Глава XII
Постоянная внутренняя борьба не давала Льву Николаевичу покоя и, наконец, довела его до кризиса. Помню один случай, показавший, что внутренняя работа его в отношении церковного учения пришла к концу.
Будучи православным, Лев Николаевич соблюдал посты. Графиня Софья Андреевна, когда стала замечать во Льве Николаевиче колебание в православии (он стал реже ездить в церковь), усилила строгость постов, как я писал выше, так как все в доме, кроме меня и гувернера-француза, ели постное по средам и пятницам и соблюдали все посты, установленные церковью. Я говорил графине, что хотя я и не соблюдаю постов, но могу есть с удовольствием всё, что подадут, чтобы обо мне не заботились особенно. Но она всегда приказывала готовить для меня с гувернером-французом скоромное. И вот раз в пятницу на страстной неделе подали постное, а нам с гувернером какие-то вкусные скоромные котлеты. Мы взяли, и лакей поставил блюдо на окно. Лев Николаевич, обращаясь к сыну, сидевшему рядом с ним, сказал:
— Ну-ка, Илюша, дай мне вот тех котлет.
Сын подал, и Лев Николаевич с аппетитом съел скоромную котлетку (он тогда еще не вегетарианствовал). Графиня Софья Андреевна ни слова на это не сказала. Был ли у нее разговор об этом с Львом Николаевичем после, я не знаю, только с тех пор Лев Николаевич перестал постничать.
Графиня Софья Андреевна, видя, что Лев Николаевич стал индиферентен к православию, думала, что он и в бога перестал верить. Но Лев Николаевич думал, что его вера в бога стала теперь ему яснее. Он утверждал, что всё, что вне нас, не в нашей власти, и только то, что внутри нас, совершается по нашей воле. Наше дело — пойти в своих поступках по пути воли божией или уклониться от нее, и тогда мы — или в общении с богом, или уклоняемся от него. Это сравнивал он с лучами солнца, проникающими в комнату через окно. Если мы входим в район этих лучей, говорил он, то мы видим солнце и чувствуем, что оно согревает нас. Если же мы уходим из области этих лучей, мы не видим солнца и не чувствуем его тепла.
Софья Андреевна, слушая подобные речи Льва Николаевича, не верила ему, что он говорит именно о боге. Она думала, что он употребляет слово «бог» только для того, чтобы быть для других более понятным, и даже способна была подозревать его в притворстве и сердилась на него за это. Но он всегда старался убедить ее, что бога он на самом деле признает, как источник всего сущего, как причину появления и его на свет, как основу его мыслей.
В это время Лев Николаевич перестал писать беллетристические произведения и принялся за изучение евангелия и, как человек увлекающийся, весь отдался этому делу. Он перечитал его и по-славянски, и по-гречески, и по-латыни (Вульгату), перечитал все книги, относящиеся к изучению и толкованию учения Христа, в том числе и догматическое богословие; перечитал все изложения религиозных учений и нехристианских, какие мог достать, — и буддистские, и конфуцианские, и коран, и талмуд, и, наконец, — познакомился с религиозными взглядами греческих и римских философов. И увидел, что учение Христа есть самое высокое нравственное учение из всех, какие до сих пар существуют, и что оно изложено в евангелии, но по разным причинам затемнено там разными чудесами, рассказами, имеющими целью связать происхождение Христа с родом Давида, стремлением оправдать существующий порядок вещей, стремлением оправдать ветхозаветные изречения, будто бы относящиеся к личности Христа, и т. п.
Чтобы освободить чистое учение от всего того, что затемняло его, Лев Николаевич отказался от изучения и толкования тех мест евангелия, которые ничего не говорят разуму, в основание которых положено сверхъестественное. Он принялся за перевод и выборку из всех евангелий лишь учения Христа, игнорируя чудеса и все отделы, имеющие иные цели, помимо учения его. При изложении учения Христа он объяснял, почему он перевел то или другое место так, а не иначе, особенно в тех случаях, когда текст его расходился с текстом, принятым церковью, причем доказательства свои он основывал на логическом смысле и на филологических данных. Учение Христа он сравнивал с червонцем, который он нашел в грязи и только очистил его от приставшей к нему грязи. Червонец как был блестящим, так и остался блестящим, только стал еще более ясно видимым для всех, смотрящих на него.
