Глава X
В усадьбе Толстых доживала свой век старушка, Агафья Михайловна, бывшая горничная бабушки Льва Николаевича. Это та самая Гаша, о которой говорится в «Детстве и Отрочестве». Агафья Михайловна была неглупая женщина. В то время, когда я был у Толстых, она была уже совсем старушкой. Часто она заходила ко мне на квартиру, и я любил с нею поговорить. Рассказы ее не лишены были юмора. Я угощал ее чаем, и она, бывало, в это время что-нибудь расскажет про Льва Николаевича. Постараюсь припомнить кое-что из ее рассказов.
После смерти матери Лев Николаевич остался совсем маленький. Причиною смерти матери его, по рассказам Агафьи Михайловны, была простая случайность: прислуга разогревала молоко или воду на спиртовой лампе в той комнате, где лежала мать Льва Николаевича, не совсем еще оправившаяся после родов дочери, Марии Николаевны. Спирт почему-то вспыхнул; получился взрыв; произошла суматоха при тушении спирта; больная страшно испугалась, от чего произошло у нее воспаление груди, — и это будто бы было причиною смерти матери Льва Николаевича.
Приносит Агафья Михайловна однажды утром Льву Николаевичу кофе. Смотрит, — Лев Николаевич, мрачный, молча ходит по комнате из угла в угол. Она поставила на стол кофе, отошла к двери, остановилась и говорит:
— Батюшка, Лев Николаевич, да что это сегодня вы такой печальный? Что это вас так расстроило?
— Ах, Агафья Михайловна, что я сделал сегодня, и сказать совестно.
— Что такое, батюшка?
— Я послал негодяя Прошку в волостное правление, чтобы его там высекли25*. Этот негодяй вчера опять весь день пьянствовал. Я ему приказал поправить дверь у подъезда, а он вчера пропьянствовал, да и сегодня с похмелья никуда не годится. Да еще бормочет что-то в свое оправдание. Я не вытерпел и послал его со старостой в волостное правление. А теперь вот места не нахожу, — так мне совестно из-за этого негодяя.
— Да что же, батюшка, ведь это дело легко поправить, — отвечала ему Агафья Михайловна, — стоит только послать верхового, чтобы вернуть их.
— И в самом деле. Пошлите ко мне поскорее конюшенка, я велю вернуть их.
Конюшенок был тотчас же послан вдогонку. Оказалось, что Прошка со старостой не доехали до волостного правления, в первом кабачке по пути остановились опохмелиться после вчерашнего пьянства. Лев Николаевич был очень рад, что они не успели еще доехать до волостного правления, и спокойно попил кофе. Прохора этого я встречал, когда жил в Ясной Поляне. Он по профессии был столяр и плотник, — очень плутоватый мужик28.
Рассказала мне Агафья Михайловна про Сергея Николаевича, брата Льва Николаевича, характерный случай, как он хотел разойтись со своей женой и Лев Николаевич отсоветовал ему.
Это относится к тому времени, когда Сергей Николаевич увлекался еще цыганскими хорами. Понравилась Сергею Николаевичу одна цыганка Марья Михайловна29. Это была девушка умная, с поэтически настроенной душой. Сергей Николаевич сошелся с нею, и жили они счастливо, как муж с женой, хотя и не венчанные. Было у них трое детей, Марья Михайловна выражала свое счастье в веселых песнях, которые Сергей Николаевич любил слушать. Она пела для себя, выливая свое чувство радости в песнях, как поет птичка в весеннее утро.
Сергей Николаевич любил свою семью, но жил с нею почему-то врозь: сам в своем имении, Пирогово, а семья в Туле, куда Сергей Николаевич часто приезжал.
По натуре Сергей Николаевич был эпикуреец с страстными проявлениями чувств. Он был красив, и жизнь его баловала удачами в случаях ухаживания за женщинами. Жизнь с одною женщиной, хотя и прекрасною, но к которой он уже привык, стала для него мало-по-малу терять интерес, особенно с того времени, когда ему приглянулась Татьяна Андреевна, сестра Софьи Андреевны, девушка живая и веселая, которую он встречал во время своих посещений Льва Николаевича в Ясной Поляне.
Он задумал разойтись с своей незаконной женой, Марией Михайловной, и жениться на Татьяне Андреевне. Но, как человек честный, не мог этого сделать так просто. Его мучила совесть за последующую судьбу Марии Михайловны, которая отдала ему свою жизнь и была им любима, а также и за судьбу своих детей, прижитых с нею.
Татьяна Андреевна выделялась своим страстным характером, была всегда весела, резва, кокетлива и, казалось, всегда была готова на всё: и на охоту поехать, и на рыбную ловлю, и кататься на санках под горку, и по своей наивности (ей не было тогда и 17 лет) часто попадала в неловкое положение. В отношениях с Сергеем Николаевичем у нее дошло дело до того, что она согласилась выйти замуж за него, назначен был уже срок свадьбы. Но мучения совести Сергея Николаевича за судьбу Марьи Михайловны и детей не давали ему покоя. И он решил обратиться за советом к Льву Николаевичу.
