Экземплярский В. И.: Граф Л. Н. Толстой и св. Иоанн Златоуст в их взгляде на жизненное значениие заповедей Христовых (старая орфография)

Гр. Л. Н. Толстой и св. Іоаннъ Златоустъ въ
ихъ взгляде на жизненное значенiе заповедей
Христовыхъ.

____

Я люблю заповеди Твои... все повеленiя Твои — все признаю справедливыми... Откровенiя Твои, которыя Ты заповедалъ, — правда и совершенная истина. Пс. CXVIII, 127—138.

Взаимное непониманiе великими современниками другъ друга — явленiе обычное во все времена. Случайныхъ жизненныхъ столкновенiй, несущественныхъ разногласiй, при единстве основъ жизнепониманiя, бываетъ достаточно для того, чтобы это непониманiе переходило въ прямую враждебность. Но когда великихъ людей отделяютъ века, тогда, обычно, исчезаетъ всякая нетерпимость, является полная готовность объективно оценивать деятельность и ученiе своихъ предшественниковъ, и даже замееятельности и ученiи черты сходства со своимъ мiровоззренiемъ и со своимъ путемъ практическаго служенiя человечеству. Графъ Л. Н. Толстой далъ достаточно примеровъ такого именно отношенiя къ религiозной проповеди своихъ современниковъ и предшественниковъ. Разбираться въ горячемъ споре Л. Н. Толстого съ современными проповедниками христiанства еще не пришло время. Глубокое же и искреннее уваженiе Льва Николаевича къ древнимъ великимъ учителямъ человечества сквозитъ почти во всехъ его сочиненiяхъ последнихъ десятилетiй.

Конфуцiй, Лао Тсе, Зороастръ, Сократъ, Эпиктетъ и другiе — все это не мертвыя имена въ устахъ Л. Н. Толстого, но живые выразители одной всемiрной религiозной идеи... Но есть целый рядъ учителей человечества, которыхъ отделяетъ отъ насъ полторы тысячи летъ, и къ которымъ темъ не менее у Льва Николаевича пробивается такое резко отрицательное отношенiе, какъ будто они являлись непосредственными противниками самаго дорогого, самаго родного ему въ его проповеди. Это — рядъ великихъ отцовъ и учителей Церкви, особенно начиная съ IV веечая коренныхъ несогласiй своей системы съ религiозными ученiями другихъ религiй, гр. Толстой горячо негодуетъ по поводу несущественныхъ разногласiй въ пониманiи святыми отцами отдельныхъ стиховъ Евангельскаго нравственнаго ученiя, сравнительно съ пониманiемъ самого Льва Николаевича. Для последняго великiе церковные учители 4—5 вековъ находятся въ одной плоскости съ современными ему богословами, и самъ Л. Н. Толстой былъ, повидимому, искренно убежденъ, что какъ теперь наше казенное богословiе едва ли не главныя усилiя направляетъ на защиту всего, противнаго духу Христова ученiя, но фактически царящаго въ жизни, такъ точно такую же печальную задачу поставляли себе и древнiе учители Церкви. И подобное недоразуменiе имело грустные результаты. Не будетъ, думаемъ, оскорбленiемъ памяти усопшаго Льва Николаевича сказать, что онъ былъ недостаточно знакомъ съ творенiями великихъ церковныхъ учителей. Но еще менее эти творенiя знакомы читателямъ сочиненiй гр. Толстого, и для нихъ все историческое христiанство могло представляться въ виде процесса постояннаго приспособленiя къ преданiямъ человеческимъ, что такъ сурово, и часто справедливо, гр. Толстой обличалъ въ направленiи современнаго богословiя. А между темъ это не такъ, и въ отношенiи того, что въ проповеди самого Льва Николаевича является самымъ ценнымъ для сознанiя современнаго христiанскаго человечества, въ лице учителей древней церкви гр. Толстой имелъ предшественниковъ неизмеримо более близкихъ, чеелое богословское изследованiе, чтобы выяснить вопросъ о сравнительномъ пониманiи Евангельскаго нравственнаго ученiя святыми учителями Церкви и Л. Н. Толстымъ. Въ настоящемъ очерке я позволю себе въ несколькихъ штрихахъ сопоставить взглядъ гр. Толстого и св. Іоанна Златоустаго по одному изъ важнейшихъ для того и для другого вопросу — о жизненномъ значенiи Евангельскаго ученiя, въ частности — заповедей нагорной проповеди. Выбираю св. Іоанна потому, что это величайшiй изъ учителей Церкви конца IV-го и начала V-го века, съ одной стороны; а съ другой — потому, что Л. Н. Толстой чаще другихъ называетъ имя этого великаго христiанскаго проповедника и нередко, особенно въ первыхъ своихъ богословскихъ сочиненiяхъ, не безъ недоброжелательства, какъ имя человека, много содействовавшаго будто бы извращенiю истиннаго христiанства.

Религiозная проповедь гр. Л. Н. Толстого вызвала самое различное отношенiе къ себе — отъ благоговейнаго преклоненiя до злобныхъ проклятiй. Но есть одна сторона въ религiозно-нравственномъ ученiи великаго писателя, которая не могла не заставить преклониться предъ нею самыхъ убежденныхъ противниковъ Толстовскаго пониманiя христiанства. Это — горячая вера и убежденная защита Л. Н. Толстымъ жизненнаго значенiя Евангельскаго нравственнаго ученiя. Левъ Николаевичъ съ присущей ему генiальной проницательностью не могъ, конечно, пройти мимо того явленiя нашей жизни, которое неизбе— совершенный разладъ между евангельскими требованiями, признаваемыми при томъ святыми и истинными, и наличной жизнью христiанскаго общества. Съ присущей Льву Николаевичу искренностью и честностью, онъ не могъ закрыть глаза предъ лицомъ разъ открывшейся ему жизненной неправды, равно какъ не могъ удовлетвориться и темъ примиряющимъ путемъ, которымъ стремится притупить остроту сознанiя этого разлада господствующее направленiе современнаго богословiя. Напротивъ, этотъ именно путь, думается, отчасти и содействовалъ тому, что гр. Толстой навсегда ушелъ изъ Церкви и съ такою страстностью и односторонностью критиковалъ все отъ нея исходившее. И чтобы яснее выступила занятая Л. Н. Толстымъ въ интересующемъ насъ вопросе позицiя, мы въ двухъ словахъ охарактеризуемъ основы того решенiя вопроса объ отношенiи Евангелiя къ жизни, какое всеми путями защищаетъ господствующее направленiе современнаго богословiя.

Передъ лицомъ поражающаго разлада между евангельскимъ ученiемъ, высокимъ и чистымъ, и современнымъ укладомъ христiанской жизни, основанномъ на лжи и насилiи, всегда былъ великъ соблазнъ признать евангельское ученiе мечтой, утопiей, признать, что возвещенныя имъ новыя начала человеческихъ отношенiй неприложимы къ жизни. Для неверующей мысли этотъ соблазнъ легко разрешался отверженiемъ Евангелiя какъ основы жизни. Но въ трудномъ положенiи оказывалось христiанское богословiе. Признать, что евангельская проповедь не пригодна для жизни, значило отречься отъ Христа, какъ Учителя человечества. Признать нормальнымъ самый фактъ режущаго разлада между ученiемъ Христа и жизнью христiанъ не дозволяла совесть, для которой невозможно верить въ одно, а жить по другому. Признать же, наконецъ, что евангельское ученiе жизненно въ собственномъ смысле слова, т. е. — что согласно съ нимъ можетъ и должна устрояться какъ личная, такъ и общественная жизнь, это значило въ принципе разрушить все устои современной культурной жизни и пропове оказалось возможнымъ путемъ искусственнаго подбора местъ изъ новозаветнаго, а преимущественно ветхозаветнаго Откровенiя оправдывать весь строй, господствующiй въ жизни христiанскихъ народовъ, со всеми его ужасами, противными не только христiанскому, но и языческому сознанiю. Такъ, именно, и наша русская богословская мысль запятнала себя попытками доказать совершенное согласiе съ основами евангельскаго ученiя и крепостного права, и телесныхъ наказанiй, и роскоши богатыхъ, и смертной казни, и насилiя надъ совестью людей, и многаго, многаго другого...

