К ИСТОРИИ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ ТОЛСТОГО
КАК МИРОВОГО ПОСРЕДНИКА
Публикуемый ниже документ, обнаруженный среди архивных бумаг Толстого, хранящихся во Всесоюзной библиотеке им. В. И. Ленина, относится ко времени его службы в качестве мирового посредника IV участка Крапивенского уезда. Толстой занял эту должность в мае 1861 г., после возвращения из второй заграничной поездки. «Я не посмел отказаться перед своей совестью, — писал он впоследствии гр. А. А. Толстой, — и в виду того ужасного, грубого и жестокого дворянства, которое обещалось меня съесть, ежели я пойду в посредники»1.
Для большинства помещиков — защитников «доброй» крепостной старины — Толстой в роли посредника был человеком нежелательным и опасным. Добиваясь устранения его кандидатуры, тульский губернский предводитель дворянства Минин сообщал министру внутренних дел Валуеву, что, ввиду «несочувствия» Толстому «крапивенского дворянства за распоряжения его в собственном хозяйстве», местный уездный предводитель Щелин «опасается, чтобы при вступлении графа в эту должность не встретились какие-либо неприятные столкновения, могущие повредить мирному устройству столь важного дела»2.
«Распоряжения Толстого в собственном хозяйстве», возбуждавшие недовольство тульских помещиков, заключались в тех нововведениях, которые он пытался осуществить в своем имении, возвратившись из первой поездки за границу: сдача в обработку крестьянам на артельных началах части своих земельных угодий, попытки на остальной площади завести «усовершенствованное» хозяйство с применением машин, посевов клевера, замена крепостного барщинного труда вольнонаемным, отпуск крестьян на оброк и на волю и т. п.
Эти новшества не могли не вызывать в среде помещиков-крепостников крапивенской провинции раздражения, злобы, даже угроз убить Толстого на дуэли, публично оскорбить и т. д.
Но угрозы не действовали. Напротив, по собственному признанию Толстого в цитированном выше письме, они явились одной из причин, заставивших его принять должность посредника. При независимом характере Толстого и его высокомерно-презрительном отношении к провинциальному рядовому дворянству, эти угрозы толкали его на вызывающий образ действий. С другой стороны, неподготовленность самого Толстого к должности, нередкие, как показывают архивные материалы, ошибки в толковании законов и в то же время настойчивость в отстаивании своего мнения, резкость тона — все это еще более возмущало и озлобляло помещиков. Столкновения с крапивенскими дворянами, в том числе с помещиками, заседавшими в Крапивенском мировом съезде, возглавляемом уездным предводителем Щелиным, начались у Толстого с самого начала его девятимесячной посреднической работы. В основе этих столкновений, несомненно, лежали идеологические разногласия. Пристрастие крапивенских судей к интересам помещиков наталкивалось на симпатии Толстого к крестьянам. Любопытно, что жандармский полковник Дурново в рапорте III отделению после обыска в яснополянской усадьбе (1862) отмечал, что Толстой, «будучи мировым посредником... оказывал особое пристрастие в пользу крестьян».
Вновь обнаруженный автограф Толстого чрезвычайно характерен в этом отношении. На первый взгляд, речь идет о чисто формальных процессуальных нарушениях, допущенных съездом. Тяжеловесный язык документа, ссылки на факты и сообщения, неизвестные читателю, в некоторой степени лишают его выразительности; но совсем иначе он звучит в освещении архивных материалов, связанных с делом помещика Осиповича, о котором упоминает здесь же Толстой. Об этом любопытном деле, заключавшемся в требовании помещика переселить крестьян на новые места, можно составить представление по канцелярским производствам Тульского губернского по крестьянским делам присутствия, сохранившимся в Тульском архивном отделении и частично опубликованным3.