Лев Николаевич, зная хорошие отношения, которые были у брата с Марией Михайловной, был удивлен такому намерению Сергея Николаевича. Он сказал ему, что в данном случае его вводит в соблазн то, что он живет с Марьей Михайловной, не повенчавшись; это дает ему возможность легко, без всяких хлопот разойтись с нею.
— Но, — прибавил Лев Николаевич, — венчание — это только обряд. Сходясь с Марьей Михайловной, вы как бы дали друг другу честное слово жить вместе и быть взаимно верными друг другу всю жизнь. Для честного человека нарушение честного слова есть преступление. Поэтому, хотя вы и не повенчаны, а разойтись с нею есть преступление против совести с твоей стороны.
Правдивость этого упрека и для Сергея Николаевича, как человека честного, была очевидною.
Лев Николаевич не переставал усовещевать Сергея Николаевича. Он не советовал ему менять счастье, которое он имел, живя с Марьей Михайловной, на неизвестное, которое еще будет ли, если он женится на Татьяне Андреевне.
— Подумай, — говорил Лев Николаевич, — ведь ей только семнадцать лет, а тебе скоро сорок лет будет.
Сергей Николаевич думал умерить свои терзания совести тем, что решился открыть Марье Михайловне свое намерение разойтись с нею, предложив ей материальное обеспечение на всю жизнь, а детей хотел оставить у себя, сделав ее таким образом совершенно свободною. Но Марья Михайловна наотрез отказалась взять у него деньги и отдать ему детей, сказав: «Ты сошелся со мною свободным, оставайся и теперь совершенно свободным, спасибо тебе и за то счастье, которое я имела эти годы, живя с тобою». Это решение выливалось и в ее песнях, в которых звучала благодарность судьбе за то, что судьба дала хоть несколько лет счастливой жизни с любимым человеком ей, считавшей себя недостойной этого счастья. Звучала в песнях тоска о потерянном счастье. Она грустно прощалась с ним и покорно мирилась с своею будущей судьбою, какова бы она ни была.
Сергей Николаевич слышал эти песни. Это смирение, эта покорность судьбе, это незлобивое отношение к нему, разбившему ее счастье, тронули его сердце. Он был так этим тронут, что решил последовать совету Льва Николаевича — решил оставить мысль жениться на Татьяне Андреевне. Лев Николаевич счел своим долгом поговорить об этом с Татьяной Андреевной — открыть ей ту драму, которая разыгралась в сердце Сергея Николаевича и Марьи Михайловны, причиною которой, главным образом, была она. Татьяна Андреевна по своему отзывчивому характеру тогда же написала Сергею Николаевичу, сообщая ему, что она, сознавая, что разлучает его с семьей, решила отказаться от мысли выйти за него замуж. Сергей Николаевич, чтобы окончательно порвать с этою соблазнявшей его мыслью, решил тогда же повенчаться с Марьей Михайловной, что вскоре и сделал. После этого он усыновил своих детей, рожденных вне брака, и прожил спокойно с Марьей Михайловной всю свою жизнь30.
то поставила перед образом за меня свечку, чтобы бог послал мне в жизни счастье. Но в это время она узнала, что гончие собаки выскочили из псарни и побежали в поле. Сколько раз случалось это, и каждый раз они набрасывались на деревенское овечье стадо и трепали овец. Агафья Михайловна очень любила собак и очень взволновалась, что их опять за это будут наказывать. Тогда она обратилась к образу и сказала:
— Господи, пусть эта свечка будет не за Василия Ивановича, а за собак, чтобы они опять не набедили в стаде и их за это не наказывали31.
Лев Николаевич долго смеялся, когда я ему об этом рассказывал.
Рассказ про эту свечку долго передавался среди обитателей Ясной Поляны, как характерный для Агафьи Михайловны.
Сидит как-то раз Агафья Михайловна у меня, пьет чай и, глубоко вздыхая, говорит:
— Вот, батюшка Василий Иванович, на этом свете мы мучаемся, работаем на господ, да и на том свете нам не миновать той же участи, — придется работать на них же.
— Как же так, Агафья Михайловна? — спрашиваю я ее.
— А вот как, батюшка: ведь господам-то на том свете не миновать того, что кипеть в котлах за их грехи на этом свете. Ну, а дрова-то придется носить и подкладывать под них кому же? Конечно, нам, — сказала она с усмешкой.
У Агафьи Михайловны проносились как-то подошвы в башмаках. Старушка была очень озабочена этим. Я взял у нее башмаки и подложил подметки. Она была очень рада и всем хвалилась, что я ей починил башмаки. Узнал об этом и Лев Николаевич. Ему стало завидно, что он не умеет шить сапоги, что он не может так бескорыстно быть полезным такой беспомощной старушке, как Агафья Михайловна.
