Глава XI
Почти каждый год в Ясную Поляну приезжал Н. Н. Страхов, библиотекарь Публичной Библиотеки в Петербурге. Лев Николаевич с ним был давно знаком и очень любил его. Это был человек очень эрудированный, окончивший два факультета, очень добрый, кроткий, но с слабой волей, человек науки, но не жизни. Он писал большею частью критические статьи. Его критика отличалась сухостью, но точностью. Для примера приведу следующее. В период исканий религиозных основ жизни (1878 г.) Лев Николаевич часто обращался к образованным лицам духовного ведомства, к архиереям за разъяснением его недоразумений. Но его не могли удовлетворить толкования архиереев о согласии церковной религии с учением Христа. Лев Николаевич писал об этом Страхову32. И тот ему точно и определенно ответил: «Архиереи не помогли — вот вы увидели это жалкое умственное состояние. Они люди верующие, но эта вера подавляет их ум и обращает их рассуждения в презреннейшую софистику и реторику. Они не признают за собою права решать вопросы, а умеют только все путать, все сглаживать, ничему не давать отчетливой формы, много говорить и ничего определенного не сказать»33.
Зато когда приходилось Н. Н. Страхову высказывать свои убеждения — выложить свою душу, он начинал говорить и то, и это, и в конце концов не дождетесь от него ничего определенного. Он и сам говорил в одном из писем к Льву Николаевичу (от 25 декабря 1875 г.): «Во время моей журнальной деятельности я всегда чувствовал, что мне некуда вести своих читателей»34.
Когда он познакомился со мною и узнал все подробности моей поездки в Америку, то ничего иного не нашел сказать Льву Николаевичу, как то, что в нашей поездке отразилась истинно русская натура — искание праведной жизни на свете, и сравнил нашу поездку с исканием «истинной веры» русского крестьянина-странника. При этом не высказал своего взгляда, правилен ли был наш поступок, соответствовал ли он тем целям, к которым мы стремились, наконец, — правилен ли был наш взгляд на жизнь. И все это потому, что ему сейчас пришлось бы высказаться, во что он верует и как стремится осуществить в жизни свои идеалы.
В своих письмах и беседах с Львом Николаевичем Н. Н. Страхов был весьма откровенен. Когда у Льва Николаевича созрела мысль написать свою «Исповедь», он в разговоре с Н. Н. Страховым предложил ему попробовать написать свою биографию-исповедь. Страхов затруднялся сделать это и долго не писал Льву Николаевичу об этом. Тогда Лев Николаевич пишет ему (18 апреля 1878 г.): «Вы прожили 2/3 жизни: чем вы руководились, почему знали, что хорошо, что дурно. Ну вот это-то, не спрашивая о том, как и что говорили другие, скажите сами себе и скажите нам».
После некоторого молчания Страхов ответил, что он очень затрудняется написать свою биографию. Когда он стал обдумывать, то пришел в полное недоумение. Ему кажется, что он сам от себя не может добиться правды, и он пришел к убеждению, что он вполне неудавшийся человек; в своих убеждениях он чувствует себя совсем не сформировавшимся человеком. Так что выходило как будто, что ему и писать нечего о себе.
Лев Николаевич вполне оценил чистосердечное признание Страхова и в ответ написал ему коротко и определенно: «Писать вам свою жизнь нельзя, вы не знаете, что хорошо и что дурно».
Как-то раз в разговоре Лев Николаевич довольно метко охарактеризовал Страхова. Он сказал:
— Страхов — как трухлявое дерево, — ткнешь палкой, думаешь будет упорка, ан нет, она насквозь проходит, куда, ни ткни, — точно в нем нет середины; вся она изъедена у него наукой и философией.
Лев Николаевич, как писатель, серьезно работавший над своими произведениями, весьма нуждался в критике его произведений, чтобы проверить, в чем его ошибки, если есть таковые, с целью исправить их. Критического слова он ждал и от Страхова, как человека весьма образованного и добросовестного критика. Но критика Страхова мало удовлетворяла его, так как Страхов большею частью во всем соглашался со Львом Николаевичем.
Когда была написана драма «Власть тьмы», Страхов не замедлил написать Льву Николаевичу свое мнение о ней, причем отозвался о пьесе неодобрительно. Он писал: «Никита нисколько не интересен; он действует всё время, как угорелый, не по своему почину; его преступления не оправдываются его страстностью или чем другим, и его покаяние не имеет силы. Как зло увлекает, не ясно, нет изображения этого увлечения; и как в человеке просыпается и побеждает совесть — не видно или мало видно. Наконец, последняя сцена мне кажется слабою, не довольно живою и со стороны кающегося Никиты и со стороны присутствующих...
В драме, очевидно, нет цельности, нет одного узла, постепенно развивающегося» (27 января 1887 г.)35.