В публикуемом ниже отношении Толстой заявляет губернскому присутствию, что по делу Осиповича в июльском заседании Крапивенского мирового съезда, происходившем 3 июля 1861 г., «состоялось одно постановление или вовсе никакого», а затем, в отсутствие Толстого, — «другое постановление, совершенно различное от первого», «записанное в журнал неизвестно когда». То же обвинение Толстой выдвигал и раньше, в жалобе от 28 июля 1861 г. в губернское присутствие. Таким образом, Толстой обвинял съезд в двурушничестве — в подмене одного постановления другим.
«3 июля в присутствии мирового съезда был лично г. Осипович, и мировой съезд, по рассмотрении плана, представленного г. Осиповичем, и рассуждений, в коих принимал участие и гр. Толстой, постановил по большинству голосов определение, которое гр. Толстому было известно и которое, по несогласию, он, не подписав, уехал. Настоящий поступок мирового посредника IV участка, решившегося сказать, что постановления сего не было, — приостановление им постановления решения мирового съезда и оставление им присутствия мировой съезд признает совершенно неправильным, а потому полагает представить о том губернскому по крестьянским делам присутствию и покорнейше просит воспретить гр. Толстому такие неуместные поступки, вменив ему в обязанность не оставлять мировой съезд»4.
Такова внешняя картина столкновения Толстого со съездом, получившая отражение в публикуемом документе. Ознакомление с делом Осиповича вскрывает подоплеку этого эпизода и объясняет «неуместные поступки» Толстого.
Существо дела Осиповича заключалось в следующем. 23 мая 1861 г. в деревне Хомяковке мелкопоместного помещика В. Осиповича сгорели семь крестьянских дворов, прилегавших к барской усадьбе, и все «господские службы». Статья 75 местного положения о поземельном устройстве помещичьих крестьян великорусских губерний5 предоставляла помещику право требовать обязательного для крестьян перенесения их усадеб в другое место, если их усадебные строения находились ближе 50 саженей от помещичьих строений.
мировому посреднику Толстому требование о переселении крестьян со старых мест «в проулки деревни»6. Такое переселение крестьян нарушало строительный устав, представляя опасность в пожарном отношении для всей деревни. При переселении крестьян на новые места закон обязывал помещика оказывать переселяемым вспомоществование, а съезд — «внимательно обсудить, достаточное ли состояние крестьян», приняв «меры к безболезненному их переселению». По ст. 85, «новые усадьбы должны быть устроены помещиком на его собственный счет со всеми постройками, какие находились в старых усадьбах». При этом помещику предоставлялось право взять себе старые крестьянские постройки и выстроить крестьянам новые или оказать переселяемым крестьянам денежную помощь, по соглашению с ними. Кроме того, по ст. 89, помещик должен был освободить переселяемых крестьян на три месяца от работ и других обязательств в свою пользу.
Так гласили статьи писаного закона. Но в действительности дело обстояло совершенно иначе. Местные власти всегда могли найти пути, чтобы обойти закон. По этому поводу Толстой мог бы вспомнить свою севастопольскую песенку о писаных военных диспозициях, разбиваемых жизнью:
Гладко вышло на бумаге,
Да забыли про овраги...
«оврагов» в деле Осиповича оказалось очень много. Пожар 23 мая уничтожил старые крестьянские постройки, стало-быть, воспользоваться старым строительным материалом, при перенесении крестьянских усадеб, Осипович не мог. В то же время он, как помещик мелкопоместный, не имел леса для отпуска крестьянам. Единственная помощь, которую он соглашался оказать крестьянам, — это выдать денежное пособие по 50 рублей на двор; крестьяне же такое пособие считали недостаточным, требуя 500 рублей на двор и 200 корней леса.
