Глава IV
Вернувшись в Россию в мае 1877 г., я поехал к отцу во Псков, рассчитывая по наивности, что он теперь даст мне возможность завести свое хозяйство на каком-нибудь клочке земли, как человеку уже опытному в этом деле14*, тем более, что по окончании мною курса в гимназии он предлагал мне не итти в университет, а жениться и заняться хозяйством, для чего обещал снабдить меня и землею. Была уже на примете для меня и богатая невеста. Я наотрез отказался тогда от этого предложения, предпочел пойти в университет и продолжать свое образование.
Отец, узнав, что я вернулся из Америки и приехал к нему, надел пальто, сказал, что он не желает меня даже видеть, и ушел из дому. Я посидел с матерью, которая была очень рада, что я вернулся. Она думала, что меня уже и не увидит больше на этом свете, когда узнала, что я уехал в Америку. Затем, поговорив с сестрами и братьями и видя, что отцу неприятно мое присутствие, я собрался и уехал, так и не повидавши отца, в Москву к Маликову.
Деньги у меня к тому времени все вышли; у Маликова тоже ничего не осталось, и нам пришлось почти голодать. Дело было летом, и родственники Маликова, сами люди не богатые, наняли нам избу в одной из подмосковных деревень, около ст. Пушкино. Некоторое время мы питались сухим судаком. Купим бывало за 5 коп. сухого судака, разделим его на два дня, отварим в воде и едим с квасом. Но нам недолго пришлось голодать. В середине лета неожиданно я получил по почте от кого-то 140 рублей. Денежное письмо было без подписи. Отправитель благодарил меня в письме за то добро, которое я оказывал прежде своим товарищам в материальном и нравственном отношении, в том числе и ему, и вот, в благодарность за это, он шлет мне эти деньги, как бы в уплату долга, зная, что я нахожусь в крайней нужде, и не подписывает своего имени, чтобы я не мог ему возвратить их. И до сих пор я не знаю, кто был этот благодетель, приславший мне деньги.
По получении этих денег мы почувствовали себя крезами, — расплатились за избу, могли покупать уж и молоко и даже иногда мясо. К концу лета, узнав о нашем появлении в России, пригласил нас к себе в имение наш давнишний знакомый А. А. Бибиков5, помещик Тульской губ., пострадавший раньше вместе с Маликовым по каракозовскому делу.
У Бибикова я познакомился с М. И. Абрамович, акушеркой, которая принимала детей у графини С. А. Толстой. Узнав, что я ищу уроков, она сообщила мне, что Лев Николаевич Толстой подыскивает себе учителя для детей.
В это время у Толстых появился на свет сын Андрей. М. И. Абрамович часто ездила в Ясную Поляну и сообщила обо мне Льву Николаевичу, расхвалив меня, как человека идейного. Лев Николаевич предложил мне через нее заниматься с его старшими детьми. Я наотрез отказался поехать на уроки в семью графа. Меня пугала графская обстановка, смущали белые перчатки и фрак, в которых там прислуживали лакеи во время обеда. М. И. Абрамович передала это Льву Николаевичу. Тот заинтересовался мною и просил приехать хоть только познакомиться с ним. Меня заинтересовало то, что Лев Николаевич хочет со мною познакомиться как с человеком вообще, а не только как с предполагаемым учителем его детей. И я поехал в Ясную Поляну. Это было осенью 1877 г.
Лев Николаевич своим теплым и радушным отношением тотчас же уничтожил во мне все страхи к окружающей его обстановке. Он произвел на меня сильное впечатление. Прежде всего меня поразили его серые глаза, светящиеся из-под нависших бровей, хотя не большие, но проницательные, как бы колющие, пронизывающие мою душу насквозь и притягивающие ее к себе. Этот взгляд перешел по наследству к его сыну Илье, вообще поражающему своим сходством с отцом.
по университету, до сих пор не учительствую где-нибудь в гимназии.
Своим участливым и внимательным отношением он вызвал во мне полную откровенность. Мне чувствовалось, как будто мы давно были знакомы с ним и встретились лишь после долгой разлуки. И рассказал я всё, чем увлекался и к чему стремился в жизни. Рассказал про свою студенческую жизнь и про жизнь в Америке. По своей студенческой привычке я вошел в роль пропагандиста и стал как бы поучать Льва Николаевича, представлявшего для меня тогда только писателя из высшего круга общества, аристократа. Я себе тогда не представлял, насколько я был иногда наивен, проповедуя Льву Николаевичу истины, для него, может быть, давно известные, казавшиеся мне тогда неопровержимыми, почерпнутые мною из книг во время моего самообразования в студенческие годы. Я никак не мог тогда себе представить, что из моего слушателя впоследствии выйдет мой драгоценный учитель, которого я буду с увлечением слушать, и что я превращусь таким образом в его покорного ученика.
В разговоре Лев Николаевич сказал:
— Вот вы, едучи сюда, встретили массу молодых людей, едущих на военную службу, на защиту братьев, балканских славян. При ваших стремлениях, при вашем столь еще молодом возрасте я, не задумываясь, пошел бы на защиту родного племени.
Я отвечал, что меня мало интересует, кто будет господствовать над болгарами — турецкий султан или болгарский король. Меня интересует то, как живут и как будут жить болгары между собою. А кому будут подчинены болгары, — турецкому султану, немецкому императору или, наконец, своему самостоятельному болгарскому князю — это решительно всё равно.
