Мелешко Е. Д.: Христианская этика Л. Н. Толстого
Глава третья. 2. Учение о непротивлении: истоки и основные этапы развития

2. УЧЕНИЕ О НЕПРОТИВЛЕНИИ: ИСТОКИ И ОСНОВНЫЕ ЭТАПЫ РАЗВИТИЯ

Учение Толстого о непротивлении злому принято рассматривать как нечто застывшее, раз навсегда данное. А между тем это учение постоянно развивалось и изменялось. В течение 30 лет (с конца 70-х годов до последних дней жизни) Толстой изыскивал все новые теоретические и практические подтверждения открывшейся ему истины, определял и выстраивал систему категорий своего учения, выверял критерии и точки его приложения к жизни. Учение Толстого проделало сложную эволюцию от толкования исходной заповеди непротивления как нормы правосознания до ее понимания как ключевого принципа жизнеучения и в конечном итоге - высшего, всеобщего закона жизни. Диахронический ракурс рассмотрения позволяет увидеть, что догматизмом страдает не столько само толстовское учение, сколько традиционные критические подходы к его исследованию.

Одной из основных задач нашего исследования является как раз рассмотрение истоков и основных этапов развития учения Толстого о непротивлении злому, анализ внутренней логики становления его концепции, определение тех духовных и жизненных факторов, которые оказывали существенное влияние на формирование его взглядов в этом вопросе.

Первое обращение Толстого к идее непротивления относится к концу 70-х - началу 80-х годов в период его работы над книгами "Исследование догматического богословия" и "Соединение и перевод четырех Евангелий". Характерно, что в первом произведении Толстого, написанном после его религиозного "обращения", - в "Исповеди" - проблема непротивления злу еще не стоит.

Первоначально Толстой рассматривает заповедь непротивления как одно из пяти правил (наряду с "не гневайся", или "не сердись", "не прелюбодействуй", "не клянись", или "не присягай", "не противься злу злом" и "не воюй" - так Толстой толкует слова Христа "любите врагов ваших"), выдвинутых Иисусом в Нагорной проповеди и в совокупности образующих и выражающих "вечный закон жизни". Характерно, что Толстой не только не придает здесь заповеди непротивления центрального, ключевого значения, но и толкует ее преимущественно как норму правосознания, данную Христом взамен законов старого правосудия.

Толстой убежден, что Иисус говорит здесь о суде и наказаниях: вначале - о старинных средствах защиты от зла ("око за око" и "зуб за зуб"), а вслед за этим - о должном правосудии: "не противься злу", не прибегай к судебной защите. Главный смысл заповеди непротивления Толстой усматривает в том, что в ней выражается "отрицание суда человеческого, утвержденного ложным законом". Согласно Толстому, данной заповедью Иисус говорит: "Не судите и не судитесь, а прощайте, все прощайте. Вы будете прощать, и вам будут прощать. А если вы будете судить, то и вас будут судить, и зло никогда не кончится"⁴⁷.

Характерно, что Толстой, в соответствии с нравственно-правовым пониманием заповеди непротивления, пытается предложить свой вариант перевода слов "не противься злому": "не защищайся от злых людей" (в смысле судебной защиты), т. е. никогда не прибегай к человеческому правосудию - суду, - и не участвуй в нем. Толстой так передает заповедь Христа о непротивлении: "Я же вам говорю не защищайтесь от зла, тогда вы достигнете справедливости"⁴⁸. При этом несостоятельность человеческого суда Толстой усматривает в том, что ни один из людей не может судить другого. Ведь судящий должен видеть, что хорошо и что дурно, но поскольку он пребывает в роли судьи, т. е. призван наказывать, мстить, то тем самым он изначально утверждает зло.

В связи с этим вполне логичным выглядит то, что в своем "соединении" четырех евангелий, Толстой, после слов о непротивлении (Мф. 5, 38-42), ставит слова о суде, стоящие у Матфея в седьмой главе: "Не судите, да не судимы будете...", а у Луки -- в шестой (стих 3).

Следует отметить, что впоследствии Толстой весьма критически оценивал свои богословско-филологические занятия. Можно однозначно утверждать, что они практически не прояснили ему сути нравственного учения Христа, не раскрыли истинного значения заповеди непротивления. Впоследствии, когда Толстой обрел новое видение смысла непротивления злому, он так отзывался о своих богословских штудиях: "Тот, кто в Евангелии не сумеет отделить сердцем основного, тот никаким изучением критики не узнает этого. А кто умеет отличить, тому не нужно критики. Умеет же отличить тот, кому нужно руководство Евангелия для жизни, а не для мудрствования"⁴⁹. В 90-х годах Толстой еще несколько раз с сожалением вспоминал о своих критических опытах: "Откровенно скажу вам, что буква, слово не интересуют меня, и я часто сожалею, что придавал ей слишком большое значение и делал, увлекаясь своими гипотезами, натяжками в толковании буквы. И потому во всяких ошибках в толкованиях буквы охотно соглашаюсь. Дух же учения не нуждается в толковании и не может измениться ни от каких толкований"⁵⁰.

"смысл каждого места - во всем Евангелии, и кто не может понять смысла отдельного места сообразно всему духу его, - того ничем не убедишь"⁵¹. Эти слова свидетельствуют не только о критическом отношении Толстого к своим богословским и филологическим опытам конца 70-х - начала 80-х годов, но и о бесперспективности рационально-герменевтических методов исследования, толкования евангелий. Эти слова заставляют нас усомниться в том, что философия непротивления Толстого проистекала из рационального, рассудочного восприятия учения Христа. Не случайно Толстой говорит здесь о постижении общего духа Евангелия сердцем, узрении его смысла на почве самой жизни. Как станет ясно из дальнейшего изложения, именно эти факторы ("философия сердца" и "философия жизни"), а не абстрактные рациональные схемы и построения, заимствованные из различных философских источников, привели его в конечном итоге к самобытной философии непротивления, признанной в XX в. оригинальным и влиятельным духовным учением.

Рациональный метод исследования Евангелия обусловил понимание Толстым заповеди непротивления как одного из правил, выражающих нравственно-правовое требование отрицания человеческого суда. Но уже к 1894 г., ко времени написания Толстым трактата "В чем моя вера?", понимание им смысла и значения заповеди непротивления кардинально меняется: теперь она рассматривается Толстым как ключевой принцип христианства, связующий все учение Христа в одно целое. Что же произошло за это время? Каковы причины столь существенного переосмысления значимости данной заповеди? Что могло повлиять на эволюцию взглядов Толстого в вопросе непротивления?

Отчасти Толстой сам объясняет суть произошедшего с ним поворота. В первой главе трактата "В чем моя вера?" он пишет о том, что наряду с внешней работой над богословием и евангелиями в нем в это же время протекала напряженная по уяснению христианского учения. "Это не было методическое исследование богословия и текстов Евангелия, -- замечает Толстой, - а это было мгновенное устранение всего того, что скрывало смысл учения, и мгновенное озарение светом истины"⁵².

Характерно, что еще в 1878 г. в письме Н. Н. Страхову Толстой пытался обосновать свои нравственно-религиозные искания философией сердца и жизни, обозначив интуитивный путь постижения христианских истин. Толстой называет здесь религиозно-нравственные вопросы "вопросами сердца", полагая, что разум не может дать на них ответа. "Ответы на эти вопросы дает мне в глубине сознания какое-то чувство". "С тех пор, как существует род человеческий, - пишет Толстой, - люди отвечают на эти вопросы не словами - орудием разума, частью проявления жизни, а всей жизнью, действиями, из которых слово есть только одна часть"⁵³.

Результатом этого интуитивного прозрения Толстого, мгновенного озарения светом истины и явилось открытие им христианской истины непротивления. Пытаясь уяснить для себя источники своей интуиции, Толстой возводит их к неким изначальным жизненным впечатлениям души от знакомства с евангелиями. "Открытие это было сделано мною так, - подчеркивает он, - с тех первых пор детства почти, когда я стал для себя читать Евангелие, во всем Евангелии трогало и умиляло меня больше всего то учение Христа, в котором проповедуется любовь, смирение, унижение, самоотвержение и возмездие добром за зло. Такова и оставалась для меня всегда сущность христианского учения..."⁵⁴. Эти слова могут создать впечатление, что Толстой уже с детских лет почувствовал истину непротивления и никогда не изменял своему чувству от прочтения Евангелия. Однако у нас нет достаточных оснований и свидетельств, подтверждающих это. Напротив, существует целый ряд фактов, указывающих на то, что на протяжении многих лет своей жизни, будучи молодым человеком, офицером, известным литератором, счастливым отцом семейства и т. д. инициирующие ее открытие. А то, что речь здесь идет о настоящем открытии, подобном открытиям, совершаемым в науке, и даже еще более весомом и значимом, свидетельствуют, например, следующие слова Толстого: "Не думаю, что Галилей был более убежден в несомненности открытой им истины, чем убежден я, несмотря на всеобщее отрицание ее, в несомненности открытой не мной и не одним Христом, но всеми величайшими мудрецами мира истины о том, что зло побеждается не злом, а только добром"⁵⁵. Открытиям такого рода должны сопутствовать очень важные духовные и жизненные обстоятельства. Заметим, что Толстой вольно или невольно сам задает парадигму изначальной данности своего учения о непротивлении. Оно как бы жило в нем с детских лет, а затем внезапно появилось на свет, как Афина из головы Зевса.