Очевидно, у Н. Н. Страхова, как у строгого и записного критика, был выработан шаблон, к которому драма «Власть тьмы» не подходила. Вот он и раскритиковал ее, применяясь к этому шаблону. Зато, когда он вдумался в нее и увидел, какое сильное впечатление производит она на большую публику, на людей жизни, а не книги, он совсем переменил свое мнение и вскоре написал Льву Николаевичу совсем обратное суждение о его драме.
«Очень виноват я перед Вами, бесценный Лев Николаевич, из усердия я поторопился и с большою развязностью написал Вам свое суждение о Вашей драме... Дней пять как я получил, наконец, Вашу драму и с тех пор не могу от нее оторваться. Боже мой, как хорошо. Как это живо, правдиво, точно, как просто и как глубоко захватывает дело... Она (драма) отодвигает на задний план всех Островских, Писемских, Потехиных. Я восхищаюсь естественностью, краткостью, характерностью каждого разговора; выбор минуты, чередование сцен, полнота всей жизненной обстановки, что за прелесть, что за совершенство... Вы показали нам как «преступления» делаются, Вы первый осветили их настоящим светом. Они делаются простодушно, людьми скверными, но не злодеями во вкусе Шекспира или Вальтер Скотта... В том и беда наша, что с нашими понятиями о трагическом и о красоте мы разучились смотреть на вещи просто и ищем везде или безобразия, или эффектных речей и действий» (февраль 1887 г.)36.
Вот и пропали у Н. Н. Страхова все упреки в том, что «в драме не ясно, как зло увлекает человека», что в драме «нет цельности, нет узла постепенно развивающегося», что «преступления Никиты не оправдываются его страстностью». Теперь оказывается, что всё в драме изображено живо, правдиво, точно, естественно и все в ней прелесть и совершенство.
И все-таки искренность, добродушие и ум Н. Н. Страхова очень привлекали к себе Льва Николаевича. Он с большой любовью и уважением отзывался о нем и высоко ценил его всестороннюю образованность.
Лев Николаевич советовал и мне написать воспоминания о своих годах, проведенных в университете, о богочеловечестве и о поездке в Америку, говорил, что это должно быть очень интересно для всех. Но я, никогда не занимавшийся писанием, думал, что ничего интересного из моих записок не выйдет. Американская жизнь ничего положительного мне не дала. Вынес я из американской жизни только отрицательное, — что для общинной жизни я не гожусь, что надо прежде перевоспитать себя. Что же, думалось мне, может быть интересного в моих воспоминаниях?
Тогда Лев Николаевич сказал:
— В таком случае займитесь хоть составлением русского толкового словаря. Напишите словарь, доступный большой публике. У нас есть словари, но они слишком объемисты; их место в библиотеках, а не у большой публики. А вы поместите в свой словарь только самое необходимое, чтобы он был содержателен, не объемистый и доступен по цене большой публике. В таком словаре у нас большая нужда, и он будет расходиться очень хорошо26*. Вы человек образованный, можете легко справиться с этой задачей. Я достану вам от Бестужева-Рюмина37, хорошего моего знакомого, источники. У него есть словари: и Даля, и Толя, и Корнеслов Рейфа, — вот садитесь и пишите. Издать вам словарь поможет С. А. Юрьев38. Я его попрошу, и он это сделает. Это очень хороший человек. Он задался мыслью помогать молодым силам в их писательской деятельности.
Работа оказалась очень кропотливой. В Ясной Поляне я только начал ее, и Л. Н. первые листы моего писания читал и делал свои указания. В это время приезжал в Ясную Поляну С. А. Юрьев. Лев Николаевич познакомил меня с ним и показывал ему, что было у меня написано. С. А. Юрьев согласен был издать мой словарь.
По переезде из Ясной Поляны в самарскую степь я продолжал свой словарь и дошел до буквы М. А потом, когда пошли невзгоды моей жизни, я не мог продолжать своего писания. Так ничего из этого и не вышло.
Встречал я в Ясной Поляне также Вл. Соловьева (философа). Он очень интересовался религиозными вопросами и много говорил с Львом Николаевичем. Все его симпатии были тогда почему-то на стороне католического церковного учения, а не православного. Соловьев жил вне действительной жизни; он как бы не замечал ее; жил как бы одной головой, игнорируя действительность.
Меня мало интересовали его доводы, потому что от всех его суждений отдавало книжной мудростью. Он был очень начитан. По своему образованию он много походил на Н. Н. Страхова, но в нем не было того добродушия и чистосердечия, чем очень подкупал Страхов. И Льва Николаевича Соловьев совсем не удовлетворял, потому что Льву Николаевичу была дорога искренность убеждения, а не одни рассуждения о том, на каких книжных и научных положениях оно основано.
Н. Н. Страхов говорил, что В. Соловьев не мыслит и не говорит серьезно, а в сущности только забавляется мыслями и словами. Он тогда только хорош, когда вообще развивает чужие данные.
В. Соловьев мечтал о едином государстве в мире с единодержавным царем во главе и с единым главою церкви — папою. Это идеал, около которого вертелись все его суждения и доводы. Вот почему многие задавались вопросом: не принял ли он католичества?
