Глава XVII
Главная строительная контора Чижовских училищ помещалась в Костроме, поэтому из Чухломы мне часто приходилось ездить по делам постройки училища в Кострому, а оттуда каждый раз я проезжал в Москву, чтобы повидаться с Львом Николаевичем.
С этого времени прекратилась и моя переписка с Львом Николаевичем. Мои посещения Льва Николаевича возмещали мне отсутствие близости Льва Николаевича, к которой я так привык в Ясной Поляне. К тому же в это время Лев Николаевич стал легко доступен всяким корреспондентам и интервьюерам, часто злоупотреблявшим его любезным вниманием с корыстной целью, так как каждая лишняя строчка, написанная ими про Льва Николаевича, давала верный заработок, тем более, что в это время Лев Николаевич приобрел уже большую популярность. И это отнимало у него много дорогого времени, особенно, когда ему приходилось отвечать на письма. Вот поэтому-то я и перестал писать своему драгоценному Льву Николаевичу, предпочитая лучше лишний раз поехать к нему в Москву и во время прогулки отвести душу личною беседою с ним, чем утруждать его ответами на мои письма.
Раз я приехал в Москву весною и не застал Льва Николаевича. Он очень любил природу и уехал на весну в Ясную Поляну отдохнуть от городской жизни. Мне так хотелось его видеть, что я с первым же поездом отправился туда же. Встретил я Льва Николаевича в березовой аллее. Мы поздоровались, и у меня от радости даже слезы хлынули из глаз. Лев Николаевич сделал вид, что не замечает этого. Но, пришедши домой, спросил меня, отчего у меня глаза мокрые. Мне стало совестно, что я разнервничался, и я сказал, что это у меня от ветра. Но я был так рад, что не знал, о чем и говорить и о чем спросить Льва Николаевича. Он заметил мое волнение и стал мне показывать комнату его любимой покойной тетушки, Татьяны Александровны94, ее кресло, ее образ и т. д.
Обыкновенно же я приезжал в Москву ко Льву Николаевичу зимою и всегда заставал его дома. Гуляя с ним по Москве, много интересного я слышал от него.
Идем мы раз зимою по Садовой. Было большое движение на улице. Богатые ехали в покойных экипажах, кто победнее — на извозчиках или шли пешком.
Было около 12 часов дня. Рабочие из ближайших мастерских в легких одежонках торопились домой обедать. Лев Николаевич, видя такое неравенство в положении людей, едущих в покойных каретах, и рабочих, спешащих домой обедать, сказал:
— Какое неравенство в положении людей!... И это неравенство есть результат разделения труда, превращающего людей в винтики жестокой машины, называемой нашей цивилизацией. Ведь прогресс цивилизации в наше время не улучшает, а ухудшает положение большинства человечества, т. е. положение рабочего народа.
В другой раз сижу я у Льва Николаевича вечером в кабинете. Речь шла о соблазнах, о том, что дух человека, побеждая плоть, совершенствуется, возвышается, крепнет, а плоть при этом слабеет. Я спросил его:
— А что, в вашем возрасте (ему было уже 66—67 лет) может ли плоть ввести вас опять в такой соблазн, как это было, когда я жил у вас в Ясной Поляне?
Он сказал:
— Может. Я чувствую это. Надо быть постоянно настороже, — и при этом прибавил: «Бога бойся, и чорту не груби».
При этом он рассказал легенду про одного пустынника, который, спасаясь, удалился в пустыню от людских соблазнов и долго там жил. Пришлось этому пустыннику зачем-то плыть по морю на корабле. Во время плавания случилась буря; корабль разбило. Все потонули; выплыли только двое, держась за обломки корабля, на какой-то необитаемый остров: этот пустынник да еще одна женщина. Пустынник, увидав себя одного вместе с этой женщиной на необитаемом острове, до того испугался соблазна плоти, в тиски которого он попал, что моментально бросился в воду, не думая, что он потонет, — лишь бы уйти от этого соблазна.
Я замечал, что мои посещения Льва Николаевича в Москве не особенно были по душе Софье Андреевне. Однажды она дала мне даже понять, что я — не особенно желанный гость у нее в семье. Дело было так.
Однажды вечером при прощании Лев Николаевич сказал мне:
— Приходите завтра с утра, — мы пойдем с вами гулять и поговорим.
Я пришел. Прогуляли мы до завтрака. Софья Андреевна узнала о моем присутствии. Смотрю, на столе мне не поставлен прибор, и Софья Андреевна извиняется, что завтрак приготовлен только для своей семьи, что она не знала, что я останусь до завтрака, и на мою долю не распорядилась приготовить завтрака. Я, конечно, стал уверять, что я не хочу завтракать, что я пришел только поговорить с Львом Николаевичем. В это время все сели за стол, и Лев Николаевич, подходя к столу, взял стул и поставил его рядом со своим стулом и сказал:
— Василий Иванович, садитесь рядом со мною, попробуйте моей овсянки.
Я сел, попробовал овсянки, но, как говорится, — кусок в горло мне не шел после такой отповеди Софьи Андреевны.
В 1900 г. я переехал в Нижний-Новгород, где занял место директора вновь открытого там коммерческого училища.
В 1901 г. здоровье Льва Николаевича изменило ему. Он захворал воспалением легких и для лечения переехал в Крым. Он хворал там долго и тяжело, перенес воспаление легких, плеврит, вслед за тем — брюшной тиф, и были моменты, когда врачи были почти уверены, что Лев Николаевич не переживет ночи.