Но в том-то и дело, что в конце 70-х годов, во время писания "Исповеди", "Исследования догматического богословия", "Соединения и перевода четырех Евангелий", истина непротивления еще не открылась Толстому. Следовательно, существовали такие факторы, которые определили это открытие, которые помогли появиться ему на свет. Сам Толстой совершенно очевидно о них умалчивает, точнее, он их просто не осознает, объясняя свое открытие "мгновенным озарением светом истины".

Каковы же эти непосредственные источники интуитивного прозрения и открытия Толстого? Что могло произойти в период его "внешней работы" над богословием и евангелиями (1879-1883), приведя его к провозглашению тайны непротивления, определившей весь ход его последующей религиозно-нравственной эволюции?

Наш ответ на этот вопрос следует рассматривать как гипотезу, которую мы попытаемся подкрепить соответствующими фактами и аргументами. Этот ответ, конечно, не может исчерпать всего многообразия духовных и жизненных обстоятельств, влияющих на судьбы тех или иных идей. Кроме того, он указывает только на рациональную причинную зависимость, тогда как "логика сердца", о которой постоянно говорит Толстой в период открытия им истины непротивления (ср., например, "... я остался опять один со своим сердцем и с таинственною книгою перед собой"), имеет свою скрытую "сверхпричинную" зависимость. Итак, на наш взгляд, можно выделить два существенных фактора, определивших толстовское открытие и его внутренний, "сердечный" выбор заповеди непротивления как некоего ключа, открывающего суть всего христианского учения. Это - условия жизни, в которых Толстой оказался в конце 70-х - начале 80-х годов и история его письма Александру III с просьбой о помиловании народовольцев 1881 г. Насколько нам известно, ни один из этих факторов не рассматривался в литературе о Толстом в плане объяснения истоков его учения о непротивлении злу.

В период работы над евангелиями Толстой особенно глубоко и болезненно переживал то, что назвал "суеверием собственности", сам страстно желая избавиться от своего имущества как от худшего вида зла. Эти переживания еще более обострились в результате его участия в переписи населения в Москве в 1882 г. Открывшийся ему ужас социального и имущественного неравенства Толстой запечатлел в трактате "Так что же нам делать?"

Однако преодоление "суеверия собственности" явилось для Толстого неразрешимой проблемой. Сначала Толстой хотел непременно раздать свою собственность, но затем понял, что, желая перенести это зло на других, он вместе с тем породил и еще одно зло - конечном счете Толстой пришел к выводу, что избавиться от суеверия собственности практически невозможно, что он должен до конца своих дней нести этот крест. По словам Д. С. Мережковского, "суеверие собственности" оказалось для Толстого не "слабой паутиной" (как он себя в этом первоначально убеждал), а самой тяжкой из житейских цепей, последнее звено которой коренится в сердце, в плоти и крови человека, так что вырвать его из сердца можно только с плотью и кровью⁵⁶. Принципиальный выход из данной ситуации был только один: уход из родового имения - то, к чему Толстого многие призывали, о чем он сам нередко задумывался и к чему он, в конце концов, пришел на пороге смерти. Есть много свидетельств о том, как Толстой мечтал об одиночестве, как он завидовал одиноким людям, которые могут жить как угодно, не причиняя никому страданий. В письме Н. Н. Страхову Толстой определил для себя и образ одинокого человека, который более всего соответствовал бы складу его характера. "Если бы я был один, - пишет он, - я бы не был монахом, я был бы юродивым, т. е. не дорожил бы ничем в жизни и не делал бы никому вреда"⁵⁷.

Тем не менее Толстой не решился порвать с родными и близкими, уйти из семьи, став "подвижником русского народа" (Д. С. Мережковский). И главной причиной этого явилось нежелание, невозможность причинить зло своим близким. И здесь-то заповедь непротивления как раз и стала для него определенным способом разрешения противоречия собственности. Если нельзя остаться и нельзя уйти - то каков здесь может быть выход? - Оставшись, избрать тактику непротивления злу насилием. Именно об этом весьма проницательно пишет в своих "Воспоминаниях" брат С. А. Толстой - А. А. Берс: "Не желая противиться жене насилием, он стал относиться к своей собственности так, как будто ее не существует, и отказался от своего состояния, стал игнорировать его судьбу и перестал им пользоваться, если не считать того, что живет он под кровлею яснополянского дома"⁵⁸.

Комментируя эту ситуацию, Д. С. Мережковский, казалось бы, вполне логично упрекает Толстого в том, что не замечать собственности или даже не пользоваться ею - еще не значит преодолеть "суеверие собственности". Но для Толстого гораздо важ причем этим своим поступком он утвердил принцип непротивления как абсолютный закон жизни, не допускающий никаких исключений или компромиссов. Впоследствии Толстой подвел под свой жизненный выбор - невозможность своего ухода и одиночества - и определенную теоретическую основу. В трактате "В чем моя вера?" он говорит о том, что с истинно христианской точки зрения отречение от жизни равносильно медленному самоубийству. Считать, что человеку лучше удалиться от мира, чем подвергаться искушениям мира, есть, по мысли Толстого, самое вредное заблуждение, ибо Христос проповедует свое учение в водовороте жизни, и его главные заповеди требуют постоянного общения с миром. Тем самым Толстой поставил себя в положение, в котором он в наибольшей степени испытывал искушение миром, и наиболее надежным щитом от этого искушения стала для него позиция непротивления злому.

Таким образом, поворот к непротивлению как закону жизни в значительной степени был продиктован тактикой личной жизни Толстого, его выбором линии оптимального поведения в столь противоречивых и практически неразрешимых обстоятельствах. Если бы Толстой раздал собственность и ушел из семьи, он постоянно чувствовал свою вину за то, что причинил зло ближним. Разумеется, он сильно страдал и оттого, что не смог до конца побороть "суеверие собственности", но эти его страдания носили более отвлеченный характер, ибо в этом случае он шел на компромисс со своим учением, не причиняя непосредственно явного зла окружающим его людям.

Толстой не пошел по пути Франциска Ассизского, к чему его призывал, например, Д. С. Мережковский⁵⁹. Он не избрал нищету, подобно святому Франциску, ибо не нашел в себе силы причинить страдание своим близким - жене и детям. Из двух зол - нищета или непротивление - Толстой выбрал, на его взгляд, меньшее - непротивление злу.

Помня слова Христа, о том, что враги человеку домашние его, Толстой попытался совершить невозможное: превратить этих врагов в друзей, полюбить их всем сердцем. Как мы увидим далее, в жизненном плане философия непротивления Толстого развертывается преимущественно в рамках семьи. Как ни парадоксально, но самое трудное - полюбить своих самых близких людей -- "домашних", полюбить "брата своего". Легче всего причинить зло ближнему, родному. И в этом смысле позиция непротивления в семье явилась для Толстого моделью непротивления в общественной жизни в целом.

Таков один из факторов, оказавших, на наш взгляд, существенное влияние на становления толстовской философии непротивления злому. Но не менее важным фактором для формирования основ учения Толстого о непротивлении стало событие 1 марта 1881 г., когда группой революционеров-террористов был убит царь Александр II. Как известно, суд приговорил пятерых цареубийц - среди них одну женщину - к смертной казни через повешение. Публичная казнь осужденных должна была состояться 3 апреля. Однако последнее слово, уже по окончании судебного процесса и после вынесения приговора, принадлежало только что вступившему на трон сыну убитого царя - Александру III. По закону ему одному было дано право в последний момент помиловать преступников или же дать свершиться приговору суда.

В это время два наиболее влиятельных представителя духовной жизни России второй половины XIX в. почти одновременно и независимо друг от друга обратились к царю с просьбой о помиловании осужденных. Это были Л. Н. Толстой и B. C. Соловьев. Их творческие пути весьма неожиданно, но очень символично пересеклись в данной точке, чтобы потом вновь разойтись. Может показаться удивительным, что люди, одинаково просившие о прощении, о не наказании злом за зло, стали впоследствии ярыми противниками в вопросе о непротивлении злу насилием, при том, что их взгляды не претерпели существенного изменения. Их сблизило не учение, а понимание глубинного смысла самого события, предчувствие его судьбоносного значения для русской истории⁶⁰.

B. C. Соловьев вначале прочел на эту тему лекцию в зале Петербургского кредитного общества, а затем, опасаясь, что содержание его мыслей было передано Александру III в искаженном виде, отправил царю письмо. Мысли B. C. Соловьева, бесспорно, проникнуты пафосом непротивления, верой в русский идеал любви и всепрощения. Особенно это выражено в следующих словах: "Народ русский не признает двух правд. Если он признает правду Божию за правду, то другой для него нет, а правда Божия говорит: Не убий"⁶¹ - абсолютного нравственного закона непротивления злу насилием, а с позиций требований естественного права: отмены смертной казни. "Если можно допускать смерть как уклонение от недостижимого идеала, убийство для самообороны, для защиты, то убийство холодное над безоружным - претит душе народа"⁶².