И ясно, что такой путь примиренiя Евангелiя и жизни могъ только оттолкнуть отъ себя и Л. Н. Толстого, и всякаго, добросовестно ищущаго истины. Нужно было искать новые пути устроенiя христiанской жизни и созиданiя царства Божiя на земле, и русская богословствующая мысль въ этомъ именно направленiи уже внесла ценный вкладъ въ сокровищницу постиженiя христiанской истины человечествомъ. Гр. Л. Н. Толстой, въ частности, въ раскрытiи своего взгляда на отношенiе Евангелiя къ жизни всегда исходилъ изъ отрицанiя господствующей въ оффицiальномъ нашемъ богословiи тенденцiи къ оправданiю существующихъ формъ жизни и человеческихъ отношенiй и поставлялъ себе въ прямую задачу доказывать, что Евангелiе Христово жизненно въ собственномъ смысле слова, что Христосъ Спаситель училъ людей правде жизни именно для того, чтобы они исполняли Его ученiе здесь и теперь. Признавая безконечную высоту Евангельскаго идеала жизни, благодаря которой между идеаломъ и жизнью всегда будетъ неизмеримое разстоянiе1), Л. Н. Толстой темъ не менее заповеди или частныя нормы поведенiя христiанина, которыя указаны Господомъ, особенно въ Его нагорной беседе, такими, которыя могутъ и должны осуществляться въ жизни и явиться въ своемъ осуществленiи путемъ къ водворенiю на земле среди людей Царства Божiя. А что же делать съ вековыми человеческими обычаями и преданiями? Что делать со всемъ темъ, что противоречитъ идее равенства и братства людей какъ детей одного Небеснаго Отца, что подавляетъ христiанскую свободу, что несовместимо съ закономъ любви и прощенiя? Отвергнуть все это, если вы верите во Христа и Его Евангелiе, или отвергнуть Христа и Евангелiе, если вы верите въ жизнь мiра и въ ея правду — таковъ былъ ответъ гр. Толстого. Онъ высоко поднялъ знамя, на одной стороне котораго было написано: „ищите Царствiя Божiя и правды Его“, и этотъ святой девизъ привлекъ сердца людей, тоскующихъ по Боге и правде, къ великому русскому писателю, а после

Ученiе Л. Н. Толстого, такъ недавно еще ушедшаго отъ насъ, достаточно знакомо русскому обществу. Подробно излагать это ученiе не буду, но отмечу те основныя положенiя, которыми определяется взглядъ гр. Толстого на отношенiе Евангелiя къ жизни. Первое утвержденiе въ этомъ случае — утвержденiе жизненности евангельскаго идеала нравственнаго совершенства. „Христовъ идеалъ — приводитъ Левъ Николаевичъ слова, типичныя для современнаго христiанина, — недостижимъ, поэтому не можетъ служить намъ руководствомъ въ жизни; о немъ можно говорить, мечтать, но для жизни онъ неприложимъ“2). Действительность, какъ уже было упомянуто, видимо подтверждала подобныя соображенiя: всеми признавалась высота и чистота Христова ученiя, но жизнь утверждалась на другихъ основахъ. Но съ этимъ-то разсужденiемъ и не соглашается прежде всего гр. Толстой. „Это разсужденiе, говоритъ онъ, съ самаго начала неверно; неверно прежде всего то, чтобы идеалъ безконечнаго совершенства не могъ быть руководствомъ въ жизни, и чтобы нужно было, глядя на него, или махнуть рукой, сказавъ, что онъ мне не нуженъ, такъ какъ я никогда не достигну его, или принизить идеалъ до техъ ступеней, на которыхъ хочется стоять моей слабости... Идеалъ совершенства, данный Христомъ, не есть мечта или предметъ риторическихъ проповедей, а есть самое необходимое, всемъ доступное руководство нравственной жизни людей... Въ какомъ бы ни находился человекъ положенiи, всегда достаточно ученiя идеала, даннаго Христомъ, для того, чтобы получить самое верное указанiе техъ поступковъ, которые должно и не должно совершать. Но надо верить этому ученiю вполне, этому одному ученiю, — перестать верить во все другiя... Христiанское ученiе идеала есть то единое ученiе, которое можетъ руководить человеенять идеалъ Христа внешними правилами, а надо твердо держать этотъ идеалъ передъ собой во всей чистоте его и, главное, верить въ него“3). Итакъ, Евангелiе возвещаетъ жизненную истину. „Христосъ училъ истине, и если истина отвлеченная есть истина, то она будетъ истиною и въ действительности. Если жизнь въ Боге есть единая жизнь истинная, блаженная сама въ себе, то она истинна, блаженна здесь на земле при всехъ возможныхъ случайностяхъ жизни. Если бы жизнь здесь не подтверждала ученiя Христа о жизни, то это ученiе было бы не истинно“4). И самъ Христосъ „понималъ свое ученiе не какъ какой-то далекiй идеалъ человечества, исполненiе котораго невозможно...

Онъ понималъ свое ученiе, какъ дело, такое дело, которое спасетъ человечество. И Онъ не мечталъ на кресте, а кричалъ и умеръ за свое ученiе, и также умирали и умрутъ еще много людей. Нельзя говорить про такое ученiе, что оно мечта“5). Конечно, христiанскiй идеалъ безконечнаго совершенства не можетъ быть всецеекомъ какъ существомъ ограниченнымъ. Но вся жизнь последняго должна определяться стремленiемъ приближаться къ этому идеалу, осуществлять его, и въ этомъ только случае самый идеалъ будетъ жизненнымъ. „Совершенство, указываемое христiанамъ, — безконечно и никогда не можетъ быть достигнуто, и Христосъ даетъ свое ученiе, имея въ виду то, что полное совершенство никогда не будетъ достигнуто, но что стремленiе къ полному безконечному совершенству постоянно будетъ увеличивать благо людей, и что благо это поэтому можетъ быть увеличиваемо до безконечности... Истинная жизнь, по прежнимъ ученiямъ, состоитъ въ исполненiи правилъ закона; по ученiю Христа, она состоитъ въ наибольшемъ приближенiи къ указанному и сознаваемому каждымъ человекомъ въ себе божескому совершенству... Только этотъ идеалъ полнаго безконечнаго совершенства действуетъ на людей и подвигаетъ ихъ къ деятельности. Умеренное совершенство теряетъ свою силу воздействiя на души людей. Ученiе Христа только тогда имеетъ силу, когда оно требуетъ полнаго совершенства, т. е. слiянiя божеской сущности, находящейся въ душе каждаго человека, съ волей Бога, — соединенiя сына съ Отцомъ... Жизнь человеческая есть составная изъ жизни животной и жизни Божеской. И чемъ больше приближается эта составная жизнь къ жизни Божеской, темъ больше жизни. Жизнь по ученiю христiанскому есть движенiе къ Божескому совершенству“. „Ученiе Христа руководитъ людьми указанiемъ имъ того безконечнаго совершенства, къ которому свойственно произвольно стремиться всякому человеку, на какой бы ступени несовершенства онъ ни находился“6). И, по мысли гр. Толстого, въ нагорной проповеди выраженъ Христомъ и ве“7). И заповеди нагорной проповеди8), по гр. Толстому, суть только какъ бы „заметки на безконечномъ пути совершенства, къ которому идетъ человечество“, и заповеди эти не какой-либо недостижимый идеалъ, но обязательная норма жизни, которая указываетъ „степень, ниже которой вполне возможно не спускаться въ достиженiи идеала“9). Много спорили съ Л. Н. Толстымъ относительно правильности пониманiя имъ частнаго смысла этихъ заповедей, но общiй смыслъ ихъ безспоренъ, конечно, одинаково и для православнаго богослова и для гр. Толстого. Все согласны съ темъ, что въ человеческомъ обществе, живущемъ по закону Христову, не должно быть гнева, развода, клятвы, насилiя, вражды нацiональностей... Сущность и жизненный интересъ спора сосредоточивался не на томъ, можно ли оставить въ Евангелiи Матфея V, 22 слово „напрасно“ или какъ понимать слова стиха 32: „кроме вины любодеянiя“, — но на томъ: эти заповеди могутъ ли и должны ли стать действительнымъ руководствомъ въ жизни современнаго христiанскаго общества, или же должны считаться нормами недостижимо-идеальными, осуществленiе которыхъ возможно лишь въ какомъ-то новомъ совершенномъ обществе, въ какомъ-то неизвестномъ будущемъ. И гр. Л. Н. Толстой съ истиннымъ духовнымъ мужествомъ взялъ на себя задачу доказать, что эти запове— не утопическiя мечтанiя, но истинно жизненныя правила поведенiя; что и теперь, когда въ жизни царятъ тьма и злоба, эти заповеди въ своемъ осуществленiи должны явиться источникомъ света въ жизни и путемъ къ ея совершенствованiю. Въ этомъ, именно, пункте ученiе Льва Николаевича поднимается на высоту истинно христiанскаго воодушевленiя, и защита высшей разумности и спасительности ученiя Христова останется навсегда памятникомъ того, насколько человеческая совесть способна постигать духовную силу добра. Для Льва Николаевича центръ тяжести въ отрицательныхъ, по его терминологiи, заповедяхъ нагорной проповеди и заключается въ ученiи Господа о непротивленiи злу или злому. Поэтому и свою мысль о томъ, что заповеди Христовы исполнимы здесь и теперь, гр. Толстой утверждаетъ главнымъ образомъ на доказательстве того, что исполненiе заповеди о непротивленiи возможно для современнаго человека, и направлена эта заповедь не къ тому, чтобы увеличить его страданiя, но напротивъ, къ повышенiю его блага и истинной радости. Подобный же смыслъ имеютъ и другiя заповеди Христа Спасителя: оне отвечаютъ вполне внутреннему стремленiю нашего сердца и должны явиться не обремененiемъ нашей жизни, но спасти ее отъ гибели. „Христосъ не призываетъ къ худшему отъ лучшаго, а напротивъ — къ лучшему отъ худшаго. Онъ жалеетъ людей... Онъ говоритъ, что ученики Его будутъ гонимы за Его ученiе и должны терпеть и переносить гоненiя мiра съ твердостью. Но Онъ не говоритъ, что, слееть больше, чемъ следуя ученiю мiра; напротивъ, Онъ говоритъ, что те, которые будутъ следовать ученiю мiра, те будутъ несчастны, а те, которые будутъ следовать Его ученiю, те будутъ блаженны... Разбирая отвлеченно вопросъ о томъ, чье положенiе будетъ лучше: учениковъ Христа или учениковъ мiра, нельзя не видеть, что положенiе учениковъ Христа должно быть лучше уже потому, что ученики Христа, делая всемъ добро, не будутъ возбуждать ненависти въ людяхъ. Ученики Христа, не делая никому зла, могутъ быть гонимы только злыми людьми; ученики же мiра должны быть гонимы всеми, такъ какъ законъ жизни учениковъ мiра есть законъ борьбы, т. е. гоненiе другъ друга“10). „Исполненiе ученiя Христа трудно. Христосъ говоритъ: кто хочетъ следовать Мне, тотъ оставь домъ, поля, братьевъ и иди за Мной, Богомъ, и тотъ получитъ въ мiре этомъ во сто разъ больше домовъ, полей, братьевъ и, сверхъ того, жизнь вечную. И никто не идетъ. А въ ученiи мiра сказано: брось домъ, поля, братьевъ, уйди изъ деревни въ гнилой городъ... живи безобразной жизнью, кончающейся всегда мучительной смертью, и ты ничего не получишь въ мiре этомъ и не получишь никакой вечной жизни. И все ерить, что исполненiе ученiя Христа трудно и страшно, и мучительно, если бы исполненiе ученiя мiра было очень легко и безопасно, и прiятно. Но ведь ученiе мiра много труднее, опаснее и мучительнее исполненiя ученiя Христа. Были когда-то, говорятъ, мученики Христа, но это было исключенiе; ихъ насчитываютъ у насъ 380 тысячъ — вольныхъ и невольныхъ за 1800 летъ; но сочтите мучениковъ мiра — и на одного мученика Христа придется 1000 мучениковъ ученiя мiра, страданiя которыхъ въ 100 разъ ужаснее. Однихъ убитыхъ на войнахъ нынешняго столетiя (XIX) насчитываютъ тридцать миллiоновъ человекъ. Ведь это все мученики ученiя мiра... Не мученикомъ надо быть во имя Христа, не этому учитъ Христосъ. Онъ учитъ тому, чтобы перестать мучить себя во имя ученiя мiра“11). „Христосъ призываетъ людей къ ключу воды, которая тутъ подле нихъ... Стоитъ только поверить Христу, что Онъ принесъ благо на землю, поверить, что Онъ дастъ намъ, жаждущимъ, ключъ воды живой, и придти къ нему, чтобы увидеть.., какъ безумны наши страданiя, когда спасенiе наше такъ близко... Поколенiя за поколенiями мы трудимся надъ обезпеченiемъ своей жизни посредствомъ насилiя и упроченiя своей собственности. Счастье нашей жизни представляется намъ въ наибольшей власти и наибольшей собственности. Мы такъ привыкли къ этому, что ученiе Христа о томъ, что счастье человека не можетъ зависеть отъ власти и именiя, что богатый не можетъ быть счастливь, представляется намъ требованiемъ жертвы во имя будущихъ благъ. Христосъ же и не думаетъ призывать насъ къ жертвеелать того, что хуже, а делать то, что лучше для насъ здесь, въ этой жизни... Онъ говоритъ, что человекъ, живущiй по Его ученiю, долженъ быть готовъ умереть во всякую минуту отъ насилiя другого, отъ холода и голода, и не можетъ разсчитывать ни на одинъ часъ своей жизни. И намъ кажется это страшнымъ требованiемъ какихъ-то жертвъ: а это только утвержденiе техъ условiй, въ которыхъ неизбежно живетъ всякiй человекъ. Ученикъ Христа долженъ быть готовъ во всякую минуту на страданiя и смерть. Но ученикъ мiра разве не въ томъ же положенiи? Мы такъ привыкли къ нашему обману, что все, что мы делаемъ для мнимаго обезпеченiя нашей жизни: наши войска, крепости, наши запасы, наши одежды, наши леченiя, все наше имущество, наши деньги, кажется намъ чемъ-то действительнымъ, серьезно обезпечивающимъ нашу жизнь. Мы такъ привыкли къ этому обману мнимаго обезпеченiя своей жизни и своей собственности, что и не замечаемъ всего, что мы теряемъ изъ-за него; а теряемъ мы все — всю жизнь. Вся жизнь поглощается заботой объ этомъ обезпеченiи жизни, приготовленiемъ къ ней, такъ что жизни совсемъ не остается. Ведь стоитъ на минуту отрешиться отъ своей привычки и взглянуть на нашу жизнь со стороны, чтобы увидеть, что все, что мы делаемъ для мнимаго обезпеченiя нашей жизни, мы де нельзя обезпечить и надо всегда, всякую минуту, быть готовымъ умереть, несомненно лучше, чемъ ученiе мiра о томъ, что надо обезпечить свою жизнь; лучше темъ, что неизбежность смерти и необезпеченность жизни остается та же при ученiи мiра и при ученiи Христа, но сама жизнь, по ученiю Христа, не поглощается уже вся безъ остатка празднымъ занятiемъ мнимаго обезпеченiя своей жизни, а становится свободной и можетъ быть отдана единой, свойственной ей цели — благу себе и людямъ“12).