— Что же, вы хотите, чтобы мусульмане владели христианами? — сказал Лев Николаевич, как бы читая мои мысли, — чтобы турки издевались над армянами и славянами?
— Нет, я хочу, чтобы турки следовали учению, изложенному в их Коране, и чтобы христиане следовали учению Христа, — сказал я. — Тогда не будет ни ненависти между людьми, ни войн. И Коран, и учение Христа учат любить ближнего, а не враждовать между собою. Национальная ненависть племен между собою есть, ведь, тоже эгоизм: славяне «лучше» магометан только потому, что я принадлежу к славянской расе — и наоборот.
И дальше я, не удержавшись, пустился в долгую речь.
— Кроме того, — говорил я, — в войне на Балканском полуострове проглядывают интересы России к обладанию проливами, с одной стороны, и интерес Англии и Германии к тому, чтобы Россия не владела этими проливами, с другой.
— Эта борьба из-за проливов ведется издавна, — продолжал я. — Все войны русских с турками в сущности кончаются ничем потому, что Англии, Франции и Германии невыгодно господство русских в Средиземном море. Следовательно, тут вопрос вовсе не в том, что славянами владеют мусульмане. Посмотрите на отношения России к Польше. Ведь и поляки и русские — славяне, а хороши ли между ними отношения?
— Ехали мы в Америку научить других, как жить, а вернулись, увидев, что нам самим нужно еще многому научиться. И оказались мы гораздо слабее того мужика, которому хотели послужить.
Кончил я тем, что показал Льву Николаевичу свои руки, с которых еще не сошли американские мозоли, и сказал:
— Стремления у меня были высокие, а я получил в результате одни мозоли на руках и никаких средств к существованию. Что бог укажет делать в будущем — не знаю. Теперь согласен был бы получить хоть какие-нибудь уроки, чтобы было чем существовать, а до учительского места в гимназии мне далеко.
Лев Николаевич взял мои руки и сказал:
— Эти мозоли драгоценны. Они гораздо дороже того десятитысячного жалованья, которое получает какой-нибудь начальник департамента в министерстве.
Затем он изложил мне свои идеалы, которыми он жил, и рассказал о тех сомнениях и отчаянии, до которых он дошел, не находя ответа на вопросы, которые его мучили15*.
— Дошел, — говорил он, — до того, что искал вот в этом саду сук, на котором хотел повеситься, чтобы избавиться от своих мучений.
Проговорили мы с ним весь этот день, сначала на прогулке, а потом вернувшись домой и запершись в его комнате. Домашние его удивлялись, о чем он так долго говорит со мною. Наговорились мы досыта. Давно я не встречал такого душевного и откровенного человека, как Лев Николаевич. Этот разговор совсем сблизил нас.
Под конец Лев Николаевич спросил, почему я не хочу быть учителем его детей. Я откровенно объяснил ему стеснявшие меня причины и прибавил, что если бы это было в городе, то я, живя на своей квартире, приходил бы только заниматься с детьми, а дома жил бы, как хотел: здесь же я должен буду подчиняться тем порядкам, к которым я не привык, и особенно прислуга меня будет стеснять. А затем я прибавил:
— Да если бы я был один, то это мало меня стесняло бы, а то ведь у меня семья: я, жена и сын. А жить с семьею в чужой обстановке будет стеснительно, особенно для семьи: разные привычки, разный уклад жизии. На этой почве могут происходить частые недоразумения.
Он сказал на это:
— Я вас вполне понимаю. Но это очень легко можно устранить. Пойдемте в деревню, наймем там вам домик, и живите преспокойно, а к нам будете ходить только на занятия с детьми. Вы — человек не взыскательный. Вам будет там очень хорошо.
Сейчас же мы с ним отправились в деревню, наняли новую избу у одного из бывших его дворовых, который жил в то время в усадьбе в качестве управляющего. Затем отправился я к Бибикову; перевез от него семью и свои вещи, — и зажили мы в деревне Ясной Поляне.
Домик, в котором я поселился, был крайний, самый близкий к усадьбе. Чтобы дойти до дома Толстых, нужно было мне перейти плотину и березовую аллею через парк, прозванную в Ясной Поляне «пришпехтом».
Маликов прожил у Бибикова тоже недолго. Ему удалось получить место в управлении Пермской железной дороги. С тех пор я с ним редко встречался. О «богочеловечестве» он больше не говорил, точно он забыл о нем. В Перми он потерял свою жену, которую очень любил. После я узнал, что он сделался православным, стал аккуратно посещать богослужения церковные и исполнять в точности все православные обряды. Что привело его к этому, — смерть ли жены и тоска по ней, или другое, — не знаю...
Примечания
5 Алексей Алексеевич Бибиков (1837—1914) — друг А. К. Маликова. В 1866 г. привлекался по делу Каракозова, после чего был сослан в Вологодскую губ., был управляющим самарским имением Толстого в 1878—1884 гг. Оставил работу вследствие столкновения с С. А. Толстой. Подробнее о нем см. в т. 63 «Полного собр. соч. Л. Н. Толстого», Гослитиздат, 1934, стр. 76—77.
14* Мой отец был помещик Псковской губернии. У него было имение около 800 десятин земли.
15*