Совершенно иной характер имело письмо Л. Н. Толстого. Само это письмо, написанное в марте 1881 г., содержит в себе практически все основные идеи и положения философии непротивления Толстого. Письмо к императору Толстой начинает словами юродства, столь характерными для него в последующие годы искания адекватного образа непротивленца. При этом Толстой как бы устанавливает классическое древнерусское отношение между царем и юродивым, которому только и дозволено говорить царю правду в лицо: "Я, ничтожный, не признанный и слабый, плохой человек, пишу русскому Императору и советую ему, что ему делать... Я ничтожный, дрянной человек, в искушениях в 1000 раз слабейших, чем те, которые обрушились на Вас, отдавался не истине и добру, а искушению, и дерзко и безумно мне, исполненному зла человеку, требовать от Вас той силы духа, которая не имеет примеров..." и т. д. Эта "фигура юродства" позволяет Толстому гораздо более свободно и откровенно диктовать свои условия царю, чем это сделал B. C. Соловьев. "Бог не спросит Вас об исполнении человеческих обязанностей", - пишет Л. Н. Толстой. "Отдайте добром за зло, не противьтесь злу, всем простите", - вот чего требует Толстой от царя. При этом Толстой выдвигает целый ряд аргументов о целесообразности и необходимости непротивления, которые он впоследствии отстаивал и развивал в своих произведениях. Прежде всего, Толстой подчеркивает, что средства насильственного пресечения зла, используемые человечеством на протяжении тысячелетий, исчерпали себя и показали свою полную несостоятельность, и что у императора есть возможность попробовать новое средство: непротивление злому, чтобы убедиться в его действенности. Если старые средства ни к чему не привели, почему не встать на новый путь - путь христианского исполнения воли Божией царем как человеком.

Обосновывая бессмысленность насильственных средств борьбы со злом, Толстой подчеркивает, что такая борьба достигает прямо противоположной цели: увеличивает зло в мире. "Что такое революционеры? - спрашиизбежность революции при условии продолжения насильственных методов борьбы со злом. - Это люди, которые ненавидят существующий порядок вещей, находя его дурным, и имеют в виду основы для будущего порядка вещей, который будет лучше. Убивая, уничтожая их, нельзя бороться с ними. Не важно их число, а важны их мысли. Для того, чтобы бороться с ними, надо бороться духовно. Их идеал есть общий достаток, равенство, свобода; чтобы бороться с ними, надо поставить против них идеал такой, который был бы выше их идеала, включал бы в себя их идеал"⁶³. Для Толстого таким идеалом является идеал любви, всепрощения и воздаяния добром за зло.

В своем письме Толстой затрагивает и целый ряд теоретических проблем непротивления, которые станут для него предметом систематического исследования в таких произведениях, как: "О жизни", "Царство Божие внутри вас", "Закон насилия и закон любви" и др. Это, например, проблема обоснования социальной значимости заповеди непротивления, т. е. ее приложимости не только к личной духовной, но и общественной, государственной жизни; это - проблема регулятивной природы заповеди непротивления как идеала и правила одновременно.

Однако значимость письма Толстого для его дальнейшей духовной эволюции и для становления философии непротивления, на наш взгляд, состоит в другом. Отказ царя помиловать народовольцев (а, как известно, царь "велел сказать" Л. Н. Толстому, "что, если бы покушение было на него самого, он мог бы простить, но убийц отца он не имеет права простить"), по всей вероятности, подвигнул Толстого к энергичной разработке философии непротивления, чтобы своей жизнью и творчеством доказать правоту своего учения и ошибочность решения царя. Слишком велика для Толстого цена этого доказательства, за которым стоял упущенный шанс христианского возрождения России, чтобы он мог отвлекаться на какие-либо другие творческие замыслы⁶⁴. С этого момента философия непротивления становится лейтмотивом толстовского творчества.

Толстой как бы продолжает писать Александру III, а затем и его преемнику, одно бесконечно длинное письмо о непротивлении. Неиссякаемость его творческой энергии в вопросе непротивления, которую многие расценивали как фанатизм или догматизм, могла проистекать только из столь важного для судеб России источника, каковым явилось событие 1 марта 1881 г.

Нам представляется очевидным, что учение Толстого о непротивлении непосредственно вытекало из источника жизни и диктовалось сердцем. При этом Толстой исходил только из Евангелия и, прежде всего, из Нагорной проповеди Христа - никаких других философских или религиозных лософии непротивления Толстой не испытывал. Дальнейшая эволюция его учения шла по пути нарастания рационального обоснования учения и включения в него близких по духу идей, которые Толстой находил в даосизме, в буддизме, в христианских ересях, в духовной практике религиозных сект, в произведениях отдельных мыслителей и т. д.

Как же эволюционировало учение Толстого о непротивлении, какие этапы развития оно прошло? В целом, в философии непротивления Толстого отчетливо просматриваются шесть основных периодов:

1. Разработка основ учения. Определение заповеди непротивления как ключевого принципа всего христианского учения, связующего метафизику и этику христианства в одно целое (1883-1884 гг., "В чем моя вера?").

2. Философско-антропологическое обоснование идеи непротивления. Установление четкой связи между непротивлением, самоотречением и благом любви (1886-1887 гг., "О жизни").

3. Социальное обоснование идеи непротивления. Обращение к истории вопроса. Разработка системы аргументации в пользу непротивления. Обоснование ценностно-регулятивного механизма заповеди непротивления. Нарастание элементов рационализма и утилитаризма в учении Толстого (1890-1892 гг., "Царство Божие внутри вас").

4. Начало систематизации учения о непротивлении злу. Завершение философского обоснования идеи непротивления (1897 г., "Христианское учение").

5. Систематизация и популяризация философии непротивления. Включение в свое учение близких по духу идей из различных религиозных и философских источников. Духовный синтез учения о непротивлении (1903-1910 гг., "Круг чтения", "На каждый день: учение о жизни, изложенное в изречениях", "Путь жизни").

6. "Догматизация" учения. Обоснование идеи непротивления как всеобщего закона любви (1908 г., "Закон насилия и закон любви").

Таковы, на наш взгляд, наиболее важные вехи в учении Толстого о непротивлении, отражающие логику его духовной эволюции. Здесь мы указываем только самые крупные, ключевые произведения, в которых выразилась философия непротивления Толстого. Большинство его более мелких, хотя и не менее важных работ (таких, как "Не убий", "Корень зла", "Наше жизнепонимание", "Неизбежный переворот", "Конец века", "Единая заповедь", "Не могу молчать", "Не убий никого" и др.) примыкают к тому или иному периоду развития его учения. Остановимся коротко на наиболее существенных моментах философии непротивления Толстого применительно к каждому этапу ее развития.

1. Разработке основ учения Толстого предшествует им истины непротивления. Само это открытие имеет следующие особенности. Толстой открыл не новый смысл или новое толкование заповеди "не противься злому", но некий источник веры, способствующий прямому, простому и ясному пониманию этой заповеди. "Место, которое было для меня ключом всего, - пишет он, - было место из V главы Мф. (ст. 39): "Вам сказано: око за око, зуб за зуб. А Я вам говорю: не противьтесь злому". Я вдруг в первый раз понял этот стих прямо и просто. Я понял, что Христос говорит то самое, что говорит. И тотчас - не то, что появилось что-нибудь новое, а отпало все, что затемняло истину, и истина восстала передо мною во всем ее значении... Слова эти показались мне вдруг совершенно новыми, как будто я никогда не читал их прежде"⁶⁵. При всей внешне кажущейся простоте и даже тривиальности такого открытия оно является делом чрезвычайной трудности - духовным подвигом. Ибо ясный элементарный смысл заповеди непротивления, увиденный Толстым, был затемнен и глубоко скрыт от сердца человека: скрыт церковным учением, государственной идеологией, общественным мнением, культурой и искусством, общепринятой моралью и т. д. Увидеть христианскую истину в ее неискаженном и незамутненном свете мог только человек, проделавший сложную духовную эволюцию, поставившую его в непосредственное духовное отношение к учению Христа. Основная мысль, которая вытекала из открытия Толстого, заключалась в признании абсолютной значимости заповеди непротивления и ее универсальной функциональности. "Не противься злому - значит не противься злому никогда, т. е. никогда не делай насилия, такого поступка, который всегда противоположен любви. И если тебя при этом обидят, то перенеси обиду и все-таки не делай насилия над другим"⁶⁶.

Не менее важным выводом стало положение о том, что заповедь непротивления связует все христианское учение в одно целое, но только при условии, когда оно не есть просто "мудрое изречение", но правило, обязательное для исполнения, когда оно есть Заповедь непротивления, по словам Толстого, есть "ключ", открывающий смысл всего христианского учения. Как следует понимать этот образ? Как нам кажется, смысл его в том, что истинное понимание и следование заповеди непротивления приводит в действие весь механизм учения Христа, делает осуществимыми все остальные заповеди (не гневайся, не воюй и др.), которые естественно вытекают из центральной заповеди непротивления, и, наконец, наполняет реальным содержанием принцип любви.