Мы привели лишь небольшiе отрывки изъ техъ сочиненiй гр. Л. Н. Толстого, где онъ защищаетъ жизненное значенiе ученiя Христова. И во множестве другихъ местъ онъ предусматриваетъ возраженiя противъ исполнимости заповедей Христовыхъ и нередко съ несокрушимой силой обнаруживаетъ въ этихъ возраженiяхъ неверiе въ силу добра. Вотъ некоторые примеры такой защиты жизненности заповедей Христовыхъ.

„Всякое ученiе истины — мечта для заблудшихъ. Мы до того дошли, что есть много людей, которые говорятъ, что ученiе это (Христово) мечтательно, потому что оно несвойственно природе человее человека подставить другую щеку, когда его ударятъ по одной, несвойственно отдать свое чужому, несвойственно работать не на себя, а на другого. Человеку свойственно, говорятъ, отстаивать себя, свою безопасность, безопасность своей семьи, собственность, другими словами — человеку свойственно бороться за свое существованiе... Но стоитъ на минуту отрешиться отъ той мысли, что устройство, которое существуетъ и сделано людьми, есть наилучшее священное устройство жизни, чтобы возраженiе о томъ, что ученiе Христа несвойственно природе человека, тотчасъ же обратилось противъ возражателей. Кто будетъ спорить о томъ, что не то, что мучить и убивать человека, но мучить собаку, убить курицу и теленка противно природе человека. А между темъ все устройство нашей жизни таково, что всякое личное благо человека прiобретается страданiями другихъ людей, которыя противны природе человека... Не будемъ только утверждать, что привычное зло, которымъ мы пользуемся, есть неизменная божественная истина, и тогда ясно, что естественно и свойственно человеку: насилiе или законъ Христа... Стоитъ только понять разъ, что всякая радость моя, всякая минута спокойствiя при нашемъ устройстве жизни, покупается лишенiями и страданiями тысячъ, удерживаемыхъ насилiемъ; стоитъ разъ понять это, чтобы понять, что́ свойственно всей природе человее человека; стоитъ только понять законъ Христа во всемъ его значенiи, со всеми его последствiями, для того чтобы понять, что не ученiе Христа несвойственно человеческой природе, но все оно только въ томъ и состоитъ, чтобы откинуть несвойственное человеческой природе мечтательное ученiе людей о противленiи злу, делающее ихъ жизнь несчастною13). „И кто ударитъ тебя въ правую щеку... подставь левую“... Эти слова представлялись мне требованiемъ страданiй, лишенiй, несвойственныхъ человеческой природе. Слова эти умиляли меня, мне чувствовалось, что было бы прекрасно исполнить ихъ. Но мне чувствовалось тоже и то, что я никогда не буду въ силахъ исполнить ихъ только для того, чтобы страдать... Теперь мне стало ясно, что Христосъ ничего не преувеличиваетъ и не требуетъ никакихъ страданiй для страданiй... Онъ говоритъ: „не противьтесь злому, и делая такъ, впередъ знайте, что могутъ найтись люди, которые, ударивъ васъ по одной щеке и не встретивъ отпора, ударятъ и по другой; отнявъ рубаху, отнимутъ и кафтанъ; воспользовавшись вашей работой, заставятъ еще работать; будутъ брать безъ отдачи. И вотъ, если это такъ будетъ, то вы все-таки не противьтесь злому. Теелайте добро“... И когда я понялъ эти слова такъ, какъ они сказаны..., я понялъ, что Христосъ нисколько не велитъ подставлять щеку и отдавать кафтанъ для того, чтобы страдать, а велитъ не противиться злому и говорить, что при этомъ придется можетъ быть и страдать. Точно такъ же, какъ отецъ, отправляя своего сына въ далекое путешествiе, не приказываетъ своему сыну не досыпать ночей, не доедать, мокнуть и зябнуть, если онъ скажетъ: „ты иди дорогой, и если придется тебе и мокнуть и зябнуть, ты все-таки иди“... Я верю, что жизнь моя по ученiю мiра была мучительна, и что только жизнь по ученiю Христа дастъ мне въ этомъ мiре то благо, которое предназначилъ мне отецъ жизни. Я верю, что ученiе это даетъ благо всему человечеству, спасаетъ меня отъ неизбежной погибели и даетъ мне здесь наибольшее благо14). — „Ученикъ Христа будетъ беденъ, — предусматриваетъ Л. Н. Толстой возраженiя противъ исполнимости заповедей Христовыхъ. Да, онъ будетъ пользоваться всегда всеми теми благами, которыя ему далъ Богъ... Беденъ — это значитъ: онъ будетъ не въ городе, а въ деревне, не будетъ сидеть дома, а будетъ работать въ лесу, въ полееть светъ солнца, землю, небо, животныхъ; не будетъ придумывать, что ему съесть, чтобы возбудить аппетитъ.., будетъ иметь детей, будетъ жить съ ними, будетъ въ свободномъ общенiи со всеми людьми... Болеть, страдать, умирать онъ будетъ такъ же, какъ и все (судя по тому, какъ болеютъ и умираютъ бедные — лучше, чемъ богатые), но жить онъ будетъ несомненно счастливее... „Но никто не будетъ кормить тебя, и ты умрешь съ голоду“, говорятъ на это. На возраженiе о томъ, что человекъ, живя по ученiю Христа, умретъ съ голоду, Христосъ ответилъ однимъ короткимъ изреченiемъ: трудящiйся достоинъ пропитанiя... Для того, чтобы понять это слово въ его настоящемъ значенiи, надо прежде всего отрешиться отъ привычнаго намъ представленiя о томъ, что блаженство человека есть праздность. Надо возстановить то свойственное всемъ неиспорченнымъ людямъ представленiе, что необходимое условiе счастья человека есть не праздность, а трудъ... Работа производитъ пищу, пища производитъ работу — это вечный кругъ: одно следствiе и причина другого... При теперешнемъ устройстве ея собственности, не умираютъ отъ голода. Какъ же возражать противъ ученiя Христа, что исполняющiе Его ученiе, т. е. трудящiеся для ближняго, умрутъ съ голода?.. Среди язычниковъ христiанинъ будетъ такъ же обезпеченъ, какъ и среди христiанъ. Онъ работаетъ на другихъ, следовательно, онъ нуженъ имъ, и потому его будутъ кормить. Собаку, которая нужна, и ту кормятъ и берегутъ, какъ же не кормить и не беречь человека, который всемъ нуженъ? Но бедный человекъ, человекъ съ семействомъ, съ детьми не нуженъ, не можетъ работать, — и его перестанутъ кормить, скажутъ те, которымъ непременно хочется доказать справедливость зверской жизни. Они скажутъ это, они и говорятъ это, и сами не видятъ того, что они сами, говорящiе это,.. поступаютъ совсемъ иначе. Эти самые люди, те, которые не признаютъ приложимости ученiя Христа — исполняютъ его. Они не перестаютъ кормить овцу, быка, собаку, которая заболеетъ. Они даже старую лошадь не убиваютъ, а даютъ ей по силамъ работу; они кормятъ семейство ягнятъ, поросятъ, щенятъ, ожидая отъ нихъ пользы; такъ какъ же они не найдутъ посильной работы старому и малому, и какъ же не станутъ выращивать людей, которые будутъ на нихъ еще работать?“15)

