить. За глаза так трудно говорить про все это. Видно, судьба моя такая, чтобы это все было без вас. Мы очень торопились, папа, и только ждем конца поста.
Ради Бога, пришли мои бумаги скорее, что мне нужно - ты сам лучше знаешь. Как пост кончится - сейчас и свадьба! Я пишу тебе это так прямо, потому что знаю, что согласие твое есть, ты мне прежде говорил, что не будешь против. Напиши мне, пожалуйста, милый папа, все: ваши мнения, ваше согласие, как ты все это принял. Я с таким нетерпением буду ждать письма. Без того же я хожу сама не своя. Он уехал на неделю в Пирогово. Как это жалко, милый папа, что ты не можешь приехать. Я говеть стану, и он тоже. Если бы ты меня видел, как я счастлива теперь. Осенью на охоту поедем. Помнишь, ты мне все желал мужа охотника? Он все предлагает мне за границу ехать. Но я не желаю, а хочу первое время на месте сидеть в деревне.
Прощайте, не взыщи, что я так мало и даже глупо пишу тебе. У меня все перемешалось в уме, и я только хотела поверить тебе все скорее и получить от тебя письмо.
Целую крепко. Таня".
Приписка Сони к моему письму?
"Милый папаша, мне так весело, что все только хочется говорить о счастье Тани и нашем вообще. Долго любила она, наконец-то ей Бог послал. Воображаю, как вы тоже будете рады. На них весело смотреть О препятствиях родства мы и не думаем: столько было примеров, и все проходило прекрасно. Ужасно грустно, что вас не будет, а то бы вполне было бы весело. Ждем от вас писем с нетерпением. Целую тебя крепко.
".
Матери я писала еще раньше о приезде и решении Сергея Николаевича венчаться в Курском имении. Лев Николаевич тоже писал моим родителям о предстоящей свадьбе брата. Он писал, что рад за брата, рад за меня, видя нас счастливыми, но, предвидя осложнения с Марией Михайловной, он ничего не мог ни советовать, ни отсоветовать. Он писал, что самое лучшее, конечно, уехать и венчаться в Курской губернии.
К сожалению, письмо Льва Николаевича не сохранилось.
Отец ответил мне, что он очень рад за меня и сделает все, что я просила. "Я бы готов был душою, - пишет мне отец 21 июня, - присутствовать при вашей свадьбе, но благоразумие велит мне этого не делать. Я могу чрез это повредить вам и всему нашему семейству. Так как брак этот считается не совсем законным до тех пор, пока не будет разрешен синодом, то лучше мне не быть при этом, чтобы не навлечь на себя негодования начальства и самого царя, которому, конечно, будет об этом сообщено. Вот почему и советую сыграть свадьбу как можно тише и скромнее и отнюдь не просить теперь архиерея об разрешении этого брака. Об этом надобно будет просить после, подавно если будут дети..."
На выраженное мною сожаление, что не будет со мной родителей, отец пишет мне в утешение:
"У тебя есть там, помимо меня, другой отец; он любит тебя не менее, как я, да и Софья, пожалуй, послужит тебе за мать и сестру".
Лев Николаевич тоже писал отцу о разрешении архиерея или синода, спрашивая его совета. И отец пишет (в этом же письме от 21 июня):
"Сейчас прочел я еще раз оба твои письма, мой добрый друг Толстой, и reflexion faite (обдумав это (фр.)), я остаюсь все-таки при моем убеждении, чтобы никак не просить теперь разрешения на бракосочетание".
Привожу эти строки, чтобы показать, как много хлопотал о нашей свадьбе и Лев Николаевич.
Через неделю вернулся Сергей Николаевич. Пост еще не прошел.
Я нашла в нем перемену - она огорчила меня: он был задумчив, чем-то озабочен, хотя его отношения ко мне уже более сердечные и близкие, как жениха к невесте, не изменились. Что с ним? Что произошло? - назойливо с тоской спрашивала я себя.
Вставая утром, ложась спать, бродя с ним по саду, я не находила себе покоя. Плакать я не могла. Может быть, слезы помогли бы моей внутренней необоримой тоске. Серьезно-вопросительным взглядом я глядела ему в глаза, желая прочесть то "непонятное", что медленно уносило мое счастье.
Он уезжал, приезжал снова к нам, но уже не так часто.