При этом он сказал:
— Самое простое и в то же время самое важное правило в жизни состоит в том, чтобы служить другим как можно больше и получать от них как можно меньше. Нравственный человек чувствует удовлетворение уже в том, что он делает работу, несомненно, полезную для других. То удовольствие, которое испытывают другие от этой работы, составляет уже избыток — счастье для того, кто делал эту работу.
И Лев Николаевич стал просить меня научить его шитью обуви. Я с удовольствием согласился. По вечерам мы принялись с ним заниматься сапожным ремеслом. У меня и до сих пор цело то шило, которым Лев Николаевич шил первые сапоги под моим руководством.
У меня был токарный станок, и я занимался иногда от нечего делать точением. Лев Николаевич стал учиться точить. Но я не взялся его учить, так как сам не знал основных приемов этого ремесла. Он учился точить у сына повара, который был хорошим токарем на одном из тульских заводов.
После моего отъезда из Ясной Поляны в Самарскую губернию (в 1881 г., см. ниже) Лев Николаевич продолжал заниматься сапожным мастерством под руководством деревенского сапожника Павла, сына старушки няни, вынянчившей старших пятерых детей Льва Николаевича.
Однажды я поехал в Тулу на именины М. И. Абрамович, той самой акушерки, через которую я получил уроки у Толстых. Доро́гой кучер Филипп, который меня вез, рассказал, что к нему в этот день приходила жена из деревни и принесла неприятную весть: у него ночью украли лошадь, и теперь ему предстоит большой расход на покупку новой лошади. Мне было жаль его, но что делать... Помочь мне было нечем.
Приехал я к М. И. Абрамович. Был уже вечер. Все играли в карты, в стуколку. Стали просить и меня принять участие. Но я и понятия не имел об игре в карты. М. И. тоже стала меня просить и обещала научить игре. Я согласился и скоро понял игру, — тут хитрости никакой не оказалось. Играли мы весь вечер. Мне везло, и я выиграл 20 рублей. Те, кто проиграл, выложили деньги на стол и пошли закусывать. Я тоже пошел закусывать, но выигранных мною денег не взял. Мне неловко было взять деньги, которые достались мне так случайно, без всякого с моей стороны труда. Поиграли вместе, позабавились, приятно разговаривая, и вдруг, как бы за это, взять деньги. Я сказал это и М. И. Она назвала меня чудаком и сказала, что все берут выигранные деньги и будут обижаться, если я их не возьму. Делать нечего, и я взял. На обратном пути я вспомнил, что у Филиппа украли лошадь, и с радостью сказал ему, что я выиграл 20 рублей и что, вероятно, мне бог помог выиграть эти деньги, чтобы отдать их ему на покупку лошади. Конечно, Филипп был очень рад этой получке и всем рассказал об этом в усадьбе. Узнал об этом и Лев Николаевич и на другой день во время прогулки сказал мне:
— Вы самым правильным способом употребили выигранные вчера вами деньги: они вами не заработаны, следовательно, вам не приходится ими пользоваться. И лучше всего было дать возможность воспользоваться Филиппу, у которого украли лошадь, приобретенную на заработанные им ранее деньги.
Весь образ моей жизни в Ясной Поляне для семьи Толстых и для всех окружающих казался странным. Я по старой привычке своей американской жизни старался все делать сам для себя: и дров, бывало, наколю для печей, и воды достану в случае надобности для кухни, и обувь себе и своим сошью и починю, почищу и подмету у себя перед крыльцом. И всё это поражало семью Толстых. Но всего более поразило всех то, когда я сшил себе тужурку из пледа.
Тогда я распорол ее по швам, разостлал плед на полу, наложил все части тужурки на него и выкроил их из пледа, а потом сшил и стал носить новую тужурку. Всех это поразило. И долго передавалось об этом у Толстых как о чем-то оригинальном. Льву Николаевичу нравилась такая работоспособность, и он часто указывал на этот пример детям.
Примечания
28 О плотнике Прохоре см. «Мои воспоминания» И. Л. Толстого изд. «Мир», М. 1933, стр. 56.
29 Мария Михайловна Шишкина, впоследствии Толстая.
30 Свадьба Толстого с М. М. Шишкиной произошла 7 июня 1867 г.. Т. А. Берс обвенчалась с А. М. Кузминским 24 июля 1867 г.
31 «Мои воспоминания», 1933, стр. 38).
32 В письме Толстого к Н. Н. Страхову от 4 октября 1879 г. читаем: «По вашему совету и по разговору с Хомяковым (сыном) о церкви был в Москве и у Троицы и беседовал с викарием Алексеем, митрополитом Макарием и Леонидом Кавелиным. Все трое прекрасные люди и умные, но я больше еще укрепился в своем убеждении. Волнуюсь, метусь и борюсь духом и страдаю; но благодарю бога за это состояние» («Переписка Л. Н. Толстого с Н. Н. Страховым», стр. 233—234).
25*