На первом этапе развития философии непротивления Толстой очерчивает круг вопросов, которые позднее станут для него главным предметом исследования. Так, он уже здесь пытается развеять миф о неосуществимости, неисполнимости заповедей Христа, намечая основные способы своей аргументации. Здесь же он пытается опровергнуть господствующее убеждение о том, что учение Христа касается только личного спасения, а не касается вопросов общих, государственных⁶⁷ и т. д.

Но, пожалуй, главной проблемой этого периода становления философии непротивления Толстого стала проблема веры как основного источника и стимула исполнения заповеди непротивления. Если бы все люди исполняли заповеди Христа, полагает Толстой, то на земле бы установилось Царство Божие; если хотя бы один человек исполнял эти заповеди, то он сделал бы самое лучшее для всех и для себя. "Без исполнения учения Христа нет спасения".

Но где взять веру для того, чтобы следовать учению и никогда не отрекаться от него? - Вот вопрос, который оказался в центре религиозно-философских исканий Толстого в середине 80-х годов. Название его главного произведения этого периода говорит само за себя: "В чем моя вера?"

Итак, где взять веру в непротивление и в чем должна состоять эта вера? Основа веры, считает Толстой, есть смысл жизни, из которого вытекает оценка того, что неважно и дурно. Вера может основываться только на определенной жизненной иерархии ценностей. Для того, чтобы эта иерархия сформировалась, человек должен прежде всего осознать свое положение в мире. "Вера зиждется только на разумном сознании того, что лучше делать, находясь в известном положении"⁶⁸. А положение человека таково, что каждое мгновение его жизни есть "бытие к смерти". И что бы человек ни предпринимал для блага своей личной жизни, все это нисколько не отодвигает от него страшный конец и погибель, обессмысливающие любые его деяния. Следовательно, для того, чтобы верить в учение и исполнять заповедь непротивления, необходимо радикально изменить взгляд на жизнь, совершить духовный переворот, "умоперемену" ("метанойя"), в результате чего призрак смерти должен рассеяться в лучах нового понимания жизни. И первым условием такой умоперемены должно стать "отречение от личного блага".

Необходимо заметить, что учение о непротивлении и учение о жизни в философии Толстого связаны самым тесным образом, что это - две стороны одного учения, причем "философия жизни" является в данном случае одним из моментов обоснования "философии непротивления".

2. Работу "О жизни" Толстой начинает с установления основного противоречия жизни, - в желании человека блага самому себе и невозможности обретения этого блага при том устройстве мира и том положении, которое он в нем занимает. Вначале человеку представляется, что единственно оправданная цель его жизни есть благо его личности, "но блага для личности не может быть; если бы и было в жизни нечто, похожее на благо, то жизнь, в которой одной возможно благо, жизнь личности, каждым движением, каждым дыханием, неудержимо влечется к страданиям, к злу, к смерти, к уничтожению"⁶⁹. Невозможность шага личного существования определяется, по Толстому, тремя основными моментами: 1) борьбой ищущих личного блага существ друг с другом; 2) обманом наслаждения, приводящего к трате жизни, к пресыщению, к страданиям; 3) смертью. Все это ведет к раздвоению сознания человека и обнаружению истинной жизни, "которая всегда хранится в человеке, как она хранится в зерне". "Обнаружение истинной жизни состоит в том, что животная личность влечет человека к своему благу, разумное же сознание показывает ему невозможность личного блага и указывает какое-то другое благо"⁷⁰. Перспектива этого другого, высшего, сверх личного блага открывается прежде всего благодаря подчинению животной личности закону разума, требующему отречения от блага животной личности. "Истинная жизнь человека, - пишет Толстой, - проявляющаяся в отношении его разумного сознания к его животной личности, начинается только тогда, когда начинается отрицание блага животной личности"⁷¹.

Отречение от блага животной личности ставит перед человеком новые требования, продиктованные его разумным сознанием: "Не бороться с другими за свое личное благо, не искать наслаждений, не предотвращать страданий и не бояться смерти".

Такие требования кажутся человеку на первый взгляд невозможными, выражающими отречение от самой жизни. Однако таковыми они представляются только с внешней, отрицательной стороны. Их положительный, жизнеутверждающий смысл обнаодходит к понятию любви, наиболее тесно и органически связанному с заповедью непротивления. На протяжении всей последующей эволюции учения он постоянно обращался к рассмотрению соотношения любви и непротивления, их ценностной значимости и иерархии. В итоге Толстой вывел определенную форму взаимосвязи любви и непротивления, которая в целом имела следующее выражение: "Непротивление есть неизбежное условие любви". Если человек отказывается от идеи непротивления, то тем самым подрывает корни любви, ибо непротивление питает любовь, способствует увеличению энергии любви. Вот почему везде, где Толстой размышляет о сущности и природе любви, он так или иначе затрагивает вопрос о непротивлении. Его учение о любви имеет самое прямое непосредственное отношение и к принципу непротивления злому.

В работе "О жизни" Толстой рассматривает любовь как единственно возможный способ разрешения основного противоречия жизни, избавляющий человека от бессмысленной борьбы с другими за свое личное благо, от обмана наслаждений, от безрадостности и мучительности страданий и, наконец, от страха неминуемой смерти. Чувство любви ведет человека к тому, чтобы отдать свое существование на благо других людей, сделав ненужной борьбу с ними, наполнив пустоту животных наслаждений совершенной радостью самоотречения, облегчив и просветлив страдания, развеяв иллюзию смерти как величайшего зла.

Толстой пытается определить природу любви как высшего блага жизни. Человек может обрести любовь только в результате разумного осознания жизни: разум указывает человеку один путь - любовь. Таким образом, для Толстого чувство любви есть проявление деятельности личности, подчиненной разумному сознанию. Такая деятельная любовь выражается прежде всего в "предпочтении других существ себе". Отсюда Толстой приходит к различным вариантам определения любви. Главным родовым признаком при этом является самоотречение. "Истинная любовь всегда имеет в основе своей отречение от блага личности и возникающее от этого благоволение всем людям", "Любить - значит делать доброе". "Любовь - только тогда любовь, когда она есть жертва собой" и т. д.

Характерно при этом, что на данном этапе развития своей философии непротивления Толстой ставит обретение блага любви в полную зависимость от следования принципу непротивления злому, ибо, прежде чем человек будет в состоянии любить, т. е., жертвуя собой, делать благо, "ему надо перестать ненавидеть, т. е. делать зло"⁷².

Толстой устанавливает самую непосредственную зависимость между любовью и непротивлением через состояние самоотречения, с злому необходимо предполагает возможность жертвы своей жизнью. Эта жертва только тогда будет рассматриваться и переживаться как нечто положительное и ценное, когда она будет сопряжена с любовью. Любовь деонтологизирует и обнаруживает иллюзорность смерти и стоящих за ней страданий и мук, придавая позиции непротивления более высокую ценностную значимость, чем возможность потерять жизнь. В данном случае Толстой обосновывает и оценивает ситуацию непротивления не по признаку страдания, боли, мучения, смерти, а по степени проявления любви и ненасильственного участия в судьбе ближнего.

На этом основании он строит свою аргументацию в пользу абсолютного следования закону непротивления, отступление от которого не может быть оправдано никакими соображениями, включая, например, аргумент "третьего лица" - невинной жертвы.

3. От философско-антропологического обоснования личностного смысла непротивления и установления строгой зависимости между принципом непротивления злу насилием, самоотречением и благом любви Толстой переходит в конце 80-х годов к систематическому обоснованию социальной и прикладной значимости заповеди непротивления, исследованию ее регулятивно-ценностной функции. В этот период он впервые проявляет интерес к истории вопроса о непротивлении злому. Свои размышления Толстой излагает в самом крупном своем религиозно-философском сочинении "Царство Божие внутри вас, или Христианство не как мистическое учение, а как новое жизнепонимание".

Замысел данного произведения возник у Толстого в процессе работы над "Предисловием" и "Заключением" к книгам двух американских мыслителей - проповедников идеи непротивления - А. Баллу ("Катехизис непротивления") и В. Л. Гаррисона ("Декларация чувств"). Эта работа, начатая Толстым в 1890 г., включала в себя целый ряд духовных и жизненных материалов по вопросу о непротивлении, полученных Толстым после публикации работы "В чем моя вера?". В результате рамки задуманного "Предисловия" постепенно расширялись, и оно перерастало в крупное самостоятельное произведение. Осознание нового качества работы появляется у Толстого в ноябре 1890 г. "Хорошо бы выразить учение Христа, как я его понимаю теперь"⁷³, - записывает он в "Дневнике".

Работа Толстого над книгой велась в двух направлениях: написание "Предисловия" и "Заключения" к сочинениям Баллу и Гаррисона (вместе с исправлением перевода) и изучение новых материалов о непротивлении злу насилием прежде всего в плане их соотношения с учением Христа и учением церкви, в особенности по вопросу о войне. Здесь Толстой впервые столкнулся с необходимостью изучения истории вопроса о непротивлении. "Я очень мало знал, - признается он, - о том, что делалось и было проповедуемо и писано в прежнее время по вопросу непротивления злу. Я знал то, что было высказано об этом предмете у отцов церкви, - Оригена, Тертуллиана и других, - знал и о том, что существовали и существуют некоторые так называемые секты менонитов, гернгутеров, квакеров, которые не допускают для христианства употребления оружия и не идут на военную службу; но что было сделано этими сектами для разъяснения этого вопроса, было мне мало известно"⁷⁴.