Надо заметить, что еще до возникновения вопроса о переселении, вскоре после пожара, посетив деревню Хомяковку, Толстой довел до сведения губернатора и губернского присутствия, что «нашел как мужиков, так и барина в самом бедственном положении», а потому просил: «Не благоугодно ли будет оказать пособие крестьянам г. Осиповича в той мере, в которой это делается для крестьян государственных имуществ, потому что без этого я не вижу возможности для означенных крестьян отбывать казенные и помещичьи повинности»7. Но и в этом случае, как оказалось, закон на давал ответа на вопрос, поставленный жизнью. «По неимению в виду источников, из которых оно [вспомоществование] может быть сделано», присутствие ограничилось лишь ни к чему не обязывающей сентенцией, что было бы «вполне уместным обратиться к местному уездному дворянству, пригласив оное к добровольному пожертвованию по подписке» в пользу погорельцев-крестьян. Однако, из архивных материалов не видно, чтобы местное дворянство оказало помощь погорельцам. Напротив, для «ужасного, грубого и жестокого» крапивенского дворянства, в лице мирового съезда, пожар послужил основанием для облегчения положения помещика Осиповича за счет ухудшения положения крестьян. С редким цинизмом съезд продемонстрировал свое откровенно пристрастное отношение к сторонам судебного разбирательства в постановлении от 3 июля, которое так возмутило Толстого. Аргументация крапивенских судей в подкрепление их оригинального решения, к тому же вынесенного и приведенного в исполнение с нарушением элементарных правил судопроизводства, сводилась к следующему: раз помещик Осипович не может воспользоваться старыми крестьянскими дворами, уничтоженными пожаром, а равно и не имеет добавочного лесоматериала, то, стало-быть, он освобождается от всякого вспомоществования крестьянам; крестьяне же должны, как сказано в постановлении от 3 июля, «принять делаемое им, г. Осиповичем, с его стороны не обязательное пособие по 50 р[ублей] сер[ебром] на двор с благодарностью, как милость».
«Не предвидя возможности... крестьянам построиться на новых местах», Толстой в своей жалобе от 28 июля писал губернскому присутствию: «Постановление это совершенно несправедливо, во-первых, потому, что по толкованию мирового съезда 85 и 86 ст. помещик обязан перенести только погорелые столбы и вследствие пожара освобождается от обязанности вознаградить крестьян за переселение и, как милость, дает им по 50 р. на двор; по смыслу же закона помещик обязан не только вознаградить крестьян деньгами за переселение, но и дать сверх того три льготных месяца, и мера вознаграждения за теряемые усадьбы, необходимая для всех вообще крестьян, тем более необходима для крестьян, сгоревших и почти все потерявших при пожаре. Во-вторых, потому, что сгоревшие надворные строения, от пепелища которых считает г. Осипович 50 сажен, были построены не помещиком, а перешли в его собственность от крестьян, переведенных в дворовые»8. Далее, Толстой указывает, что помещик, поселяя крестьян в «проулках деревни», отводит им, взамен их старых усадеб, землю, которая «и без того принадлежит крестьянам и засеяна их хлебом». Наконец, как мы видели, Толстой указывает на многочисленные нарушения съездом процессуальной стороны дела.
«постановление Крапивенского мирового съезда о переселении крестьян г. Осиповича, состоявшееся по большинству голосов, на основании статьи 76 местного положения, должно считать окончательным, почему и подлежит бесспорному исполнению»9. Проиграв дело во всех инстанциях, ни в ком не встретив поддержки, Толстой не сложил оружия. Публикуемое ниже отношение его от 8 ноября 1861 г. свидетельствует о продолжении той же борьбы, принципиально более углубленной и расширенной.
Неизвестно, в какой форме дошло до губернского присутствия публикуемое отношение и было ли оно вообще подано. Но, независимо от этого, документ ценен хотя бы для уяснения тех впечатлений, которые выносил Толстой из своей практики общественного и судебного деятеля 60-х годов. После дела Осиповича ему, действительно, оставалось притти только к тому выводу, который он делал в своем заявлении от 8 ноября: «Участие мое на мировом съезде оказывается совершенно бесполезным и только опасным для моей чести». Чрезвычайно характерна для Толстого резкая постановка вопроса. Настойчиво и не без сарказма он дважды спрашивает центральное учреждение губернии по ведомству своей службы: «Имеет ли посредник право никогда не бывать на мировом съезде?». Поставив членов присутствия этим вопросом в затруднение, он заставляет их дать компромиссный, уклончивый и в то же время напыщенно-авторитетный ответ: «Хотя посредник и не обязан постоянно посещать мировой съезд, но официально заявлять этого не имеет права».