Какъ было отмечено, главное вниманiе въ ученiи Господа гр. Толстой уделяетъ заповеди о непротивленiи злу или злому (Мф. V, 39.). Пониманiе Л. Н. Толстымъ этой заповеее горячiя нападки на его ученiе какъ со стороны верующихъ, такъ и не верующихъ. Естественно, что и развивается этотъ пунктъ въ сочиненiяхъ Льва Николаевича преимущественно въ форме полемической. Не буду следить за ходомъ этой полемики16).

Отмечу лишь самое существенное по вопросу, именно о жизненномъ значенiи принципа непротивленiя злу насилiемъ. Это самое существенное, на мой взглядъ, состоитъ въ разрешенiи вопроса объ одиночестве христiанина, готоваго въ своей жизни исполнять ученiе Христово, въ той видимой гибели, которая неизбежно грозитъ ему, какъ гражданину другого, враждебнаго мiру царства. „Положимъ, говоритъ Л. Н. Толстой, что ученiе Христово даетъ блаженство мiру, положимъ, что оно разумно, и человекъ на основанiи разума не имеетъ права отрекаться отъ него; но что делать одному среди мiра людей, не исполняющихъ законъ Христа? Если бы все люди вдругъ согласились исполнять ученiе Христа, тогда бы исполненiе его было возможно. Но нельзя одному человеку итти противъ всего мiра. „Если я одинъ среди мiра людей, не исполняющихъ ученiе Христа, говорятъ обыкновенно, „стану исполнять его, буду отдавать то, что имею, буду подставлять щеку, не защищаясь, буду даже не соглашаться на то, чтобы итти присягать и воевать, меня оберутъ, и если я не умру съ голода, меня изобьютъ до смерти, и если не изобьютъ, то посадятъ въ тюрьму или разстреляютъ, и я напрасно погублю все счастье своей жизни и всю свою жизнь“. Возраженiе это основано на томъ же недоразуменiи, на которомъ основывается и возраженiе о неисполнимости ученiя Христа... Христосъ предлагаетъ свое ученiе о жизни какъ спасенiе отъ той губительной жизни, которою живутъ люди, не следуя Его ученiю, и вдругъ я говорю, что я бы и радъ последовать Его ученiю, да мне ею эту погибельную жизнь... Итакъ, что же я долженъ делать, если одинъ понялъ ученiе Христа и поверилъ въ него, одинъ среди не понимающихъ и не исполняющихъ его: что мне делать? Жить, какъ все, или жить по ученiю Христа? Я понялъ ученiе Христа въ Его заповедяхъ и вижу, что исполненiе ихъ даетъ блаженство и мне, и всемъ людямъ мiра. Я понялъ, что исполненiе этихъ заповедей есть воля того начала всего, отъ котораго произошла и моя жизнь. Я понялъ, кроме того, что чтобы я ни делалъ, я неизбежно погибну безсмысленною жизнью и смертью со всемъ окружающимъ меня, если я не буду исполнять этой воли Отца, и что только въ исполненiи ея — единственная возможность спасенiя. Делая какъ все, я наверно противодействую благу всехъ людей, наверно делаю противное воле ерно лишаю себя единственной возможности улучшить свое отчаянное положенiе. Делая то, чему Христосъ учитъ меня.., я содействую благу всехъ людей.., делаю то, что хочетъ отъ меня тотъ, кто произвелъ меня, и делаю то, что одно можетъ спасти меня. Горитъ циркъ въ Бердичеве, все жмутся и душатъ другъ друга, напирая на дверь, которая отворяется внутрь. Является спаситель и говоритъ: „отступите отъ двери, вернитесь назадъ; чемъ больше вы напираете, темъ меньше надежды спасенiя. Вернитесь, и вы найдете выходъ и спасетесь“. Многiе ли, одинъ ли я услыхалъ это и поверилъ, все равно; но услыхавши и поверивши, что же я могу сделать, какъ не то, чтобы пойти назадъ и звать всехъ на голосъ спасителя? Задушатъ, задавятъ, убьютъ меня можетъ быть; но спасенiе для меня все-таки лишь въ томъ, чтобы итти туда, где единственный выходъ... Циркъ горитъ часъ, и надо спешить, и люди могутъ не успеть спастись. Но мiръ горитъ ужъ 1800 летъ, горитъ съ техъ поръ, какъ Христосъ сказалъ: Я огонь низвелъ на землю; и какъ томлюсь, пока онъ разгорится, — и будетъ гореть, пока не спасутся люди... И понявъ это, я понялъ и повеетъ ни для меня, ни для всехъ техъ, которые со мною вместе мучаются въ этой жизни. Я знаю, что всемъ, и мне съ ними вместе нетъ другого спасенiя, какъ исполнять те заповеди Христа, которыя даютъ высшее, доступное моему пониманiю благо всего человечества. Больше ли у меня будетъ непрiятностей, раньше ли я умру, исполняя ученiе Христа, мне не страшно... Я умру такъ же, какъ и все, такъ же, какъ и не исполняющiе ученiя; но моя жизнь и смерть будутъ иметь смыслъ и для меня и для всехъ. Моя жизнь и смерть будутъ служить спасенiю и жизни всехъ, — а этому-то и училъ Христосъ. Исполняй все люди ученiе Христа, и было бы царство Бога на земле; исполняй я одинъ — я сделаю самое лучшее для всехъ и для себя. Безъ исполненiя ученiя Христа нетъ спасенiя“17). „Есть религiозныя ученiя, которыя обещаютъ людямъ, сле только человеку следовать ученiю Христа: отрекаться отъ себя, любить людей, и жизнь его будетъ непрестающей радостью. Есть другiя религiозныя ученiя, которыя въ жизни человеческой видятъ нескончаемыя, необходимыя страданiя, которыя человекъ долженъ переносить, ожидая наградъ въ будущей жизни. Есть такое пониманiе и христiанскаго ученiя: одни видятъ въ жизни постоянную радость, другiе — постоянное страданiе. Ни то, ни другое пониманiе неверно... Жизнь по христiанскому ученiю въ его истинномъ смысле не есть ни радость, ни страданiе, а есть рожденiе и ростъ истиннаго духовнаго я человека.., есть постоянное увеличенiе его сознанiя любви. И такъ какъ ростъ души человеческой — увеличенiе любви — непрестанно совершается, и непрестанно совершается въ мiре то дело Божiе, которое совершается этимъ ростомъ, то человекъ, понимающiй свою жизнь, какъ учитъ понимать ее христiанское ученiе, какъ увеличенiе любви для установленiя Царства Божiя, никогда не можетъ быть несчастливъ и неудовлетворенъ. На пути его жизни могутъ встречаться радости и страданiя, но... человекъ, живущiй христiанской жизнью, не приписываетъ своимъ радостямъ большого значенiя, не смотритъ на нихъ, какъ на осуществленiе своихъ желанiй, а только какъ на случайныя, встречающiяся на пути жизни явленiя, какъ на то, что само собой прикладывается тому, кто ищетъ Царства Божiя и правды его и на страданiя свои смотритъ не какъ на то, чего не должно быть, а какъ на столь же необходимое въ жизни явленiе, какъ тренiе при работе, зная, напротивъ, что какъ тренiе признакъ совершающейся работы, такъ и страданiя признакъ совершающагося дела Божiя“18).