Среди материалов, оказавших существенное влияние на развитие толстовской философии непротивления, давших новый импульс его учению, выделяется прежде всего книга чешского религиозного писателя Петра Хельчицкого "Сеть веры". Оценивая в целом ее содержание, Толстой замечает, что Хельчицкий учит тому, чему учили и учат теперь непротивляющиеся менониты, квакеры, а в прежние времена - богомилы, павликиане и др. Он учит тому, что христианство, требующее от своих последователей кротости, смирения, незлобивости, прощения обид, терпения, любви к врагам и т. п.

Наряду с этим Толстой изучает материалы по истории первых веков христианства, а также по истории церквей и ересей. Характерно, что большинство этих книг вызывало у Толстого весьма негативное отношение, причину которого передают следующие его слова по поводу "Истории Нового Завета" А. Гаусрата: "Как много труда положено и как мало узнаешь. Научный приём - это прием умерщвления живого"⁷⁵. Тем не менее некоторые книги Толстой считал для себя полезными. К их числу он относил работу немецкого богослова, историка протестантской церкви Г. Арнольда "Unpartetische Kirchen und Ketzer-Historie" (1729 г.). Эта и другие книги с многочисленными пометками Толстого хранятся в яснополянской библиотеке. Знакомство с пометками Толстого оставляет ощущение, что Толстой все-таки не почерпнул для себя тех сведений, которые могли бы сыграть принципиально важную роль в его философии непротивления. В основном эти сведения имели косвенное отношение к принципу непротивления. Прежде всего они вновь и вновь указывали Толстому на определенное расхождение между учением Христа и учением церкви. И, разумеется, в наибольшей степени это расхождение ощущалось в отношении заповеди "не противься злому".

Толстой так и не получил из этих источников четких и убедительных аргументов, которые бы впоследствии пригодились ему для обоснования и доказательства своего учения. Не случайно, что в своих последующих работах он практически не упоминает о сектантских и еретических способах толкования заповеди непротивления, подменяя христианскую историю этого вопроса мыслями Лао-цзы, Будды, Эпиктета и других философов древности. Христианская традиция непротивления важна для Толстого своей глубиной расхождения с официальным христианством, прежде всего, в социально-практическом аспекте - в отношении к войне, государственной власти и другим формам социального насилия. В философском же плане Толстой оставался свободным от влияния христианских мыслителей.

Еще одним источником работы Толстого явились отклики и критические статьи на книгу "В чем моя вера?". В одном из писем он просит достать ему эти материалы, чтобы "точно цитировать, как духовные писатели отделываются от предписаний Христа о непротивлении злу"⁷⁶. С той же просьбой он обращается и к В. Г. Черткову, чтобы тот прислал ему английские критические статьи на свое сочинение⁷⁷. Изучив литературу своих оппонентов, Толстой во второй главе своего произведения подвергает ее детальному разбору на основе выработанной им системы аргументации, к подробному рассмотрению которой мы перейдем в следующем параграфе.

"умерщвление живого". Способность Толстого глубоко черпать из жизненного источника во многом определяет своеобразие его философии непротивления, обладающее огромной критической силой. Это в полной мере проявилось в заключительной XII главе книги Толстого, которую Ф. А. Страхов называл "бесценной" и "несравненной" и которая "сама по себе есть целый мир".

Характерно, что работа над трактатом протекала в тот же период, когда Толстой принимал деятельное участие в помощи голодающим центральных губерний России (1891-1892). Не следует забывать, что и первому обращению Толстого к систематическому размышлению над принципом непротивления злому предшествовало его деятельное участие в переписи населения в Москве (1882); перед ним открылись факты социального неравенства, нищеты и нравственной деградации общества, именующего себя христианским. Именно жизненный материал побуждал Толстого осмыслять христианство не как мистическое учение, а как определенное жизнепонимание. И этот жизненный материал был столь существен, глубок и символичен, что не требовалось никакой специальной философии, чтобы попытаться объяснить и осмыслить его. Оригинальность Толстого-философа, непосредственно соприкасавшегося с такого рода фактами, в полной мере проявилась именно в учении о непротивлении злому. Другое дело, что он чувствовал себя неуютно в этой своей оригинальности, пытаясь подвести под свое учение мысли различных философов.

Что же касается трактата "Царство Божие внутри вас", то Толстой как бы искал случая завершить его определенным жизненным событием, освещающим его мысли и подтверждающим его выводы. Такое событие произошло 9 сентября 1892 г., когда Толстому пришлось ехать по железной дороге на место сбора помощи голодающим крестьянам. На одной из станций он столкнулся с карательным отрядом, ехавшим для усмирения крестьян. Биограф Толстого, П. И. Бирюков, отмечает, что эта встреча была отнесена Толстым к числу самых важных событий своей жизни, в ряду таких, как смерть отца, наблюдение смертной казни в Париже, московская перепись 1882 г. Под впечатлением этой встречи Толстой заново пишет заключительную главу, придавшую всему трактату резко обличительный характер, в определенной мере затмевающий даже глубину философского осмысления идеи непротивления.

Весьма знаменательно, что Толстой хотел написать философское Послесловие к трактату, чтобы ввести свою работу в строгие философские рамки исследования непротивления. В Послесловии он намеревался развить идеи, записанные им в "Дневнике" от 29 мая 1893 г., явно направленные против знаменитого гегелевского суждения: "все действительное разумно, все разумное действительно": "Говорят, - пишет Толстой, - существование разумно; напротив, все, что есть, всегда неразумно. Разумно только то, чего нет. Если бы то, что есть, было бы разумно, не было бы жизни; и точно так же еще не было бы, если бы не было разумно то, чего нет (т. е. идеала). Жизнь есть только вечное движение от неразумного к разумному"⁷⁸. Тем не менее Толстому так и не удалось осуществить свой замысел. Сохранились только разрозненные черновые материалы Послесловия, свидетельствующие о том, что наряду с усилением философского звучания развитого им учения о непротивлении, Толстой хотел "покаяться" в излишне резком критическом тоне своего трактата. "Главная моя ошибка в этой книге, - писал он в одном из черновых набросков Послесловия, - ошибка, в котоорую прошу прощения у людей, состоит в увлечении, заставляющем меня отступать от того закона любви, во имя которого я писал то, что писал"⁷⁹. Несмотря на определенную озабоченность по поводу философской направленности своего произведения, Толстому, тем не менее, удалось выдвинуть ряд принципиально новых философских идей, поднимающий его учение о непротивлении злому на более высокий мировоззренческий уровень. Главная философская задача, которую попытался разрешить Толстой, - показать, что заповедь непротивления злу является не просто правилом личного поведения и, тем более, не сверхчеловеческим требованием, а формой общественного жизнепонимания, законом общественной жизни.

Нам кажется сегодня, замечает Толстой, что требования христианского учения о всеобщем братстве, об отсутствии собственности и, в особенности, о непротивлении злу насилием - суть требования невозможного. Но точно такими же казались тысячелетия тому назад и требования, чтобы родители кормили детей, молодые заботились о старых, чтобы супруги были верны друг другу и т. п., т. е. все те требования, которые сегодня лежат в основе государственной семейной жизни. Еще более странными и даже безумными, по словам Толстого, могли казаться государственные требования, чтобы граждане подчинялись избранной власти, платили подати, шли на войну для защиты отечества и т. д. Нам теперь кажется, что эти требования просты, понятны, естественны, но когда-то они казались требованиями невозможного. "Общественное жизнепонимание, - делает вывод Толстой, - потому и служило основанием религий, что в то время, когда оно предъявлялось людям, оно казалось им вполне непонятным, мистическим и сверхъестественным"⁸⁰. Исходя их этого, Толстой делает весьма убедительное предположение, чтанское учение представляется людям, стоящим всего лишь на ступени языческого или общественного миросозерцания, в виде сверхъестественной религии, тогда как в действительности в нем нет ничего ни мистического, ни сверхъестественного, а есть одно только учение о жизни, соответствующее той стадии исторического развития, на которой находится человечество. Толстой убежден, что недалеко то время, когда христианские основы жизни, и в том числе заповедь непротивления злу насилием, сделаются столь же естественными и простыми, какими теперь кажутся основы жизни семейной и государственной.

Однако христианское учение не было бы новым жизнепониманием, если бы оно не предполагало и совершенно новые механизмы его воздействия на жизнь и руководства поведением. Первая особенность христианского учения, согласно Толстому, состоит в том, что его нельзя расценивать как некое законодательство (что было характерно для всех предыдущих общественных установлений), которое, будучи введено насилием, может тотчас изменить жизнь людей. "Христианство, - подчеркивает Толстой, - есть иное, чем прежнее, новое, высшее понимание жизни. Новое же понимание жизни не может быть предписано, а может быть только свободно усвоено"⁸¹. При этом здесь возможны два принципиальных пути: духовный - внутренний и опытный - внешний. Одни люди, замечает Толстой, тотчас же пророческим чувством угадывают истинность учения, отдаются ему и исполняют его. Но таких людей - меньшинство. Для большинства же возможен только длинный путь проб и ошибок, опытов и страданий, ведущих к познанию истинности учения и необходимости его усвоения.