«общественной лжи и фальши», разоблачитель «комедии суда и государственного управления».
Текст отношения написан канцелярским почерком на листе бумаги большого формата, с напечатанным бланком в левом углу первой страницы: «М. В. Д. мирового посредника IV участка Крапивенского уезда». Подпись под текстом «гр. Л. Толстой» сделана рукою Льва Николаевича.
В ТУЛЬСКОЕ ГУБЕРНСКОЕ
ПО КРЕСТЬЯНСКИМ ДЕЛАМ ПРИСУТСТВИЕ
Ноября 8 дня 1861 года
ли посредник право никогда не бывать в мировом съезде. Мне было отвечено, что хотя посредник и не обязан постоянно посещать мировой съезд, но официально заявлять этого не имеет права.
Так как мое непосещение мирового съезда не случайно и не временно, а имеет основанием убеждение мое в бесполезности моего участия в мировом съезде, то я вновь то же заявляю и предлагаю тот же вопрос Тульскому губернскому по крестьянским делам присутствию с объяснением причин, по которым я уклоняюсь от сей обязанности. В прошлом июле месяце, в присутствии Крапивенского мирового съезда, о деле г-на Осиповича состоялось одно постановление или вовсе никакого, так как мнения всех членов не были ясно формулированы, в отсутствие же мое состоялось другое постановление, совершенно различное от первого, или от тех суждений, которые были выражены гг. членами в моем присутствии. Второе постановление записано в журнал неизвестно когда и приведено в исполнение через земскую полицию без моего ведома. Об этом случае было мною тогда же представлено в губернское по крестьянским делам присутствие с требованием назначения следствия об этом деле; но на представление мое получен ответ только о том, что мировой съезд должен уведомлять мировых посредников о приведении в исполнение тех постановлений, которые состоялись в их отсутствие. Так как нет основания предполагать, чтобы во всех будущих совещаниях мирового съезда, в случае несогласия одного из членов, постановления большинства не могли бы состояться тем же путем, так как я до сих пор на Крапивенском мировом съезде один всегда был мнения противоположного мнениям всех других членов и так как представление мое в Тульское губернское по крестьянским делам присутствие осталось без последствий, то и участие мое на мировом съезде оказывается совершенно бесполезным и только опасным для моей чести. Вот причины, по которым я не езжу и не намерен ездить на мировой съезд.
Просьба же моя в губернское по крестьянским делам присутствие состоит в следующем: 1) или на основании моего заявления о намеренном уклонении от обязанностей члена мирового съезда представить высшим властям об увольнении меня от должности, 2) или разрешить мне не участвовать в мировом съезде, 3) или произвести следствие о справедливости представляемых мною причин невозможности участвовать в мировом съезде и о виновных мне или членам мирового съезда* представить в Сенат для предания суду, 4) или уведомить меня, на каком основании настоящее представление мое будет оставлено без последствий.
Мировой посредник гр. Л. Толстой
ПРИМЕЧАНИЯ
1 «Переписка Л. Н. Толстого с гр. А. А. Толстой», т. I, СПБ., 1911, письмо от 7 августа 1862 г.
2 Цитировано по книге: Гусев Н. Н., Толстой в молодости, стр. 394—395.
3 См. Успенский — «Русская Мысль», 1903, № 9, стр. 90—96.
4 Там же, стр. 95.
5 «Полное собрание законов» 1861 г., № 36662.
6 Проулки — переулки, проезды между избами, поперечные к деревенской улице.
7 «Русская Мысль», 1903, № 9, стр. 90.
8 Там же, стр. 93.
9
* «о виновности моей или членов мирового съезда».