Каждый, лично знакомый съ сочиненiями Л. Н. Толстого, знаетъ, чтó составляетъ ихъ главную силу и убедительность, — это особенная наглядность доказательствъ и поражающая способность великаго мыслителя видеть и указывать такiя явленiя и переживанiя въ нашей жизни, которыя, при всей ихъ близости и известности, остаются для насъ незамеченными. Понятно поэтому, что въ нашемъ краткомъ изложенiи взгляда Л. Н. Толстого на жизненное значенiе заповеетъ той выразительности и силы, съ какими это значенiе показывается имъ во множестве замечательныхъ местъ его сочиненiй. Но съ другой стороны въ нашемъ изложенiи показана только одна сторона того знамени, съ какимъ шелъ въ жизни великiй усопшiй проповедникъ, та сторона, на которой начертанъ призывъ: ищите Царства Божiя и Его правды, призывъ святой равно для всехъ, исповедующихъ ученiе Христово, предъ которымъ преклоняется совесть каждаго, и за проповедь котораго, защиту и уясненiе о Л. Н. Толстомъ сохранится благодарная память въ человечестве. Эта именно сторона ученiя гр. Толстого действительно можетъ послужить и тому великому делу, служенiе которому онъ ставилъ целью своей жизни — увеличенiю любви въ человечестве. Но знамя гр. Толстого имело и обратную сторону, где были начертаны слова не любви, но злобы и непониманiя, где былъ начертанъ роковой призывъ: долой отъ Церкви съ ея верою въ живого трiипостаснаго Бога, Христа воскресшаго и душу человека лично безсмертную. Л. Н. Толстой умеръ отлученнымъ отъ Церкви. Но не будь этого внешняго акта отлученiя, все равно этотъ обратный девизъ его жизни и дее Церкви, вне соборнаго познаванiя истины Христовой. Остается верить и желать, чтобы то святое семя истинной любви и преданности добру, которое посеяно Львомъ Николаевичемъ, росло и приносило плодъ свой и заглушило постепенно те семена непрiязни и раздраженiя, которыя могутъ только тормозить дело Божiе на земле... Для нашей цели нетъ нужды въ настоящемъ очерке следить за гр. Толстымъ въ его движенiи по пути и со знаменемъ отрицанiя, и мы можемъ ограничиться сделаннымъ нами краткимъ изложенiемъ его проповеди истиннаго добра и любви. Только одинъ пунктъ въ отрицательномъ ученiи гр. Толстого долженъ быть отмеченъ нами, когда речь идетъ о вере самого графа въ жизненное значенiе заповедей Христовыхъ. Пунктъ этотъ — убежденiе самого Льва Николаевича, что однимъ изъ важнейшихъ тормозовъ на пути реализацiи ученiя Христова въ жизни является догматическая вера Церкви въ греека и дарованiе мiру благодати Св. Духа20), а особенно вера въ будущее воскресенiе и личную загробную жизнь21). Ошибочность этого сужденiя гр. Л. Н. Толстого ясна будетъ сама собой, когда мы будемъ излагать ученiе одного изъ учителей историческаго христiанства. Теперь мы и переносимся мыслiю за 1500 летъ назадъ и попытаемся показать, какъ смотрелъ на отношенiе Евангелiя къ жизни величайшiй церковный проповедникъ. И мы увидимъ, что на высоко поднятомъ его словомъ и страдальческой жизнью знамени съ одной стороны былъ начертанъ тотъ же святой призывъ, что и у Л. Н. Толстого: ищите Царства Божiя и правды Его, а на другой — слова всецелой преданности ученiю Церкви. Само собою предполагается, что взглядъ св. Іоанна Златоустаго на отношенiе Евангелiя къ жизни и свидетельства его веры въ жизненное значенiе заповедей Христовыхъ мы изложимъ лишь отрывочно и по возможности параллельно изложенному уже взгляду на этотъ предметъ Л. Н. Толстого.

Какъ для гр. Толстого былъ ясенъ разладъ Евангельскихъ заповедей и устоевъ наличной жизни христiанъ, и этотъ разладъ заставлялъ его тяжко страдать, такъ подобное же можно сказать и относительно великаго церковнаго учителя. Ему пришлось проповедывать въ такихъ культурныхъ центрахъ, какъ Антiохiя и Константинополь. Въ последнемъ особенно святитель долженъ былъ столкнуться съ укладомъ жизни своихъ пасомыхъ, а въ значительной мере и пастырей, который до противоположности расходился съ заветомъ евангельской любви. Живое сознанiе этого разлада и боль отъ этого сознанiя постоянно вызывали св. Іоанна на горячую и воодушевленную проповедь, обличающую неправый путь человечества, называющаго себя христiанскимъ, и призывающую къ жизни по заповедямъ Христа. „Если бы, — говоритъ въ одной беседе святитель, характеризуя отношенiе жизни современныхъ ему христiанъ къ евангельской ея норме— кто со стороны пришелъ бы къ намъ, и хорошо узналъ и заповеди Христовы и разстройство нашей жизни, то не знаю, какихъ бы еще могъ онъ представить себе другихъ враговъ Христа хуже насъ; потому что мы идемъ такою дорогой, какъ-будто решились итти противъ заповедей Его“22). „Я вижу, что многочисленныя чада церкви повержены ныне долу, подобно мертвому телу. И какъ въ теле недавно умершемъ, хотя можно видеть и глаза, и руки, и ноги, и шею, и голову, однако ни одинъ членъ не исправляетъ своего дела, такъ и здесь присутствующiе. Здесь все — верные, но вера ихъ бездейственна. Мы погасили ревность, и тело Христово сделали мертвымъ. Страшно выговорить это; но гораздо страшнее видеть на самомъ деле. По имени мы братья, а по деламъ враги; все называемся членами одного теери“23). И св. Іоаннъ убежденъ, что такое несогласiе жизни и веры христiанъ унижаетъ самые догматы Церкви и тормозитъ дело Божiе на земле. По мысли святителя, те самые догматы, которые, по мненiю гр. Толстого, могли усыплять совесть христiанъ, эти самые догматы и требуютъ отъ верующихъ следованiя заповедямъ Христа. „Великое дело — жизнь, возлюбленные... То и ослабляетъ важность нашей жизни, то и низвращаетъ все, что никто нисколько не думаетъ о жизни; это унижаетъ веру. Мы говоримъ, что Христосъ есть Богъ, предлагаемъ множество и другихъ догматовъ, между прочимъ говоримъ и то, что Онъ заповедалъ всемъ жить праведно; но, на самомъ деле, это у немногихъ“24). „Когда язычникъ увидитъ, что ты любомудрствуешь о царстве и темъ не менее прилепленъ къ настоящему, боишься геены и трепещешь здеедствiй.., онъ станетъ укорять тебя и скажетъ: если желаешь царства, почему не презираешь настоящаго; если ожидаешь Страшнаго Суда, то почему не презираешь здешнихъ бедствiй; если надеешься на безсмертiе, почему страшишься смерти? Когда онъ увидитъ, что ты, ожидая неба, боишься потери денегъ, бываешь весьма радъ каждой малой монете и за монету отдаешь душу, тогда и подумай: ведь это, это именно и соблазняетъ язычника“25). „Ведь когда язычникъ увидитъ, что тотъ, кому заповедано любить и враговъ... обращается съ одноплеменниками, какъ съ дикими зверями, онъ назоветъ наши слова пустыми бреднями.

Когда увидитъ, что христiанинъ трепещетъ смерти, какъ приметъ слова о безсмертiи?“... 26) „Будемъ верить Божественному Писанiю и, следуя тому, что въ немъ сказано, будемъ стараться хранить въ душахъ своихъ здравые догматы, а вместе съ темъ и вести правильную жизнь, чтобы и жизнь свидетельствовала о догматахъ, и догматы сообщали жизни твердость27). „Будемъ жить такъ, чтобы не хулилось имя Божiе... Если бы мы соблюдали заповеди Христовы, если бы мы благодушно переносили обиды и насилiя, если бы мы, будучи укоряемы, благословляли, если бы, терпя оскорбленiя, воздавали добромъ, то никто не былъ бы столь дикимъ, чтобы не обратиться къ истинной вере... Если бы мы были такими, то сколько вселенныхъ мы обратили бы?.. Теперь они (язычники) видятъ жизнь порочную, души земныя, видятъ, что мы столько же пристрастны къ деньгамъ, какъ и они, и даже еще больше, передъ смертiю такъ же, какъ и они, трепещемъ, боимся бедности.., одинаково любимъ власть и силу... Итакъ, ради чего они станутъ веровать? Ради знаменiй? Но ихъ уже больше нетъ. Ради жизни праведной? Но она уже погибла. Ради любви? Но ея и слее не видно... Воспрянемъ, станемъ бодрствовать, покажемъ на земле житiе небесное... и на земле станемъ совершать подвиги“28).