Но еще более существенной является вторая особенность нового жизнеучения, позволяющая развеять миф о неисполнимости христианского учения, его непригодности для сегодняшней жизни. Все дело в том, что учение Христа руководит людьми иным способом, чем руководят учения, основанные на низшем жизнепонимании. Если учения традиционного общественного жизнепонимания руководят только требованием точного исполнения законов, то христианское учение основывает руководство на идеале бесконечного совершенства, к которому свойственно стремиться каждому человеку, на какой бы ступени несовершенства он ни находился. "Христос, - замечает Толстой, - дает свое учение, имея в виду то, что полное совершенство никогда не будет достигнуто, но что стремление к полному, бесконечному совершенству постоянно будет увеличивать благо людей и что благо это поэтому может быть увеличиваемо) до бесконечности"⁸².

"указание идеала принимают за правило". Было бы ошибочным видеть в заповеди непротивления только правило поведения, но столь же ошибочным было бы видеть в нем и один только идеал. В этом пункте своего учения Толстой делает крайне важный и качественно новый философский шаг. Он предлагает рассматривать христианские заповеди одновременно и как идеал, с которым необходимо сообразовывать свою жизнь, и как правило, которое следует неукоснительно исполнять. Такого рода неожиданная, парадоксальная трактовка ценностно-регулятивной природы христианских заповедей позволяет снять целый ряд противоречий, затемняющих смысл истины непротивления. Вот только несколько из таких противоречий.

1. В качестве правила поведения заповедь непротивления должна получить свои подтверждение и проверку в жизни. Но как идеал, приближение к которому бесконечно, истина непротивления не может быть доказана на основе жизненного опыта⁸³.

2. В силу того, что заповедь непротивления есть идеал, люди стоят на разных ступенях приближения к нему и избирают разные пути его достижения. А это значит, что оправданы различные формы культивирования непротивления и степени его осуществления: общинная, личностная, мирская, монашеская, юродствующая и т. д.

Толстой приходит к выводу, что в Нагорной проповеди Христа выражены и вечный идеал, к которому свойственно стремиться людям, и та степень его достижения, которая может быть доступна им уже в настоящее время. При этом Толстой разъясняет конкретное содержание каждой из пяти заповедей со стороны ее идеальной и нормативной природы.

Первая заповедь: "не гневайся", или "не сердись" (в переводе Толстого). Идеал состоит в том, чтобы не иметь зла ни на кого, не вызывать недоброжелательности ни в ком, любить всех; правило же, указывающее уровень, ниже которого вполне можно не спускаться в достижении этого идеала, -

Вторая заповедь: "не прелюбодействуй". Идеал - полное целомудрие даже в мыслях. Правило - чистота брачной жизни, воздержание от блуда.

Третья заповедь: "не клянись", или "не присягай" (в переводе Толстого). Идеал - не заботиться о будущем, жить настоящим. Правило - не клясться, заранее ничего не обещать людям.

Четвертая заповедь: "не противься злому". Идеал - никогда ни для какой цели не употреблять насилия. Правило - не платить злом за зло,

Пятая заповедь: "любите врагов ваших". Идеал - любить врагов, ненавидящих нас. Правило - не делать зла врагам, говорить о них только доброе, не делать различия между ними и своими согражданами⁸⁴.

Определив жизненный масштаб, угол жизненного преломления христианского учения, Толстой фиксирует явное несоответствие нового жизненного понимания с практикой жизни. "Вся наша жизнь, - с горечью констатирует он, - есть сплошное противоречие всему тому, что мы знаем и что считаем нужным и должным. Противоречие это - во всем: и в экономической, и государственной, и международной жизни. Мы, как будто забыв то, что мы знаем, и на время отложив то, во что мы верим, делаем все навыворот тому, чего требует от нас наша совесть и наш здравый смысл"⁸⁵. Следует отметить, что критика Толстым главных противоречий жизни (противоречий собственности, власти и войны) и определение путей их разрешения, разворачивается как бы в двух плоскостях: социологической и философской. Толстого нередко обвиняют в политической близорукости, нигилизме и анархизме, утопическом социализме, наивном пацифизме и космополитизме, и т. д. за то, что он с элементарных нравственных позиций предлагает варианты радикального переустройства жизни. Однако при этом нередко упускают из виду, что для Толстого решающими являются внутреннее усилие сознания, изменение сознания, умоперемена, т. е. духовный, нравственный переворот, а последующее за ним изменение социальных структур есть лишь следствие, одна из возможных форм перехода к новому жизнеустройству⁸⁶. Вот почему фактический интерес Толстого, при всем его социальном критицизме, сосредоточен на философском и нравственно-психологическом анализе противоречий жизни.

Разумеется, Толстой внимательно следил за различными социально-прикладными разработками в области непротивления. Так, определенное влияние оказала на него американская традиция непротивления (Non-) XIX в. (А. Баллу, В. Л. Гаррисон, И. Даймонд, Д. Мюссе и др.) с ее утилитарно-просветительским и прагматическим подходом к идее непротивления. Однако, на наш взгляд, это влияние не было вполне органичным. Оно придало философии непротивления Толстого начала 90-х годов не свойственные ей в целом черты социального утилитаризма и прагматизма и, вероятно, сыграло определенную роль в том чувстве философской неудовлетворенности, которую Толстой испытал спустя некоторое время после работы над трактатом "Царство Божие внутри вас". Слишком резко контрастировала толстовская философия непротивления с ее глубинным анализом механизма воздействия учения на жизнь и выявлением духовных истоков и смысла непротивления с социально-прикладными оценками заповеди непротивления в трудах американских мыслителей.

Поэтому вполне естественно, что главной тенденцией философии непротивления Толстого стал анализ основных противоречий жизни, выразившийся в своеобразном "сведении к абсурду" фактов современной действительности, выявлении всей ее неестественности, странности, неразумности и даже безумия насильственных форм жизни. И хотя эта сторона учения не получила в данной работе своего полного выражения, о чем Толстой сожалел впоследствии, сама тенденция обозначилась весьма четко⁸⁷. Это обусловило новый поворот в философии непротивления Толстого, состоящий в рассмотрении противоречий жизни в свете соблазнов и суеверий человеческого сознания, как бы примиряющих человека с абсурдом его существования. Толстой ставит задачу соблазны собственности, власти, семьи и т. д., объяснить их природу и наметить пути избавления от них. Именно эта тема, затронутая в трактате "Царство Божие внутри вас", стала центральной на следующем этапе эволюции учения Толстого о непротивлении в конце 90-х годов. Итогом работы этого периода, завершившего разработку проблемы непротивления и положившего начало систематизации учения, стало сочинение "Христианское учение" (1897).

- это первая серьезная попытка систематизировать свое религиозно-философское учение, как оно сложилось к концу 90-х годов, дать сжатый очерк своего мировоззрения. С другой же стороны, в этой работе Толстой стремится исследовать причины, препятствующие проявлению любви и единению людей и постоянно подталкивающие человека к противлению злу силой.

Обращение Толстого к проблеме препятствий, мешающих проявлению любви, продиктовано логикой всей предшествующей эволюции его учения. Так, "О жизни" Толстой заканчивает рассмотрением блага любви, условиями его обретения и вытекающими из него ценностями. В свою очередь, трактат "Царство Божие внутри вас" заканчивается рассмотрением насильственных форм жизни с точки зрения "государственного гипноза", общественного внушения, искажающего истину учения, препятствующего нормальному, естественному восприятию бедственного положения человека. Поэтому вполне закономерно, что в своем новом произведении Толстой рассматривает причины, препятствующие обретению блага любви.

Эти причины, или "препятствия к проявлению любви", Толстой называет грехами, соблазнами и суевериями (обманами веры). Сами эти препятствия коренятся прежде всего в природе человека, в двойственности человеческого существа, в том, что человек, по определению Толстого, - "Ни зверь и ни ангел, но ангел, рождающийся из зверя, духовное существо, рождающееся из животного"⁸⁸. Причины, препятствующие достижению любви, заключаются в телесности человека, в его отделенности от других существ, в наличии привычек животной жизни, заложенных в ту пору детства, когда в человеке отсутствует разумное сознание, наконец, в атмосфере "гипноза" общественного мнения, поддерживающего стремление человека к личному, семейному или общественному благу. Именно на этой почве и вырастают грехи, соблазны и суеверия.

Толстой выделяет три рода грехов (грехи прирожденные, естественные, грехи наследственные, общественные и грехи личные, придуманные) и шесть их разновидностей: грех похоти, праздности, корысти, властолюбия, блуда и опьянения. Наряду с этим он выделяет пять видов соблазнов: соблазн личный, или соблазн приготовления; соблазн семейный, или соблазн продолжения рода; соблазн дела, или соблазн пользы; соблазн товарищества, или соблазн верности и соблазн государственный, или соблазн общего блага.