Лев Николаевич, призвав меня однажды в кабинет, решился говорить со мной откровенно. Он начал с того, что после поста, как хотел Сережа, венчаться нельзя. Надо ждать. "Сережа предполагал жениться на тебе тайно от Марии Михайловны. Но до нее стороной дошли эти слухи. Скрывать этого больше нельзя было. У них было объяснение. Она приняла его решение расстаться с ней очень тяжело, хотя и кротко, что было для него еще тяжелее".
- Сколько у него детей? - спросила я.
- Трое. Он должен сначала обеспечить семью свою и продать Курское имение, как он говорил мне, а потом уже жениться.
Я молчала - все это было для меня ново.
- Зачем он не говорит со мной об этом? - спросила я наконец.
- Он боится тебя расстроить. Ты так еще молода. Он все надеется устроить свои имущественные дела - что же ему говорить с тобой об этом!
Лев Николаевич внимательно с удивлением посмотрел на меня.
- Так что же мне делать? - спросила я с тоской и недоумением.
- Ждать, если ты его любишь. Но знай, что там пятнадцать лет длится их связь.
- Ждать чего? А, может быть, он и Маше говорит то же самое, что мне? Да, конечно, ему трудно.
- Переговори с ним, - сказал Лев Николаевич, - когда он приедет. Это самое лучшее.
- Да, да, это лучше, но, знаешь, я не сумею, и потом это выйдет нехорошо, как будто я тороплю его.
Лев Николаевич молча улыбнулся.
Когда я оставалась одна сама с собой, я делалась взрослой. Я говорила себе: "что я делаю? Я должна отказать ему. Должна стыдиться, что хотя временно отвлекла его от семьи, отняла его у той, которая жила с ним пятнадцать лет! Зачем ои не сказал мне этого раньше? Зачем обманывал меня, как ребенка? Обращались как с хрупкой игрушкой, которую можно разбить! Да, он и разбил меня своими обманами", - говорила я.
Негодование и обида кипели в моем сердце.
А вместе с тем, когда я живо вспоминала и представляла себе все, что было между нами: его частые посещения, вечерние прогулки в липовых аллеях, наши бесконечные разговоры о будущем и многое, многое, то неуловимое, что сближало нас, я невольно спрашивала себя: "И все это отойдет от меня, а я все-таки останусь жить?.." Я чувствовала, что слабею, что решение мое "отказать" куда-то далеко отходит от меня, и я делаюсь сама себе противна и презренна...
По просьбе родителей Лев Николаевич сам отвез меня в Москву. Лиза и я должны были ехать за границу с отцом. Лев Николаевич спешил вернуться домой, боясь за Соню.
"Вообрази себе мою досаду, милая Таня! Левендопуло25 потерял свой бумажник с деньгами, счетом от мамаши, главное, что мне, Бог знает, как жаль - твое письмо... Ты, Танечка, будь умна, не скучай, мне душу изливай..."
В ответ я пишу Соне 18 сентября 1864 г.:
"Сейчас только получила твое письмо, друг мой Соня. Жаль, что Левочка потерял бумажник, были ли там деньги и письма? Мне жаль, я тебе там пишу как-то очень откровенно, еще под разными впечатлениями Кремля и Ясной. Последние до сих пор так и душат. Я стала (некуда их девать) записывать все свое лето, все, что помню. Иногда сижу, пишу и все забываю окружающее. Мое скучное письмо первое, второе ничтожнее и потому веселее. Хочу петь, петь и петь; надо быть умной и ходить в струне, а там что будет; езжу в театр. И не пиши, и не внушай мне, что я могу очень скучать. Я такая сильная, молодая, все переломить хочу: восемь октав голосом взять, сорок верст пробежать. Все это я чувствую больше, чем когда-либо, и так хорошо, отрадно; опять, Бог даст, к вам приеду с новыми рассказами. Милый мой второй родительский дом, век его не забуду...
Ну, Соня, прощай, тетеньку от меня и Марью Николаевну расцелуй, и тебя крепко обнимаю, желаю позднее и благополучнее родить. Что Сережа здоров ли? Левочке кланяюсь. Когда-то я опять увижусь с вами! Все храбрюсь, храбрюсь, а все не могу всего из себя выдавить. Как бывает дурно, сейчас тогда убегу куда-нибудь, выплачусь и опять готова перед родителями и всеми. Все думала: вот 16-го приедут к вам Марья Николаевна, Зефироты, весело вам.
Левочке я куплю, что просил.
".
Примечания