Но все-таки могучий организм Льва Николаевича осилил болезнь, и он поправился.
В 1906 г., узнав из газет, что умерла Марья Львовна, любимая дочь Льва Николаевича, я с женою писали ему уже из Нижнего. Марья Львовна была самая близкая к нему из детей, больше всех сочувствовала ему и с глубоким уважением и любовью относилась к его суждениям и выводам.
«7-го декабря 1906 года
«Дорогая Вера....... Не в первый раз приходится переживать это жестокое горе — смерть детей, но не приходилось еще хоронить взрослых детей. И это ужасно. Лишаешься того близкого, духовного общения и обоюдного участия, которым обмениваешься в жизни с взрослыми дочерьми и на которое особенно была способна Маша. И как любила она отца, больше всех детей наших; она сочувствовала ему и старалась всецело без рассуждения и критики вникать в его мысли.
Лев Николаевич бодро, на вид, выносит горе, всё так же работает и общается с людьми и природой, совершая пешком или верхом свои прогулки. Он стал очень мудр и спокоен вообще, и не долго нам, старикам, остается самим жить.
На-днях говорили мы за обедом о Василии Ивановиче, и Таня сказала, что никто не дал ей так много, в смысле духовного развития, как Василий Иванович.
Жаль, что ни с вами, ни с ним никогда не приходится встречаться. Всё же радостно было услыхать хоть издали ваши сердечные слова участия к нам.
Если Василию Ивановичу интересно знать, отчего умерла Маша, то сообщаю ему, что она быстро сгорела от страшного жара, доходящего до 41,3°, происходящего от жестокого крупозного воспаления легкого. Болела она одну неделю, и схоронили ее в церковной ограде нашей церкви. Вся семья, кроме сына Лёвы, была с нами. Вот и всё.
С. Толстая».
Через два года наступила 80-я годовщина дня рождения Льва Николаевича (28 августа 1908 г.). По этому поводу я писал Льву Николаевичу, присоединяясь к тому чувству благодарности, которое испытывает по отношению к нему все современное человечество за его труды.
В ответ на это я получил печатное письмо, написанное Львом Николаевичем всем, приветствовавшим его по случаю 80-й годовщины его жизни. При письме была приложена фотографическая карточка Льва Николаевича от В. и А. Чертковых с надписью: «В память 28 авг. 1908 г. Василию Ивановичу Алексееву. Снято летом 1908 г.». За эту карточку я очень благодарен В. и А. Чертковым, вспомнившим обо мне в день 80-й годовщины драгоценного Льва Николаевича.
Содержание письма следующее:
«Василию Ивановичу Алексееву.
Когда я, еще несколько месяцев назад, узнал о намерениях моих друзей праздновать мое восьмидесятилетие, я печатно заявил о том, что очень бы желал, чтобы ничего этого не делали. Я надеялся, что мое заявление будет принято во внимание и никакого празднования не будет.
Но случилось то, чего я никак не ожидал, а именно: начиная с последних дней августа и до настоящего дня, я получил и продолжаю получать с самых разных сторон такие лестные для меня приветствия, что чувствую необходимость выразить мою искреннюю благодарность всем тем лицам и учреждениям, которые так доброжелательно и ласково отнеслись ко мне.
Благодарю все университеты, городские думы, земские управы, различные учебные заведения, общества, союзы, группы лиц, клубы, товарищества, редакции газет и журналов, приславшие мне адреса и приветствия. Благодарю также всех моих друзей и знакомых, как в России, так и за границей, вспомнивших меня в этот день. Благодарю всех незнакомых мне людей, самых разнообразных общественных положений вплоть до заключенных в тюрьмах и каторгах, одинаково дружелюбно приветствовавших меня. Благодарю юношей, девушек и детей, приславших мне свои поздравления. Благодарю и лиц духовного звания, — хотя и очень немногих, но приветствия которых тем более дороги для меня, — за их добрые пожелания. Благодарю также тех лиц, которые вместе с поздравлениями прислали мне тронувшие меня подарки.
Сердечно благодарю всех приветствовавших меня и в особенности тех из них, которые (обращавшихся ко мне) совершенно неожиданно для меня и к великой моей радости выражали в своих обращениях ко мне свое полное согласие не со мною, а с теми вечными истинами, которые я старался, как умел, выражать в моих писаниях. Среди этих лиц, что было мне особенно приятно, было больше всего крестьян и рабочих.
добрые чувства, за доставленную ими мне радость.
Л. Толстой.
5 октября 1909 года».
Это было последнее известие, полученное мною от Льва Николаевича. По газетам я следил за его здоровьем, которое было последние два года очень неустойчивым. Наконец, я прочитал в газетах и сообщение об отъезде Л. Н. 28 октября 1910 г. из Ясной Поляны неизвестно куда.
Потом стали появляться бюллетени о болезни Льва Николаевича. И вот 7 ноября мы прочитали телеграмму, как громом поразившую всех, — о смерти «великого писателя земли русской».
Примечания
94 —1874) — троюродная тетка Толстого; Л. Н. ее всегда называл «тетенькой». Он любил ее чрезвычайно; по его словам, она была для него «третье — после отца и матери, самое важное лицо в смысле влияния на жизнь». В «Воспоминаниях» в главе, ей посвященной, Толстой дает изображение Татьяны Александровны как «решительной и самоотверженной» женщины, главной чертой которой была любовь к людям.