Въ такихъ чертахъ св. Іоаннъ изображаетъ разладъ жизни современныхъ ему христiанъ и евангельскихъ заповедей, исповедуемыхъ устами. Какъ видимъ, передъ великимъ проповедникомъ стояла такая же проблема, какъ и передъ гр. Л. Н. Толстымъ и каждымъ современнымъ богословомъ: законъ Христовъ или законъ человеческiй, законъ борьбы за свое существованiе или законъ служенiя другимъ, любовь или эгоизмъ. Не только своимъ словомъ, но всею своею жизнью и смертью св. Іоаннъ доказалъ, что для него жизнь — Христосъ, и въ своихъ беседахъ этотъ святитель съ одушевленiемъ и убежденностiю показывалъ слушателямъ, что только путь Христовъ есть путь, достойный человека, путь труда, но и радости; подвига, но и награды; самоотреченiя, но и спасенiя жизни. Для верующей души проповедника духовный невидимый мiръ былъ такою же живой реальностью, какъ и мiръ видимый, и естественно, что въ своихъ беседахъ онъ обращался къ слушателямъ, какъ къ христiанамъ, верующимъ въ будущую жизнь и личное воскресенiе. Но св. Іоаннъ, этотъ великiй сердцеведецъ, не ограничивался речью о небесномъ, но раскрывалъ нередко передъ своими пасомыми и мысль о великомъ значенiи заповедей Христа для нашей здее сужденiя св. Іоанна во многомъ предупредили взгляды Льва Николаевича Толстого. Какъ последнiй, такъ и св. Іоаннъ согласно убеждены, что осуществленiе заповедей Христовыхъ еще здесь и теперь должно явиться залогомъ истинной свободы и радости человека. По мысли св. Іоанна, мы имеемъ „возможность получить и настоящiя блага и достигнуть будущихъ, если бы какъ должно повиновались заповедямъ Христа... Христосъ все узаконилъ надлежащимъ образомъ и показалъ, что служитъ къ нашей славе, и что — къ нашему позору. И, конечно, Онъ предписалъ не съ темъ, чтобы сделать учениковъ Своихъ смешными, но заповедалъ все это потому, что не злословить, когда слышишь злословiе, и не делать зла, когда терпишь его, — это возвеличиваетъ насъ предъ всеми... Гораздо лучше на злоречiе отвечать добромъ, хвалить оскорбляющихъ и благодетельствовать злоумышляющимъ на насъ. Потому Христосъ и далъ такую заповедь. Онъ щадитъ29) учениковъ Своихъ и ясно знаетъ, что делаетъ человеемъ ты упорствуешь и хочешь идти инымъ путемъ? Ведь побеждать посредствомъ зла есть одинъ изъ дiавольскихъ законовъ... Потому-то я и скорблю, что мы не исполняемъ на деле сказаннаго, хотя и должны прiобрести отъ этого величайшiя выгоды“30). „Богъ все делаетъ, чтобы склонить насъ любить Его... Но мы непреклонны и жестокосерды. Сделаемся же, наконецъ, кроткими и возлюбимъ Бога, какъ любить должно, чтобы мы могли съ полнымъ удовольствiемъ наслаждаться добродетелью... Въ этомъ, именно въ этомъ заключается небесное царствiе, въ этомъ — наслажденiе благами, удовольствiе, веселiе, радость, блаженство, а вернее — что бы я ни сказалъ объ этомъ, ничто не въ состоянiи будетъ изобразить его, но одинъ только опытъ можетъ съ нимъ познакомить... Итакъ, станемъ повиноваться и наслаждаться любовью Его. И тогда еще здесь мы узримъ царствiе, поживемъ ангельскою жизнью и, пребывая на земле, будемъ иметь у себя нисколько не меньше, чемъ обитающiе на небе, а после переселенiя отсюда светлее всехъ предстанемъ престолу Христову“31).

Мы уже видели, что Л. Н. Толстой, настаивая на исполнимости заповедей Христовыхъ, отмеекомъ, совершенное соответствiе этихъ заповедей нашей природе. На этой же почве нередко утверждается и св. Іоаннъ Златоустъ. „Тогда какъ то, говоритъ святитель, что̀ Онъ (Христосъ) повелеваетъ делать, для желающихъ легко и удобоисполнимо, а что запрещаетъ, тяжело и трудно, мы, пренебрегая Его повеленiя, делаемъ то, что воспрещено“32). „Что тягостнаго намъ заповедано? Горы ли разсекать. Или летать по воздуху? Или переплыть Тирентское море? Совсемъ нетъ. Намъ заповеданъ столь легкiй образъ жизни, что не нужно никакихъ къ тому орудiй, — нужна только душа и расположенiе... Что труднаго въ заповедяхъ Христовыхъ? Ни къ кому не питай ненависти, никого не злословь: противное гораздо тяжелее“33). „Любить ближняго, какъ самого себя. Что можетъ быть легче этого? Ненавидеть тяжело и сопряжено съ безпокойствомъ: а любить — легко и удобно. Подлинно, если бы Господь сказалъ: вы, люди, любите зверей, — такая заповедь была бы трудна; но когда Онъ заповедалъ людямъ любить людей же, къ чему и однородность, и единство происхожденiя, и естественное влеченiе служатъ великимъ побужденiемъ, то какая можетъ быть зде“34). И св. Іоаннъ часто сравниваетъ въ своихъ беседахъ два закона: законъ нашего эгоизма и страстей и законъ Христовъ, и наглядно показываетъ, какъ легокъ и радостенъ для насъ второй, и какъ неестественъ, безсмысленъ и деспотиченъ первый. Вотъ, напримеръ, въ какихъ словахъ св. Іоаннъ изображаетъ противоположность благого закона Христова и закона нашей страсти къ сребролюбiю. „Ни одинъ господинъ, какъ бы жестокъ онъ ни былъ, не дастъ такихъ строгихъ и жестокихъ повеленiй, какъ страсти. Посрами твою душу, говорятъ они, безъ нужды и причины; оскорбляй Бога; не знай природы; будетъ ли это отецъ или мать, отложи всякiй стыдъ, возстань противъ нихъ. Таковы повеленiя сребролюбiя. Приноси мне въ жертву, говоритъ оно, не тельцовъ, а людей..., приноси въ жертву не сделавшихъ никакой неправды; убей и того, кто окажетъ тебе благодеянiе. И опять: будь враждебенъ ко всемъ, будь общимъ врагомъ всехъ — и самой природы и Бога... Если увидишь, что бедный умираетъ съ голоду, не давай ему ничего, но, если возможно, сними съ него даже самую кожу... Разве не такiе законы предписываетъ сребролюбiе? Будь дерзкимъ и постыднымъ..., преступнымъ и безчестнымъ, неблагодарнымъ и безчувственнымъ, безжалостнымъ... больше зверемъ, нежели человекомъ. Разве не это вещаетъ оно? И мы слушаемся его. Но Богъ даетъ противоположныя заповеди. Будь друженъ со всеми, будь кротокъ, всеми любимъ, никого напрасно не оскорбляй, чти отца, чти мать, помогай нуждающимся, не будь дерзкимъ, ни наглымъ. И не жестокимъ мучителямъ и отвращаемся отъ милосерднаго Владыки, который ничего не говоритъ оскорбительнаго, ни грубаго, ни жестокаго, ни неразумнаго, но заповедуетъ все нужное, прибыльное и доставляющее намъ великую пользу“35).

На этой мысли объ естественности для человека Христовыхъ заповедей, какъ мы видели, утверждается св. Іоанномъ и та мысль, вполне разделяемая также гр. Толстымъ36), что заповеди Христовы „тяжки не суть“ и бремя этихъ заповедей — бремя легкое. И эту последнюю мысль св. Іоаннъ раскрываетъ не разъ въ своихъ беседахъ, доказывая, что заповеди Христовы, исполненiе которыхъ кажется намъ труднымъ и даже невозможнымъ, въ действительности имеютъ целью не возложить на насъ новое бремя, но облегчить нашу жизнь. „Прiидите ко Мне вси труждающiися и обремененнiи и Азъ упокою вы“, приводитъ св. Іоаннъ слова Христа Спасителя и говоритъ по поводу этихъ словъ: „не тотъ или другой приходи, но прiйдите все, находящiеся въ заботахъ, скорбяхъ и грехахъ: не для того, чтобы я подвергнулъ васъ истязанiю, но потому, что Мне нужно ваше спасенiе. Я, говоритъ, упокою вы... возьмите иго Мое на себе и научитеся отъ Мене, яко кротокъ есмь и смиренъ сердцемъ; и обрящете покой душамъ вашимъ. Иго бо Мое благо и бремя Мое легко есть. Не бойтесь, говоритъ Онъ, услышавъ объ иге: оно благо. Не страшитесь, услышавъ о бремени: оно легко... Если ты боишься и содрогаешься, слыша объ иге и бремени, то этотъ страхъ не отъ свойства самой вещи, но отъ твоей лености. Если ты будешь иметь желанiе и решительность, то все будетъ для тебя удобно и легко... Если добродетель представляется тебе тяжкою, то знай, что порокъ еще тягостнее. Это-то самое давая разумевозмите иго Мое, но напередъ: прiидите труждающiися и обремененнiи, показывая темъ, что и грехъ тяжелъ, и бремя его не легко и не удобоносимо... То же доказываетъ опытъ. Ничто такъ не обременяетъ душу, ничто такъ не ослепляетъ мысль и не преклоняетъ долу какъ сознанiе греха; напротивъ, ничто такъ не воскрыляетъ и не возноситъ горе душу, какъ прiобретенiе правды и добродетели. Смотри, можетъ ли что быть труднее того, какъ не иметь ничего? Или подставлять щеку? Не бить бьющаго и умереть насильственною смертью? Но если мы исполнены любомудрiемъ, то все это и легко, и удобно, и радостно. Чтобы разсеять ваше недоуменiе, разсмотримъ... каждую изъ указанныхъ трудностей. Возьмемъ первую. Не иметь ничего для многихъ кажется тяжкимъ. Но скажи мне, что более трудно и тягостно: объ одномъ ли чреве заботиться, или обременяться безчисленными заботами? Одной ли одеждой одеее, или, обладая великимъ богатствомъ, и день и ночь безпокоиться, бояться, трепетать... тщетно мучиться... Равнымъ образомъ и подставить щеку, если ты разсудителенъ, легче, нежели ударить другого, потому что здесь начинается брань, а тамъ оканчивается. Ударомъ ты въ другомъ воспаляешь огонь, а терпенiемъ и свой пламень потушаешь... Даже и смерть бываетъ лучше жизни... Если ты не веришь словамъ моимъ, послушай техъ, которые видели лица мучениковъ во время ихъ подвиговъ, какъ они, будучи бичуемы и строгаемы, радовались и веселились; радовались, даже лежа на сковородахъ, и веселились более, чемъ возлежащiе на ложахъ, убранныхъ цветами“37).