И получился из этого ценный труд: «Соединение и перевод 4-х евангелий». В своем вступлении к этому труду Лев Николаевич пишет:
«Приведенный разумом без веры к отчаянию и отрицанию жизни, я, оглянувшись на живущее человечество, убедился, что это отчаяние не есть общий удел людей, но что люди жили и живут верою.
Я видел вокруг себя людей, имеющих эту веру и из нее выводящих такой смысл жизни, который давал им силы спокойно и радостно жить и так же умирать. Я не мог разумом выяснить себе этого смысла. Я постарался устроить свою жизнь так, как жизнь верующих, постарался слиться с ними, исполнять все то же, что они исполняют в жизни и во внешнем богопочитании, думая, что этим путем мне откроется смысл жизни. Чем более я сближался с народом и жил так же, как он, и исполнял все те же внешние обряды богопочитания, тем более чувствовал две противоположно действовавшие на меня силы; с одной стороны, мне более и более открывался удовлетворявший меня смысл жизни, не разрушаемый смертью; с другой стороны, я видел, что в том внешнем исповедании веры и богопочитании было много лжи. Я понимал, что народ может не видеть этой лжи по безграмотности, по недосугу и неохоте думать, но что мне нельзя не видеть этой лжи и, раз увидав, нельзя закрывать глаза на нее, как это мне советовали верующие образованные люди. Чем дальше я продолжал жить, исполняя обязанности верующего, тем более эта ложь резала мне глаза и требовала исследования того, где в этом учении кончается ложь и начинается правда. В том, что в христианском учении была сама истина жизни, я уже не сомневался. Внутренний разлад мой дошел, наконец, до того, что я не мог уже умышленно закрывать глаза, как я делал это прежде, и должен был неизбежно рассматривать то вероучение, которое я хотел усвоить».
Софье Андреевне не нравилось это направление деятельности Льва Николаевича. Она говорила, что это никому ненужная работа, задуманная только для того, чтобы показать, как церковное учение разошлось с учением Христа; говорила, что едва ли в России найдется десяток людей, которые этим будут интересоваться.
Но остановить эту работу она не могла и даже утверждала, что он и сам не может теперь изменить направление своей деятельности, раз он увлекся этим, и смотрела на это, как на болезненное его состояние. Оставалось ей только ждать, чтобы он поскорей кончил эту работу. Прежние писания Льва Николаевича по изящной литературе Софья Андреевна сама переписывала, и у ней тогда хранилась масса рукописей Льва Николаевича, много даже неоконченных. Что же касается этой работы, учения Христа, то она ее даже не переписывала. Для этого был приглашен особый переписчик. Часто он приходил ко мне на квартиру и читал выдающиеся места из работы Льва Николаевича. Лев Николаевич и сам постоянно делился со мной на прогулках всем новым, что приходилось ему открывать во время своей работы.
Параллельно с изучением евангелия у Льва Николаевича назревали мысли в форме образов о применении учения Христа в жизни — борьбе с соблазнами, сбивающими человека с пути, указанного Христом. Во время прогулки он часто сообщал мне сюжеты будущих своих художественных произведений, которые им были впоследствии написаны, как например, «Смерть Ивана Ильича», «Власть тьмы» и др. Часто во время разговоров со мною Лев Николаевич, сидя в своем кабинете, раскладывал перед собою свои фамильные портреты и рассматривал их, уносясь, вероятно, мыслью в те времена, когда жили его предки. Портреты эти были сделаны из фарфора в виде овальных медальонов, и покрыты эмалью. Берег он их в особом ящичке-шкатулке. Для избежания порчи этих портретов, повидимому дорогих для Льва Николаевича, я решил применить свои познания по столярному ремеслу и сделать для них складные ширмочки на стол. Ширмочки эти были сделаны из черного дерева в четыре створки. Верх украшен был узорной выпилкой, а на верху каждого столбика были выточены небольшие вазочки. Портреты были врезаны в ширмочки по порядку, указанному Львом Николаевичем. Ширмочки эти Лев Николаевич держал у себя на столе, так что ему не нужно было вынимать и опять укладывать дорогие для него портреты. Они постоянно были у него на глазах. Во время моего возвращения из Крыма в 1914 г. я заезжал в Ясную Поляну и подробно осматривал кабинет Льва Николаевича. Мои ширмочки попрежнему стояли на письменном столе Льва Николаевича, но... за письменным столом уже не было Льва Николаевича.