Пришлось мне видеть в Ясной Поляне и В. Гаршина. Посетил он Ясную Поляну в 1880 г. В нем замечалась тогда уже некоторая ненормальность; его светлый, лучистый взгляд, полный доброты и искренности, подкупал всякого говорящего с ним; зато, когда он молчал, лицо его принимало задумчивый вид, и в нем сквозило что-то странное, напоминавшее о его психической болезни. Он высоко ценил сочинения Льва Николаевича и особенно интересовался его религиозными исканиями. Он много рассказывал о турецко-славянской войне 1877 г., в которой участвовал сам, был даже ранен в ногу. Рассказы его отличались живостью и слушались с интересом.
скоро захворал душевным расстройством, и развиться его литературной деятельности не удалось.
Во второй раз он приезжал в Ясную Поляну в этом же году почти совсем уже больным. Приехал он верхом на лошади, которую каким-то образом выпряг в Туле у извозчика. Едучи, он всё время разговаривал сам с собою. Подъехав к дому, он спросил у детей карту России, объяснив, что ему нужно посмотреть дорогу в Харьков, куда он едет к матери. Посмотрев карту и записав попутные города, он сел на лошадь, повернул ее по дороге назад и, опустив повода, захлопал в ладоши, как бы погоняя лошадь. Так он в этот раз и не видел Льва Николаевича, которого в это время не было дома. Как он добрался до Харькова, — не знаю; но только после я узнал, что он там попал в больницу для умалишенных.
Часто приезжал из своего имения в Ясную Поляну Афанасий Афанасьевич Фет. В нем всегда поражала меня странная двойственность: с одной стороны, это был прекрасный поэт, с другой — это человек, весь погрязший в интересах практической жизни.
Эту привязанность к житейскому в дружеском письме к Фету отметил и Лев Николаевич: «Хотя и люблю вас таким, какой вы есть, [но] всегда сержусь на вас за то, что Марфа печется о мнозем, тогда как единое есть на потребу. И у вас это единое очень сильно, но как-то вы им брезгуете... У вас так много привязанности к житейскому, что, если как-нибудь оборвется это житейское, вам будет плохо, а у меня такое к нему равнодушие, что нет интереса к жизни (практической)».
Особенно метко оттенил эти свойства Лев Николаевич в своем письме к нему: «Стихотворение ваше не только достойно вас, но оно особенно хорошо с тем самым философски-поэтическим характером, которого я ждал от вас. И особенно хороша последняя строфа. Характерно тоже, что на том же листке, на котором написано это стихотворение, излиты чувства скорби о том, что керосин стал стоить 12 коп.».
Встречал я часто в Ясной Поляне Николая Васильевича Давыдова, который тогда был прокурором тульского окружного суда. Он приезжал к Льву Николаевичу часто осенью поохотиться вместе с ним, с борзыми или гончими по первой пороше. Он очень хорошо играл на фортепьяно; Лев Николаевич и мы все очень любили слушать его игру.
Раз он рассказал Льву Николаевичу о выдающемся уголовном процессе, разбиравшемся в 1880 г. в тульском окружном суде. Рассказ этот глубоко врезался в душу Льва Николаевича и послужил содержанием драмы «Власть тьмы», написанной им впоследствии (1886 г.).
Дело это было следующего содержания:
от падчерицы у него родился сын. Этого сына, он, по настоянию жены, вскоре после его рождения убил, задавил доской и зарыл во дворе, чтобы скрыть грех.
Вскоре падчерицу стали выдавать замуж. В день ее свадьбы, когда свадебный поезд готовился уж ехать в церковь, Ефрем, мучимый угрызениями совести, побежал за невестой (падчерицею) и крикнул ей: «Стой, захвати с собой в церковь и своего ребенка». Ефрема обступили удивленные поезжане, и он, став на колени, покаялся в своем грехе. Потом побежал во двор, хотел колом откопать труп ребенка; но тут к нему бросилась его шестилетняя дочь, и он ударил ее колом по голове, желая ее убить, чтобы не дать ей жить в грехе, как он сознался на суде. Ефрема судили и сослали на каторгу. Он остался доволен приговором, как искуплением своего греха. Лев Николаевич раза два ездил к Ефрему в тюрьму.
Примечания
33 Там же, стр. 234.
34 Там же, стр. 71.
35
36 Там же, стр. 344—345.
37 Василий Николаевич Бестужев-Рюмин (1825—1909) — брат известного историка, профессора Петербургского университета, академика Константина Николаевича Бестужева-Рюмина, в то время начальник имп. Тульского оружейного завода, ген. -майор, потом был инспектором оружейных и патронных заводов. С 1861 г. долгое время вместе с В. Л. Чебышевым, а затем один был редактором и издателем «Оружейного сборника».
38 Сергей Андреевич Юрьев (1821—1888) — в те годы председатель Общества любителей российской словесности и редактор «Русской Мысли» (с 1880). В сборнике «В память С. А. Юрьева» (М., 1890) была впервые напечатана комедия Толстого «Плоды просвещения».
26*