Толстой дает развернутую феноменологию грехов и соблазнов: их происхождение, характеристики, последствия. В заключительной части своей работы он показывает, как избавиться от соблазнов, как бороться с грехами и как освободиться от обманов веры (суеверий). Основной итог своей работы Толстой подводит в следующих словах: "1. Для того, чтобы жить по учению Христа, человек должен уничтожить препятствия, мешающие истинной жизни, т. е. веры"⁸⁹.

Произведение Толстого "Христианское учение", особенно в той его части, которая касается методов борьбы с препятствиями, мешающими проявлению любви, несет на себе отпечаток духовного опыта самого Толстого. В этом смысле перед нами образец целостного и завершенного учения, в котором в определенном смысле подводится итог религиозно-философским и нравственным исканиям Толстого в области философии непротивления. Если бы Толстой остановился на этом произведении, то и тогда можно было бы говорить о систематическом учении, о системе философии непротивления.

Но Толстой пошел дальше, хотя в философском отношении он не внес более ничего нового в обоснование идеи непротивления, если не считать четкой проработки В основном же дальнейшее развитие философии непротивления Толстого было связано с популяризацией основ учения и включением в него целого ряда близких по духу идей, а также утверждением основных положений учения в качестве неких окончательных, несомненных истин и прежде всего абсолютизацией блага любви как высшего закона жизни.

5. Уже на первом этапе развития философии непротивления Толстой делает весьма знаменательную, хотя и эпизодическую попытку вывести новое жизнепонимание за рамки учения Христа. "Для того, чтобы понять учение Христа о спасении жизни, надо прежде всего понять то, что говорили все пророки, что говорил Соломон, что говорил Будда, что говорили все мудрецы мира о личной жизни человека"⁹⁰. В это же время, т. е. в период открытия Толстым евангельской истины непротивления, он записывает в "Дневнике" (29 марта, 1884 г.) парадоксальную мысль: "Без Конфуция и Лао-цзы Евангелие не полно". Наряду с этим Толстой ставит перед собой задачу "составить круг чтения", включив в него таких мыслителей, как Эпиктет, Марк Аврелий, Лао-цзы, Будда, Паскаль (запись в "Дневнике" от 12 марта 1884 г.). "Евангелии всемирной мудрости".

Однако воплотить этот свой замысел Толстой смог только в 1903 г., когда непосредственно приступил к составлению сборника изречений "Мысли мудрых людей. На каждый день". До конца жизни ему удалось создать еще три обширных сборника мудрых мыслей: "Круг чтения: мысли многих писателей об истине, жизни и поведении" (1904-1908); "На каждый день: учение о жизни, изложенное в изречениях" (1906-1910) и "Путь жизни" (1910). К жанру "мудрых мыслей" Толстой обратился неслучайно. Он полагал, что ему удалось найти совершенный язык для изложения и популяризации своего учения, поскольку мудрая мысль есть одновременно и разумное суждение, и эмоциональное побуждение к действию. "Нет иного откровения, кроме мыслей мудрых людей"⁹¹, - этот афоризм А. Шопенгауэра, приводимый Толстым в одном из сборников изречений, лучше всего выражает его отношение к найденному им языку нового жизнепонимания. Поэтому не удивительно, что итоговый труд Толстого написан в форме изречений и мудрых мыслей, т. е.

Многолетняя работа по систематизации и категориальной классификации мудрых мыслей позволила Толстому более адекватно оценить степень разработанности проблемы непротивления в мировой религиозно-философской традиции. К концу жизни (1908) Толстой уже ясно представлял себе, что идея непротивления в ее чистом, классическом виде внесена в мир учением Христа. То, что говорили на эту тему древние - "языческие" - мудрецы было в лучшем случае предощущением, предчувствием П. Маковицкий в своем "Дневнике" приводит следующие слова Толстого: "Я как раз пишу теперь о том, что старые мудрецы, браминские, китайские указали, что страсти мешают появлению любви. Но есть одно, чего прежние мудрецы не указали (а указал Христос), это есть непротивление злу злом, и он показал главную черту любви, то, что для меня уясняет силу любви"⁹². (Толстой имеет здесь в виду именно заповедь непротивления как главную черту любви и силу любви.)

Однако данное суждение Толстого нельзя считать окончательным - слишком велико в нем было желание сделать идею непротивления вечной общечеловеческой заповедью. В том же "Дневнике" Маковицкого встречается еще одна мысль Толстого на ту же тему, высказанная чуть позднее: "Я добавлю в своих сочинениях, что не у одного Христа, а и у Лао-цзы, и у Будды есть непротивление, а вот у Конфуция нет; он говорит: "Если будем добром платить за зло, какая же награда будет за добро?"⁹³.

Чтобы прийти к определенному выводу в этом вопросе, необходимо более внимательно присмотреться к тем мыслям, которые были высказаны мудрецами древности по поводу идеи непротивления. Главные источники, приближающиеся к христианскому образцу, - это мысли Лао-цзы и учение Будды, включая буддийскую традицию в целом. У Лао-цзы мы встречаем два рода мыслей, тесно связанных с идеей непротивления: это мысли о неделании и мысли о преимуществе "слабости" над "силой". Даосская концепция у-вэй, означающая подчинение естественному ходу событий, гармонию с дао, отсутствие всяких действий, идущих вразрез с ним, осмысляется Толстым как духовная позиция которые препятствуют обретению блага любви. Одна из самых любимых мыслей Толстого гласит: "Все бедствия людей происходят не столько оттого, что они не сделали того, что нужно, сколько оттого, что они делают то, что не нужно делать. И потому люди избавились бы от всех бедствий личных и в особенности общественных, если бы они соблюдали неделание"⁹⁴.

Другой ряд мыслей Лао-цзы, высоко оцененных Толстым, показывает в свете философскзорность и бессмысленность силы, метафизическую обреченность насилия и ценность и превосходство уступчивости, мягкости, нежности, кротости и т. п. "Нет в мире ничего нежнее и уступчивее, чем вода, а между тем жять против нее. Слабый побеждает сильного. Нежный побеждает жестокого. Все в мире знают это, но никто не хочет исполнить это"⁹⁵.

Все эти мысли безусловно можно интерпретировать как духовную предпосылку непротивления, но в них не хватает самого главного: здесь ничего не говорится о самом зле и о форме борьбы с ним. В связи с этим противоречивость высказываний Толстого о дохристианском знании непротивления вполне объяснима. С одной стороны, мы имеем все предпосылки учения о непротивлении, но с другой стороны, самой заповеди непротивления как личного и общественного способа борьбы со злом мы здесь не находим. Толстой совершенно прав, отмечая, что древние мудахимсы (непричинения вреда живому на основе единения со всем живым) и отстаивающему мысль о космической нецелесообразности, пагубности совершения зла и его обратном возвращении к тому, кто его вызвал. "Зло возвращается на того, кто его сделал, так же как пыль, брошенная против ветра" (Дхаммапада).

и римские стоики (Эпиктет и Марк Аврелий), учившие о необходимости отвечать добром на зло, и отцы и учители церкви (Тертуллиан, Климент Александрийский, Ориген, Киприан, Лактанций и др.), осуждавшие всякое убийство как зло, писавшие о несовместимости христианства и войны и о том, что "оружием христианского воина" могут быть только терпение, кротость, милосердие, и мыслители нового времени (Паскаль, Боэсси, Ламенне, Торо и др.). Тем не менее, все их мысли не прибавляют ничего нового как к учению Толстого, так и к идеям древнекитайской и древнеиндийской мудрости. Поэтому большинство приводимых Толстым положений являются как бы иллюстрацией и подкреплением основных мыслей его собственного учения о непротивлении злому.

Последнее произведение Толстого "Путь жизни" есть окончательный, наиболее совершенный вариант системы его философии, в рамках которой осуществляется категориальный синтез его учения. Последовательность категорий воспроизводит здесь основные этапы развития учения Толстого. Начальным звеном является понятие веры. душа, Бог, любовь. После этого следует ряд категорий, препятствующих проявлению любви, - грехи, соблазны, суеверия, - усилие, жизнь в настоящем, неделание, слово, мысль, самоотречение, смирение, правдивость. В заключительном разделе учения представлены категории, выражающие преодоление иллюзии зла и смерти жизни как высшего блага.