К концу 1880 г. была окончена работа Льва Николаевича над изучением евангелия. Этот упорный труд изложения учения Христа не мог не повлиять и на его характер, на его отношение ко всему окружающему. На все он смотрел теперь с высоты «нагорной проповеди» Христа.
К нему приходили крестьяне за советами, за помощью. На все просьбы он отзывался с участием, помогал крестьянам в их нужде. Софья Андреевна не могла относиться равнодушно к его щедрости. Она боялась, что он много раздает бедным и мало останется для семьи. Она не знала, как остановить благотворительность Льва Николаевича. Приехала однажды к ней баронесса Медем39, давнишняя знакомая Толстых.
Софья Андреевна поделилась с ней о том, что ее беспокоило. Та, вместо того, чтобы успокоить, еще больше ее взволновала:
— Ах! держите, держите, Софья Андреевна, я знаю Левочку, — если он увлечется, раздаст все, — сказала она.
А тут Лев Николаевич стал проводить мысль, что он не должен ничего писать за деньги, что даром он получил талант, даром должен и отдавать человечеству свои писания. Это совсем встревожило Софью Андреевну.
Наступил 1881 год. 1 марта был убит Александр II. Конечно, Лев Николаевич под влиянием учения Христа не мог одобрить убийство Александра II. Но его беспокоила мысль о казни, которая предстояла революционерам.
«Неужели же можно оставаться равнодушным к казни только потому, что она будет исполнена не моими руками?» — думал он. Он чувствовал, что именно теперь он должен что-то сделать, чтобы не чувствовать себя участником этой казни.
Помню, утром Лев Николаевич, мрачный, точно сам присужденный к казни, входит в столовую, где мы все с детьми пили кофе, и глухим голосом зовет меня к себе в гостиную, где он обыкновенно пил кофе. Он сказал, что его очень мучит мысль о предстоящей казни лиц, убивших Александра II, что он, следуя учению Христа, думает, по крайней мере, написать письмо Александру III с просьбой о помиловании преступников, что никакого другого поступка для предотвращения их казни он не представляет себе, и просил об этом моего мнения.
Такое обращение ко мне глубоко уважаемого мною Льва Николаевича по такому важному вопросу меня смутило. Я подумал и сказал:
— Кроме письма к сыну убитого отца, в воле которого казнить и помиловать преступников, тут ничего придумать нельзя. Напиши такое письмо я, — замешанный в студенческие годы в революционной пропаганде, — меня тотчас же заподозрили бы в сочувствии убийцам и упрятали бы, не имея достаточных улик для обвинения, под надзор полиции в отдаленные края. Что же касается вас, всем известного русского писателя, — ваше письмо прочтут и обратят на него внимание, поверят, что вами движут именно то чувство и те идеи, о которых вы пишете. Поступят ли по вашим словам или нет, — это их дело. Но вы, написав это письмо, сделаете то, что внушает вам совесть, что предписывает заповедь Христа.
— Самое худое для вас может быть то, что вам за это письмо сделают выговор, — «не в свое, мол, дело суешься». Ну что ж, это такое наказание, которое легко перенести за правду. Главное — то, что вы этим письмом снимете с себя в вашем сознании вину участия вашего в казни, и никогда не будете раскаиваться, что написали его. Ведь государь ослеплен теперь чувством мести. Ему теперь все внушают, что убийц нужно казнить для устрашения вообще врагов государственного строя. Всякий ему говорит теперь: «Око за око, зуб за зуб» и «возненавидь врага твоего», и никто не говорит: «не противься злу насилием», «благотвори ненавидящих тебя». И вот вы своим письмом напомните ему слова божественного учителя.
— Какое счастье и радость будет, если, прочитав это письмо, он поступит по учению Христа. И как вы будете раскаиваться, если государь вспомнит эти слова после казни и скажет: «Ах, жаль, что никто не напомнил мне раньше этих слов спасителя».
дверь:
— Василий Иванович, что вы говорите?.. Если бы здесь был не Лев Николаевич, который не нуждается в ваших советах, а мой сын или дочь, то я тотчас же приказала бы вам убираться вон...