Во многихъ своихъ беседахъ св. Іоаннъ Златоустъ показываетъ, что если исполненiе заповедей Христовыхъ не можетъ въ этой жизни освободить христiанъ отъ скорбей и страданiй, и даже последнiя неразрывно связываются съ жизнью по вере38), то все и наиболее тяжкiя страданiя — общiй уделъ всехъ людей, но и въ этомъ случае ученикъ Христовъ переноситъ свои страданiя несравненно легче, чемъ ученикъ мiра. Въ этомъ пункте замечается прямое совпаденiе мысли св. Іоанна и гр. Толстого. „Многiе изъ нерадивыхъ, говоритъ святитель, думали иметь неерную тяжесть заповедей, на великiй трудъ, на безконечное время и невыносимое бремя, но... ничего подобнаго мы не можемъ представить въ оправданiе... Поистине и время кратко, и трудъ малъ. На земле подвизаешься, а на небе венецъ; отъ людей принимаешь мученiя, а отъ Бога получаешь честь; два дня бежишь, а на безконечные века награда. А сверхъ этого должно еще представлять и то, что, хотя бы мы и не решились потерпеть для Христа некоторыя скорби, все-же совершенно необходимо будемъ терпеть ихъ, только инымъ образомъ. Если ты и не умрешь за Христа, то не будешь же безсмертенъ, если и не отвергнешь для Христа богатство, то не возьмешь его съ собой по смерти. Онъ требуетъ отъ тебя того, что и безъ требованiя отдашь... Онъ желаетъ, чтобы ты добровольно сделалъ то, что долженъ будешь сделать и по необходимости; требуетъ только одного того, что приходитъ и случается и по естественной необходимости“. 39) „Мы, если и не положимъ за Него (Христа) душъ своихъ, то по закону природы непременно должны будемъ положить, спустя немного времени поневоле разстанемся съ жизнью. Такъ и съ деньгами... Такъ и со смиренiемъ: если мы не будемъ смиренными для Него, то смиряетъ насъ скорбь, несчастья, притесненiя...

Возлюбимъ Его по мере силъ своихъ, отдадимъ все изъ-за любви къ Нему — и душу, и имущество, и славу, и все прочее съ радостью, съ готовностью, съ усердiемъ, не считая этого полезнымъ для Него, но для насъ самихъ. Таковъ, действительно, законъ любви: любящiе считаютъ счастьемъ для себя, когда страдаютъ за любимыхъ“40). И если, такимъ образомъ, по взгляду святителя, смерть, скорби и лишенiя равно составляютъ уделъ всякаго человеедующiй Христу iмеетъ несравнимое преимущество: благое иго Христовыхъ заповедей помогаетъ ему нести свое жизненное бремя легко, свободно и радостно. „Никто не свободенъ, кроме того, кто живетъ для Христа: онъ стоитъ выше всехъ бедствiй, и если онъ самъ не захочетъ сделать себе зла, то никто другой никогда не въ состоянiи ему будетъ сделать это. Онъ неприступенъ, не терзается отъ потери именiя, потому что знаетъ, что „ничтоже внесохомъ въ мiръ сей, ниже изнести что можемъ“; не уловляется честолюбiемъ или славолюбiемъ, такъ какъ знаетъ, что наше житiе на небесехъ; порицающiй его не причиняетъ ему скорби, и бiющiй не приводитъ въ раздраженiе. Одно у христiанина несчастiе — оскорбить Бога; а прочее, какъ-то: потерю имущества, лишенiе отечества, самую крайнюю опасность, онъ и не считаетъ за бедствiе; даже то самое, чего все страшатся — переходъ отсюда туда — для него прiятнее жизни“41). „Нельзя, поистине нельзя выразить словомъ того удовольствiя, какое случается испытывать страждущимъ за Христа. Они радуются более среди бе— тотъ понимаетъ, что я говорю“42). „Для человека съ такимъ настроенiемъ ничего не значитъ и то, что кажется страшнымъ въ настоящей жизни: онъ не боится ни меча, ни крепости, ни зубовъ зверей, ни пытокъ, ни рукъ палачей, ни другой какой-либо непрiятности житейской“43). И если въ приведенныхъ словахъ святителя о внутренней свободе христiанина св. Іоаннъ преимущественно утверждается на чувстве любви, соединяющей верующаго съ его Спасителемъ, то и вообще святитель веритъ, что добродетель, какъ она выражается въ исполненiи заповедей Христовыхъ, въ себе самой заключаетъ залогъ истинной свободы и радости. „Спаситель, показывая, какъ полезна добродетель и въ здешней жизни и какъ вреденъ порокъ, говоритъ: всякъ убо, иже слышитъ словеса Моя сiя, и творитъ я, уподобится мужу мудру... Въ чемъ же состоитъ эта сила добродетели? Въ томъ, что съ нею живутъ безопасно, не колеблются ни отъ какихъ несчастiй, стоятъ выше всехъ гонителей. Что можетъ сравниться съ этимъ? Добродетельный... одинъ стяжалъ такую безопасность, въ пучине Сниде дождь, прiидоша реки, говоритъ Спаситель, возвеяше ветры, и нападоша на храмину ту, и не падеся; основана бо бе на камени. Здесь дождемъ, реками и ветрами онъ иносказательно называетъ человеческiя несчастья и злоключенiя, какъ-то: клеветы, наветы, скорби, смерть, погибель ближнихъ, оскорбленiя отъ другихъ и всякое другое зло, какое только бываетъ въ настоящей жизни. Но душа праведнаго, говоритъ Онъ, ничемъ не побеждается. Причина этого въ томъ, что она основана на камне. Камнемъ здесь Христосъ называетъ твердость Своего ученiя. И поистине: заповеди Его гораздо тверже камня: помощiю ихъ праведникъ становится выше всехъ волнъ человееешься, если захочешь тщательно исполнять заповеди Христовы. Стоитъ тебе только оградиться любомудрыми этими наставленiями, — тогда ничто тебя не сможетъ опечалить. Какой вредъ тебе можетъ причинить тотъ, кто захочетъ коварствовать противъ тебя? Отниметъ у тебя именiе? Но еще прежде его угрозы тебе повелено презирать богатство... Ввергнетъ ли тебя въ темницу? Но еще прежде темницы тебе заповедано такъ жить, чтобы уже распяться мiру. Злословитъ ли тебя? Но Господь освободилъ тебя и тутъ отъ печали... и настолько сделалъ тебя непричастнымъ досаде и огорченiю, что даже повелелъ молиться за враговъ. Гонитъ ли тебя.., убиваетъ ли тебя и заколаетъ? И чрезъ это опять приноситъ тебе величайшую пользу, поскольку готовитъ для тебя мученическiя награды, ускоряетъ твой путь въ безмятежное пристанище... Сказавши, что путь добродетели тесенъ и прискорбенъ, Спаситель тотчасъ, чтобы ободрить своихъ слушателей къ трудамъ, показываетъ на этомъ пути великую безопасность и великое услажденiе“44). „Никому, никому нельзя жить безъ печали, равно какъ и безъ всякаго удовольствiя. Этого бы не вынесла и природа наша... Если же одинъ больше радуется, а другой больше скорбитъ, то происходитъ это отъ самого человека... Если же хотимъ всегда радоваться, то много имеемъ къ тому случаевъ. Если утвердимся въ добродетели, то ничто уже насъ не будетъ печалить... Много труда стоитъ утвердиться въ добродетели; но зато она много радуетъ совесть и столько производитъ внутренняго удовольствiя, что никакимъ словомъ и выразить нельзя“45).