Подробный категориальный анализ философии непротивления Толстого в синхроническом плане был дан во второй главе исследования. Наряду с систематизацией и популяризацией учения о непротивлении Толстой делает еще один шаг к завершению своей философии, ведущий к и утверждению заповеди непротивления злому в качестве высшего закона жизни -- закона любви. Свои мысли Толстой излагает в программной статье "Закон насилия и закон любви" (1908). В данной работе он устанавливает окончательное соотношение между законом любви и заповедью непротивления. Первый выступает здесь как метафизическое начало этическое приложение к жизни закона любви, как вытекающее из закона любви руководство поступками человека. Таким образом, Толстой наполняет свое определение религии как установления человеком своего отношения к бесконечной жизни, которое связывает его жизнь с этой бесконечностью и руководит его поступками, конкретным метафизическим и нравственным содержанием. Метафизика выражается в законе любви, этика - в заповеди непротивления злому, они неразрывно связаны и составляют две стороны одного учения. Поэтому неудивительно, что в зависимости от того или иного угла зрения закон любви и заповедь непротивления могут выступать как со стороны своей тождественнос

Главная задача, которую пытается решить Толстой в работе "Закон насилия и закон любви", - это доказательство того, что закон любви не может допускать никаких исключений в виде насилия. "Допущение хотя какого бы то ни было исключения из требования исполнения закона любви уничтожает все значение, весь смысл, всю благодетельность закона любви, лежащего в основе и всякого религиозного и всякого нравственного учения"⁹⁶. В конечном итоге Толстой приходит к полной абсолютизации основного принципа своего учения, рассматривая его как естественный и вечный закон человеческой жизни. "Исполнение в наше время высшего закона любви, исключающего насилие, так же неизбежно для нас, как неизбежен для птиц закон перелета, витья гнезд, закон питания растениями для травоядных и мясом для хищных животных, и всякое наше отступление от этого закона губительно для нас⁹⁷.

Характерно, что в этой своетребляет слова "ненасилие", так как для него это было бы простым внешним отрицанием акта насилия. Как антитезу насилию он выдвигает не его отрицание, а положительное утверждение качественно нового, высшего принципа жизни: закона любви и его нравственного выражения - непротивления злому.

правосознания к ее обоснованию как ключевого принципа нового жизнепонимания и, наконец, к утверждению ее в качестве

В этой части исследования мы ставили своей задачей показать, что эволюция учения Толстого о непротивлении злому носила весьма органический, закономерный характер, определенный логикой развития религиозно-философской идеи, и была непосредственно связана с обогащением духовного опыта непротивления Толстого. Вряд ли можно согласиться с оценкой С. Л. Франка, рассматривающего развитие взглядов Толстого как эволюцию "от органического христианского понимания нравственности к радикальному отрицанию государства и права, столь свойственному религиозному анархизму". Признавая, что "истинная основа учения Толстого о непротивлении злу не только соответствует христианской заповеди платить добром за зло, но постигает также ее глубинный онтологический смысл", Франк вместе с тем полагает, что "в нем глубокое и благотворное религиозно-нравственное понимание, так сказать, отчуждается наивной рационализацией и переносится на чуждую ему область, а затем вырождается в глубокое заблуждение, противоречащее и непосредственному знанию, и трезвому реалистическому чувству жизни"⁹⁸.

общей логике развития. Так, личностное понимание смысла непротивления, которое С. Л. Франк и многие другие критики (как, например, И. А. Ильин, оценка критических аргументов которого будет дана в следующем параграфе) считают единственно правильным толкованием заповеди Христа, изначально включает в себя и общественное приложение данной заповеди. Как бы предвидя упреки критиков, Толстой писал об этом еще в самом начале разработки проблемы непротивления в трактате "В чем моя вера?" "Напрасно говорят, что христианское учение касается личного спасения, а не касается вопросов общих, государственных". Толстой поясняет, что личная жизнь переплетена с жизнью государственной, и если последняя требует от человека насильственной деятельности, то, следовательно, и личная жизнь станет отступлением от закона любви, как это имеет место, например, при исполнении воинской повинности, или участие в суде в качестве присяжного⁹⁹. Вместе с тем момент рационализации был, конечно, характерен для эволюции учения Толстого при том, что такая тенденция во многом противоречила изначальному духу и смыслу учения. Но Толстой и сам понимал всю относительность и условность рациональной стороны своей философии.

⁴⁷ Толстой Л. Н. Соединение и перевод четырех Евангелий // Толстой Л. Н. Полн. собр. соч. Т. 24. С. 241.

⁴⁸

⁴⁹ Толстой Л. Н. Письмо М. А. Новоселову, октябрь 1886 г. // Толстой Л. Н. Полн.

⁵⁰ Толстой Л. Н. Письмо от 15 марта 1890 г. // Там же. Т. 65. С. 44.

⁵¹ Толстой Л. Н. Письмо от 12 декабря 1890 г. // Там же. С. 202.

⁵² В чем моя вера? // Толстой Л. Н. Полн. собр. соч. Т. 23. С. 236.

⁵³ Толстой Л. Н. Н. Страхову // Толстой Л. Н. Полн. собр. соч.: В 24 т. М., 1913. Т. 21. С. 234.

⁵⁴ Толстой Л. Н.

⁵⁵ Толстой Л. Н. Письмо к польской женщине // Полн. собр. соч.: В 90 т. Т. 38. С. 151.

⁵⁶ См.: С. Л. Толстой и Достоевский. М., 1995. С. 28.

⁵⁷ Толстой Л. Н. Письмо к Н. Н. Страхову. С. 232-233.

⁵⁸ .: Мережковский Д. С. Л. Толстой и Достоевский. С. 29.

⁵⁹ См.: Там же. С. 28.

⁶⁰ Оценивая это событие в свете судеб русской истории, С. "В том, к чему призывали предпоследнего русского царя два величайших гения России в конце XIX века, находилась, быть может, последняя реальная возможность, последний шанс избежать на Востоке Европы уже в первой четверти XX века империи зла. Поэтому так жестоко должен был заплатить 37 годами спустя последний русский царь и вся Россия за моральную слабость предшественника, за отказ простить, т. е. остаться верным высшему духовному призванию России" (Прокофьев С. О.

⁶¹ Соловьев B. C. Соч.: В 2 т. М., 1989. Т. 1. С. 42.

⁶² Там же.

⁶³ Толстой Л. Н. III // Толстой Л. Н. Полн. собр. соч.: В 24 т. Т. 21. С. 252.

⁶⁴ По словам Д. П. Маковицкого, Толстой признался: "Я настолько далек от литературы, что забыл даже свои собственные произведения" (1909, июнь).

⁶⁵ В чем моя вера? С. 220.

⁶⁶ Там же. С. 313. .

⁶⁷ См.: Там же. С. 322.

⁶⁸ Там же. С. 348.

⁶⁹ О жизни. // Толстой Л. Н. Полн. собр. соч.: В 24 т. Т. 17. С. 219.

⁷⁰ Там же. С. 234.

⁷¹

⁷² Там же. С. 272.

⁷³ Толстой Л. Н. Дневники // Толстой Л. Н. Полн.

⁷⁴ Толстой Л. Н. Царство Божие внутри вас // Там же. Т. 28. С. 190.

⁷⁵ Толстой Л. Н. Дневники. С. 89.

⁷⁶ Полн. собр. соч.: В 90 т. Т. 65. С. 187.

⁷⁷ Там же. Т. 87. С. 55.

⁷⁸ Там же. Т. 52. С. 81.

⁷⁹ Черновые наброски "Послесловия" хранятся в архиве В. / 428. См.: Толстой Л. Н. Полн. собр. соч.: В 90 т. Т. 28. С. 326.

⁸⁰ Толстой Л. Н.

⁸¹ Там же. С. 346.

⁸² Там же. С. 379.

⁸³ Как пишет С. Л. Франк, "бессмысленно было бы опровергать Толстого фактами и опытом... Толстой не верит фактам жизни, когда они расходятся с его верой в безусловные законы нравственной и религиозной природы". См.: . Л. Русское мировоззрение. СПб., 1996. С. 449.

⁸⁴ См.: Толстой Л. Н. Полн. собр. соч.: В 90 т. Т. 28. С. 386.

⁸⁵ Там же. С. 399.

⁸⁶ "Анархизм есть только проявление христианства в области политического" (Дневник Д. П. Маковицкого. 1908. Июль (17.) Ср. также: "Меня причисляют к анархистам, но я не анархист, а христианин. Мой анархизм есть только применение христианства к отношениям людей". (Дневники. 30 июля, 1906 г.).

⁸⁷ Отчасти свой замысел исследования безумия современного мира Толстой воплотил в последний год жизни в статье "О безумии". См.: Полн. собр. соч.: В 90 т. Т. 38. С. 395-411.

⁸⁸ Толстой Л. Н. Христианское учение // Полн. собр. соч.: В 90 т. Т. 39. С. 123.

⁸⁹ Там же. С. 155-156.

⁹⁰ Толстой Л. Н. В чем моя вера? С. 304.

⁹¹ На каждый день: Учение о жизни, изложенное в изречениях // Толстой Л. Н. Полн. собр. соч.: В 90 т. Т. 44. С. 71.

⁹² Маковицкий Д. П.

⁹³ Там же. С. 182. Толстой имеет в виду следующие слова Конфуция: "Кто-то спросил: "Правильно ли отвечать добром на зло?"". Учитель ответил: "Как можно отвечать добром? На зло отвечают справедливостью. На добро отвечают добром". (Лунь Юй, 14, 34).

⁹⁴ Толстой Л. Н. Путь жизни. С. 231.

⁹⁵ Толстой Л. Н.

⁹⁶ Толстой Л. Н. Закон насилия и закон любви. С. 170.

⁹⁷ Там же. С. 211.

⁹⁸ Франк С. Л. Франк С. Л. Русское мировоззрение. С. 462.