Я был поражен таким заявлением и сказал:
— Слушаю, уйду.
Я об этом сказал потом Льву Николаевичу. Он просил меня простить Софье Андреевне ее резкую выходку, объясняя это ее ненормальным состоянием.
К чести Льва Николаевича надо сказать, что он никогда со мною не говорил о Софье Андреевне в тоне осуждения; всегда находил какие нибудь оправдания ее отрицательным поступкам. Хороший человек всегда хорошо думает о других людях.
Лев Николаевич просил меня остаться у них хотя до конца учебного года, так как старший сын Сергей должен был в мае держать выпускной экзамен в тульской гимназии.
— А потом, — сказал он, — поезжайте в наше самарское имение и хозяйничайте там на участке земли, который я велю вам там отрезать Тут задача моя не в арендной плате, а в том, чтобы вы могли жить хорошо, согласно своим убеждениям.
Я давно мечтал о земле и давно поселился бы на ней, сняв где-нибудь участок в аренду, да меня смущал вопрос, в состоянии ли я буду платить за аренду. На себя я заработал бы как-нибудь, а за уплату аренды я опасался. Любезное же предложение Льва Николаевича меня вполне устраивало.
к человеку искреннему.
После обеда Лев Николаевич пошел к себе в кабинет и на диване задремал и видел во сне, что убийц Александра II казнят и будто бы казнит их он сам, а не палач по постановлению суда. С ужасом Лев Николаевич проснулся и тут же написал письмо к Александру III, в котором указывал на евангельское учение о непротивлению злу насилием. Просил царя простить осужденных, просил испытать это средство для уничтожения крамолы, так как прежние средства — ссылка, тюрьма, казни — не уничтожают зла.
Письмо это Лев Николаевич решил переслать Александру III через К. П. Победоносцева, так как он слышал от меня о Победоносцеве, что он сочувственно отнесся к А. К. Маликову, когда тот сидел в орловской тюрьме еще до нашей поездки в Америку. Передал он это письмо через Н. Н. Страхова, который часто встречался с Победоносцевым в Петербурге. Победоносцев прочел письмо Льва Николаевича к Александру III и возвратил Страхову, отказавшись передать его царю. Тогда Страхов передал это письмо профессору Бестужеву-Рюмину, чтобы тот вручил его великому князю Сергею Александровичу для передачи Александру III. Таким образом письмо дошло до царя. Как отнесся к письму Александр III, неизвестно; но лица, убившие Александра II, были казнены40. Только 15 июня Победоносцев письменно извинился перед Львом Николаевичем, что он не передал письма царю, потому будто бы, что он увидел, что вера Льва Николаевича не та, не вера церковная и не его (Победоносцева).
Да, вера Победоносцева не та, что вера Толстого, и вера церковная не та, что вера, проповеданная Христом.
очень ценен был труд Льва Николаевича об учении Христа, который он совсем не расположен был печатать, да если бы и решился печатать, то цензура его не пропустила бы. Я решил попросить у Льва Николаевича разрешения переписать это сочинение, чтобы я мог этими мыслями делиться со своими друзьями. Лев Николаевич с удовольствием разрешил мне это сделать. Но, получив рукопись, я поражен был размерами этого труда. Имея в запасе каких-нибудь два месяца до отъезда, я решил переписать только изложение самого учения Христа, перевод евангельского текста, опустив все объяснения их и доказательства точности смысла перевода их.
Сделав эту работу, я попросил Льва Николаевича просмотреть ее, нет ли искажения смысла по причине пропуска объяснений или не получилось ли от этого неясностей в смысле изложения учения Христа. Лев Николаевич прочел и проредактировал мое писание, а впоследствии (когда я уже был в Самарской губернии) написал предисловие и заключение к нему. Таким образом появилось новое произведение Льва Николаевича под заглавием: «Краткое изложение евангелия», известное под именем «Евангелия Толстого».
Примечания
39
40 Письмо это известно не в той редакции, которая была послана Александру III, а в первоначальной, черновой сохранившейся в архиве Толстого. По этой рукописи письмо было напечатано П. И. Бирюковым в книге «Л. Н. Толстой. Биография», т. II, М. 1908, стр. 363—373. В книге Бирюкова рассказана история передачи письма и напечатан ответ Толстому Победоносцева (т. II, стр. 373—374).