• Наши партнеры
    Здесь я рекомендую ремонт кофемашин в Питере. Быстро.
  • Цингер А.: Ненаписанный рассказ Толстого

    НЕНАПИСАННЫЙ РАССКАЗ ТОЛСТОГО

    Когда это было, точно не помню, думаю, что зимой 1900/01 года, так как Лев Николаевич тогда как о свежей литературной новинке говорил о вышедшей в 1900 году драме Ибсена «Когда мы, мертвые, пробуждаемся». Встретил я как-то тогда еще совсем молодого близкого к Толстом X. Н. Абрикосова. Заговорили о Толстом, и Абрикосов рас сказал мне, что у Льва Николаевича проявился новый довольно оригинальный поклонник — какой-то канцелярский чиновник духовной консистории, что посещает Льва Николаевича этот чиновник потайным образом и передав копии секретных консисторских деловых бумаг и что не которые из этих бумаг Льва Николаевича очень заинтересовали. Для примера Абрикосов рассказал мне одно дело особенно поразившее Льна 11иколаевича. Это было ужасное дело об убийстве одним провинциальным архиереем своей любовницы. Убийство и укрывание трупа убитой архиерей производил не собственноручно, а «благословлял» на это своего служку. В протоколе допроса этого служки записан! были его показания: «Владыко «благословил» меня позвать ее в баню»… «Владыко «благословил» меня перерезать eй горло»… «Владыко «благословил» меня отрезать голову, ; тело разрубить на куски помельче»… «Владыко «благословил» уложить куски в чемодан, отвезти в соседний город разбросать по огородам»… Эти «благословения» при всех мерзких подробностях гнусного убийства производили впечатление дикого кошмара.

    Мне неизвестно, как отнеслись к прегрешившему «владыке» высшие духовные власти, которые именно в то время под эгидой Победоносцева подготовляли акт отлучения Толстого от церкви.

    А. Б. Гольденвейзер и еще человека два-три столь же близких Толстому. Когда я решился присоединиться к этой группе и сел рядом с Бирюковым, Лев Николаевич, постепенно одушевляясь, говорил:

    — Это ужасно! И почему это вздумалось старику написать такую ерунду?

    — Это о новой драме Ибсена,— шепнул мне Бирюков.

    Лев Николаевич вкратце рассказал содержание драмы, которая в его изложении выходила какой-то бессмыслицей, еще более смешной, чем пересказ «Кольца Нибелунгов» в трактате об искусстве. Финал драмы Лев Николаевич изложил приблизительно так:

    — А потом они зачем-то бросаются в какую-то пропасть, и на них почему-то обрушивается снежный обвал, а какая-то монахиня неизвестно зачем их благословляет. И все это почему-то называется «Когда мы, мертвые, воскресаем».

    Слушатели смеялись, а Лев Николаевич продолжал:

    — И зачем это нужно было умному старику брать такую неестественную, выдуманную тему? Точно мало самых интересных, самых глубоких сюжетов можно найти где угодно, кругом в настоящей жизни! Да взять хотя бы этот случай с иеромонахом, о котором я читал консисторское дело. Я вам рассказывал? Вы знаете?

    Некоторые из присутствующих уже слышали рассказ, но стали просить, чтобы Лев Николаевич еще раз рассказал для тех, кто не слыхал. У меня мелькнула мысль, что речь идет о том, что рассказывал мне Абрикосов, и я недоумевал: неужели такая тема представляется Льву Николаевичу подходящей для художественной обработки? Оказалось, что речь шла совсем о другом эпизоде. Как я теперь жалею, что в свое время не записал по свежей памяти этот рассказик, в котором Лев Николаевич самыми мелкими штришками лишь намекал на художественные детали, которых я теперь уже не могу восстановить в памяти. Вынужден ограничиться лишь приблизительной краткой схемой.

    женой. В их счастливой супружеской жизни наступил важный, тревожный момент: должен был появиться на свет первый ребенок. Офицер, как водится, очень беспокоился и волновался. Действительно, роды оказались очень тяжелыми и с какими-то там осложнениями. Позвали доктора-специалиста. Тот исследовал роженицу, нашел, что положение очень серьезно, испробовал разные, какие полагается, меры, но все безуспешно. В конце концов доктор говорит офицеру: «К несчастью, наука тут бессильна. Вашей жене нужен теперь уже не врач, а священник». Офицер, хоть и совсем не верующий, все же, чтобы соблюсти обряд, посылает денщика за священником. Тот идет по соседству в Чудов монастырь и приводит оттуда пожилого иеромонаха. Офицер встречает его в полном отчаянии, в слезах; для него черная ряса представляется уже началом похорон. Иеромонах наскоро исповедует умирающую, дает ей причастие, а потом идет к мужу и начинает расспрашивать о том, что нашел и что сказал доктор. Оказывается, этот иеромонах «в миру» сам был когда-то врачом-хирургом, да и в монастыре продолжал полечивать и братию и прихожан, так что в келье у него имелся даже набор хирургических инструментов. Расспросив все подробно, иеромонах попросил у мужа разрешения и сам обследовал роженицу. Обследовал и говорит: «Знаете, по-моему, дело еще не так плохо. Если бы успеть сделать такую-то операцию, или наложить щипцы, или еще что-то такое, то, я думаю, можно бы еще спасти и больную и ребенка. Только надо действовать как можно скорей!»

    У офицера вдруг является надежда. Иеромонах посылает служку к себе за инструментами, снимает рясу, засучивает рукава и производит операцию совершенно благополучно. Больная, которую ученый врач уже приговорил к смерти, как это часто бывает, оказывается вне опасности, ребенок остался жив; офицер в восторге, чувствует себя на седьмом небе, не знает, как благодарить иеромонаха… Одним слогом, все кончается благополучно. Однако иеромонах, прощаясь, говорит офицеру: «Только вы, пожалуйста, никому ми слова об этом не рассказывайте, а то мне очень может за это достаться. Я как монах такой операции делать не имел права». Офицер обещал никому не говорить, но как же не рассказать такой необыкновенный случай? Он под секретом рассказывает обо всем сначала родным, потом товарищам и знакомым, так что через несколько времени все в Кремле об этом знают, и слух доходит до духовного начальства.

    И вот иеромонах попадает под суд митрополита. Оказывается, он как монах никак не мог видеть обнаженную женщину и делать ей операцию (это — страшное преступление!), никак не смел проливать человеческую кровь, имея при себе причастие (это преступление еще страшней), и т. д. В конце концов митрополит приговорил его к очень суровому наказанию —сослал в заточение в какой-то дальний монастырь. Но я думаю, что такой добрый человек, как этот иеромонах, может быть, радуется, сознавая, что страдает не то что без вины, а только за то, что сделал самое доброе, хорошее дело».

    — Неправда ли, хорошо? Эх, если бы Мопассан был жив, я непременно написал бы ему. Он из этого сюжета сделал бы шедевр. И я, когда молодой был, тоже бы хорошо написал.

    Лев Николаевич поднялся, пошел к другой группе гостей и, обернувшись к нам на ходу, еще бодрей прибавил:

    — Да я еще и теперь напишу!

    Кто-то из присутствующих толстовских друзей радостно заговорил:

    — Наверное напишет. Я уже слышал этот рассказ два дня тому назад, а нынче сколько он уже вставил новых подробностей! Стало быть, захватила его эта тема.

    Но надежда эта не оправдалась. Толстой не использовал этого сюжета, действительно подходящего и для него и для Мопассана.

    Раздел сайта: