2. ЗНАКОМСТВО СО ВЗГЛЯДАМИ ТОЛСТОГО И С САМИМ
ТОЛСТЫМ.
В это время (в 1884, 1885 гг.), после душевного переворота Л. Н--ча Толстого, только что начали появляться его религиозные сочинения. Они не могли быть напечатаны по цензурным условиям, но ходили по рукам в рукописных списках и возбуждали огромный интерес, горячие обсуждения и жаркие споры.
Списков нецензурных сочинений Л. Н--ча, конечно, было мало, достать их было нелегко, и большинство судило о его духовном перевороте и о его новых взглядах только по слухам, со слов слышавших и прибавлявших к слышанному свои мнения о том, что думает и чему учит Толстой.
Дальше опять пишу со слов М. А--ны.
"Мы обе с Ольгой Алексеевной 1) были воспитательницами в Николаевском сиротском институте. Расфранченные. Я была православная, очень православная. Были у нас тогда знакомые Малинины (вот что арифметика - Малинин и Буренин). Он был директором учительского института. Пришла я раз к ним, а его жена читает.
- Что такое? - спрашиваю.
- Евангелие, - говорит, - Толстого 2).
- Какое евангелие Толстого?
- Да Толстой написал.
- Этот самый Толстой, романист?
- Да.
Мне показалось это кощунством.
- Прочтите, - говорит, - не ужасайтесь, не читая.
"Сначала никак читать не хотела: с какой это стати читать мне какого-то богоотступника! А потом все же взяла и начала читать. Как после уроков села, так и не встала, пока не кончила.
"Как прочла про зачатие, про беременность Марии, про рождение Христа, меня так поразило, так возмутило. - Такое кощунство! Перестану, думаю, читать, брошу. А дальше нравственные об'яснения. Не могу оторваться. Нет, я должна читать. Я нравственными вопросами интересуюсь. Я девушек воспитываю. Должна я все прочесть, должна я тех выслушать, кто иначе думает.
"Кончила читать и не утерпела, разбудила Ольгу Алексеевну стала ей рассказывать.
"Три недели я страдала невыразимо. Не думать не могу, а думать - мука. Работа внутренняя идет, а я мучаюсь. Крепко верила я в православие. Трудно было от него отрешиться. Чувствую, что не могу теперь уже жить так, как жила, делать то, что делала, молиться так, как молилась, пока не выясню для себя, где истина.
"Решили мы с Ольгой Алексеевной достать себе это евангелие Толстого и вместе перечитать еще раз. А где достать? Везде спрашивали. Во французском магазине посоветовали спросить в университетской книжной лавке. Там раньше нелегальное из-под полы продавалось, а мы, ничего не понимая, при всех спрашиваем.
А приказчик будто не понимает:
- Евангелие Толстого.
- Нет, - говорит, - у нас.
"Мы в другую лавку, в третью. Нигде нет. В одной лавке сказали: "Ступайте в университетскую типографию Каткова". Пришли. Все закрыто. Дворник стоит:
- Чего вам?
- Купить надо евангелие Толстого.
- Да я вас метлою! Чего вы тут шляетесь!
"Так и кончились наши поиски. А желание страстное. Как тут быть? Тогда О. А--на говорит:
- Ко Льву Николаевичу?
- Ну, да.
"А она по ректору университета, своему родственнику, с Толстыми общих знакомых имела.
"Узнали мы через студентов, что жена со Львом Николаевичем не согласна, что надо итти к Толстому пораньше, пока она спит. Он рано встает, а семейные спят долго. Мы и собрались утром рано, часов в восемь. Приходим. Вошли в прихожую. Говорят: "Граф еще не выходил". Вышли на улицу, походили, походили, в 9 опять пришли. Стоим, ждем, оробели.
"Вдруг легкая походка, вышел Лев Николаевич, такой молодцеватый, с проседью, голос звучный.
- Чем могу служить?
"Мы об'яснили.
- Кто же вы такие?
"Рассказали все.
"Я сказала, что мне вверены 25 молодых девушек, - должна я знать, должна понять, в чем истина. Главное для меня в жизни - религиозный вопрос.
- Но у меня только один экземпляр.
- Дайте, мы перепишем.
"И он дал нам. Принялись мы писать по частям. Так и знакомство началось. Сверяли у него переписанное.
"Две классные дамы просят евангелие".
"Помню, - вспоминала М. А., - как-то вечером, у них гости, а мы в кабинете. Сидим мы, считываем, а у О. А--ны глаза слипаются. Часов 12 уже было. А я уговариваю: "Душенька, потерпите, кончим" "Да я не могу". А я все читаю. Вдруг хохот. Л. Н. незаметно подошел, услыхал нас, хохочет.
- Что вы ее мучаете?
- Да, как же, Л. Н., надо же кончить.
"Потом узнали мы, опять не от Л. Н--ча, что есть большое "Исследование Евангелия" и "Критика догматического богословия". Стали просить: "Дайте переписать". Показал груду исписанных листков: "Что вы, разве это возможно?" "Давайте мы частями, вместе". "Сумасшедшие и вы. То я был один, а теперь и вы, и Александр Петрович" 3).
С этих пор М. А. начала переписывать не только для себя, но и для Льва Николаевича.
Получив первую рукопись Л. Н--ча для переписки, М. А. сидела над ней много часов, сидела ночи, тщательно выводя букву за буквой по всем правилам чистописания, с завитушками, с утолщениями, росчерками. Она была очень довольна своей работой. Но когда Л. Н. увидал ее, он ахнул.
- Марья Александровна, да как же читать мне эти завитушки? Нет, милая моя, вы не годитесь в переписчицы. Больше уж я вам ничего не дам.
- Да, как же мне быть, я иначе не могу.
- Вы поучились бы у Озмидова 4).
"Я сейчас же поехала к Озмидову в Замоскворечье.
- Да, что же, - говорит Озмидов. - Это дело нетрудное. Дня в два вы научитесь. Вот смотрите. - И он написал мне всю азбуку. - Смотрите, чтобы все кругло выходило, круглый почерк, круглые буквы. Чтобы не было ничего угловатого, росчерков.
"Приехала домой, села писать. В это время Л. Н--чу надо было переписать "Как чертенок краюшку выкупал" 5). Кто-то хотел ее где-то в Петербурге поставить. Я прошу дать мне переписать, а он не дает. Наконец, упросила. "Только пишите поразборчивее и поскорее".
"Приехала домой, села переписывать и всю переписала новым почерком. Утром приехала ко Л. Н--чу и говорю лакею Григорию: "Положите, пожалуйста, на стол". Он положил, а я ушла. Прошло время. Прихожу к Толстым, а Л. Н. говорит: "Кто-то мне "Чертенка" чудесно переписал". "Это я", - говорю. "Да, нет, - говорит, - это превосходным почерком переписано". "Да я же, Л. Н." "Ну полноте". "Да, ведь вы же тогда сказали, чтобы я выучилась сначала писать, я и выучилась". "Да не может быть". Это при всех-то! Принес мне лист бумаги, дал переписать то место из "Крестника" где медведица и бревно. Я села, переписываю. Софья Андреевна говорит: "Да, довольно уж!" А он: "Нет, еще", и подошел. "Вот, - говорит, - удивительно". А я говорю: "Вот вы какой Фома Неверный".
Примечания
1) О. А. Баршева - подруга М. А--ны и товарка по работе в институте
2"Краткое изложение Евангелия".
3 Л. Н--ча, работал с увлечением, отстаивал наиболее резкие места, которые Л. Н. думал выпустить. Он очень гордился работой Л. Н--ча и считал себя к ней причастным. "Когда мы со Л. Н--чем писали "Исследование Евангелия"... рассказывал впоследствии он. Когда приходило время запоя, А. П. начинал со всеми ссориться, всех ненавидеть, ругал Л. Н--ча и даже Софью Андреевну, а затем исчезал, и Л. Н. находил его опять где-нибудь на Хитровом рынке, опухшего, ободранного, привозил к себе и выхаживал его. Толстой вывел его, под тем же именем, в драме "И свет во тьме светит".
4) Николай Лукич Озмидов, кончивший тогда Петровскую Академию. Человек большого, сильного, логического ума, но сухой, рассудочный. Это был первый человек, сказавший Л. Н--чу, что он понимает его. Под влиянием взглядов Л. Н--ча, Озмидов организовал маленькую молочную ферму под Москвой. Дело не пошло. Он с женой и дочерью Ольгой Николаевной перебрался на Кавказ, где организовал общину, в которой приняли участие несколько сильных духом людей, - А. П. Озерецкая, В. Ф. Орлов и другие. Община просуществовала недолго. Озмидов впоследствии жил в Воронежской губернии и занимался, между прочим, перепиской сочинений Л. Н--ча.
5) Л. Н. в то время интересовался созданием театра для народа. Он обсуждал этот вопрос с известным антрепренером Лентовским, который думал устроить балаганы с хорошим репертуаром и т. п. В Петербурге за дело создания народного театра взялся П. А. Денисенко, у которого была по этому поводу переписка со Л. Н--чем. Шел разговор об инсценировке и постановке в Петербурге рассказа "Как чертенок краюшку выкупал". У Денисенки с народным театром ничего не вышло, но Л. Н. создал из "Чертенка" пьесу для народной сцены "Первый винокур", которая впервые была поставлена тогда в Петербурге на открытой сцене в саду "Невского общества разумных развлечений".