е при изложенiи взглядовъ св. Іоанна на жизненное значенiе заповедей Христовыхъ. Мы видимъ, что горячая вера святителя въ будущую жизнь46), небесныя награды, наследственную греховность человеческой природы не помешали этому великому учителю Церкви веровать и исповедывать, что Христосъ Спаситель училъ людей для того, чтобы они исполняли Его ученiе, что это ученiе — не мечта47), но основа истинной жизни и радости, и что заповеди Христовы воистину имеютъ обетованiя жизни и будущей и настоящей. Теперь, въ дополненiе къ сказанному, я позволю себе отметить и некоторыя частности во взгляде св. Іоанна на то, что исполненiе заповедей Христовыхъ всегда является залогомъ истиннаго блага для следующаго этимъ заповедямъ. Ограничусь, впрочемъ, указанiемъ взгляда святителя по одному лишь вопросу о томъ, что христiанская кротость и непротивленiе злу есть великая жизненная сила. Какъ мы видели, это центральный вопросъ для гр. Л. Н. Толстого въ пониманiи имъ христiанскаго ученiя и защите едко не столько критиковали гр. Толстого, сколько самый принципъ непротивленiя злу силой. Этотъ принципъ объявлялся и неразумнымъ, и вреднымъ, и даже преступнымъ... Темъ интереснее услыхать по этому вопросу голосъ великаго учителя Церкви вселенской. Исходная точка зренiя св. Іоанна по интересующему насъ вопросу та, что заповедь о непротивленiи злу и о прощающей любви дана намъ Господомъ, и потому не только для насъ обязательна, но и направлена къ нашему благу. „Проповедуй слово Божiе посредствомъ кротости. Оскорбилъ ли тебя кто? Молчи, благословляй, если можешь... Но, скажешь, чемъ более обидчикъ видитъ кротости, темъ более нападаетъ.., делается неукротимымъ. Это предлогъ твоего малодушiя; напротивъ, тогда онъ делается неукротимымъ, когда ты мстишь. Если бы Богъ зналъ, что вследствiе немстительности оскорбители делаются неукротимыми, то не заповедалъ бы ея, а сказалъ бы: мсти за себя; но Онъ знаетъ, что она приноситъ более пользы. Не полагай законовъ противныхъ Богу; Ему повинуйся; ты не лучше Сотворившаго насъ. Онъ сказалъ: переноси оскорбления; а ты говоришь: я отмщу оскорбителю, чтобы онъ не сделался неукротимымъ. Такъ ты более Бога печешься о немъ? Это — слова страсти, строптивости, гордости, противленiя заповедямъ Божiимъ... Когда Богъ повелеваетъ, мы не должны полагать законовъ, противныхъ Ему... Сказалъ ли онъ худо о тебееянiе... Но, скажешь, неоднократно испытавъ мое терпенiе, онъ сделался хуже. Это касается не тебя, а его... Чемъ сильнее онъ оскорбляетъ, темъ въ большей кротости имеетъ нужду“48). И св. Іоаннъ предвидитъ самыя крайнiя последствiя изъ соблюденiя заповеди непротивленiя, какими можно было бы оправдать ея нарушенiе, и съ убежденностью доказываетъ невозможность такого оправданiя. „Спаситель присовокупляетъ: Азъ же глаголю вамъ не противитися злому... Что же скажешь ты? ужели намъ не должно противиться лукавому? Должно, но... какъ повелелъ самъ Спаситель, то есть готовностью терпеть зло. Не огнемъ, ведь, погашаютъ огонь, но водою... Спаситель требуетъ высшаго любомудрiя, повелевая обиженному не только молчать, но и подставить обижающему и другую щеку... И Онъ не только предписываетъ, чтобы мы переносили великодушно одни заушенiя, но чтобы не смущались и всякимъ другимъ страданiемъ... Вотъ почему Онъ... здесь упомянулъ объ ударе по щеке, который считается особенно позорнымъ. Давая эту заповедь, Спаситель имеетъ въ виду пользу и наносящаго удары, и терпящаго ихъ... Наоборотъ, мщенiе производитъ совершенно противныя слеевъ... Хотящему судитеся съ тобою, и ризу твою взяти, отпусти ему и срачицу. Спаситель хочетъ, чтобы мы показывали такое же незлобiе не только когда насъ бьютъ, но и когда хотятъ отнять именiе, потому опять предлагаетъ столь же высокое правило, предписывая не только отдать сопернику то, что онъ хочетъ взять, но и оказать большую щедрость. Что-жъ? Неужели, скажешь, мне ходить нагимъ? Не были бы мы наги, если бы въ точности исполняли эти повеленiя; напротивъ, еще были бы гораздо лучше всехъ одеты. Во-первыхъ потому, что никто не нападаетъ на человека, имеющаго такое расположенiе духа, а, во-вторыхъ, если бы и нашелся кто настолько жестокiй и немилосердный.., то безъ сомненiя еще более бы нашлось такихъ, которые человека, восшедшаго на такую степень любомудрiя, покрыли бы не только одеждами, но, если бы было возможно, и самою плотiю своею. А если бы кому довелось и нагимъ ходить ради такого любомудрiя, то и въ этомъ не было бы стыда... Нимало не худо такъ обнажаться, но постыдно и смешно такъ одеваться, какъ мы одеваемся ныне, т. е. въ драгоценныя одежды... Итакъ, не будемъ почитать невозможными повеле значитъ та соль, каковою Спаситель желаетъ быть ученикамъ Своимъ... Вотъ что значитъ и тотъ светъ: онъ светитъ и самому себе, и другимъ“... Въ такомъ духе толкуетъ все заповеди нагорной беседы св. Іоаннъ Златоустый49). И неоднократно онъ обращается къ заповеди Господа о непротивленiи злому и показываетъ величiе и силу христiанской кротости, не имеющей границъ въ своемъ обнаружении. „Чтобы изъ современной жизни — говоритъ святитель — тебе видеть, что можно смягчить всякаго человека, враждующаго противъ насъ, то спрошу я: что свирепее льва? Однако его укрощаютъ люди: сильнейшiй и лютейшiй изъ зверей делается смирнее всякой овцы... Итакъ, какое будемъ мы иметь оправданiе, какое извиненiе, если, укрощая зверей, будемъ говорить о людяхъ, что никакъ не можемъ ихъ смягчить и расположить къ себеемъ для зверя не естественна кротость, а для человека не естественна жестокость... Если же ты и после этого еще упорствуешь, скажу тебе, что если врагъ твой болитъ неизцельно, темъ больше у тебя труда и ухода за неизлечимо больнымъ... Поэтому будемъ заботиться не о томъ, чтобы намъ не потерпеть отъ враговъ ничего худого, но о томъ только, чтобы самимъ не сделать никакого зла. Тогда мы действительно не потерпимъ никакого зла, хотя бы подверглись безчисленнымъ опасностямъ... Въ самомъ деле, что остается, на что указывая, не хочешь ты примириться со врагомъ? Или врагъ твой покусился на твою жизнь, замыслилъ убить тебя? Если злоумышленника, который простеръ злобу свою даже до этого, причислишь къ благодетелямъ и не перестанешь молиться за него и умолять Бога о милосердiи къ нему, — это дело вменится тебе въ мученическiй подвигъ“50). „Если кто изостритъ на тебя мечъ и руку свою обагритъ въ твоей гортани, то не сделаетъ тебе никакого вреда, а себя самого убьетъ“51). „Между людьми раздраженными обыкновенно считаютъ победителемъ того, кто более нанесъ обидъ; но этотъ-то въ самомъ деле и остался побеедилъ и одержалъ верхъ... Итакъ, не всегда будемъ искать победы. Конечно, оскорбившiй обыкновенно одерживаетъ победу надъ оскорбленнымъ; но это худая победа, такъ какъ она причиняетъ погибель победителю... Какъ въ обыкновенномъ сраженiи паденiе считается пораженiемъ, такъ у насъ — победою. Мы никогда не бываемъ победителями, когда делаемъ зло; напротивъ, всегда побеждаемъ, когда терпимъ зло...

Не тревожься, не безпокойся: Богъ далъ тебе силу побеждать не сражаясь, но чрезъ одно только терпенiе. Не ополчайся, не выходи самъ, — и ты одержишь победу; не сражайся, — и ты получишь венецъ, ты гораздо сильнее самаго могущественнаго изъ твоихъ противниковъ“52). И такое победное значенiе начало непротивленiя злу силой имеетъ, по мысли св. Іоанна Златоустаго, не только въ личной жизни верующихъ53), но и въ жизни целаго христiанскаго общества — Церкви, о чемъ наглядно пропове„Когда проповедь (Евангелiя) распространялась.., все было полно смущенiя. Когда одиннадцать, единственно они, выстроились на борьбу противъ вселенной, произошла противъ нихъ непримиримая у всехъ война.., если только нужно назвать это войною, а не чемъ-либо инымъ, более тягостнымъ, чемъ война. Въ самомъ деле, на войне боевыя стороны находятся въ одинаковыхъ условiяхъ; какъ то, такъ и другое войско и поражаетъ, и поражается, а тогда не такъ было, но одинъ свободно нападалъ, а другiе только подвергались нападенiю, поражать же для нихъ было невозможно, равно какъ и защищаться отъ коварствующихъ, потому что такъ повелелъ Предводитель боевого строя: посылаю васъ яко овцы посреди волковъ, и не только повелелъ выходить противъ коварствующихъ, но даже доставлять имъ удовольствiе безчинствовать, потому что обращенiе правой щеки и посыланiе овецъ среди волковъ намекаютъ не на иное что, какъ на то, что имъ дано въ уделъ страданiе, чтобы победный знакъ сделался блистательнее. Какъ? Такъ, что, будучи въ числе одиннадцати, они преодолели вселенную, — что достигли этого страдая, а не причиняя страданiя, будучи поражаемы, а не поражая, подвергаясь казнямъ, а не коварствуя.., будучи изгоняемы, а не изгоняя, будучи преследуемы, а не преследуя, будучи убиваемы, а не убивая, — и что, какъ овцы, назначенныя на закланiе, они измеехъ волковъ, беснующихся, дышащихъ убiйствомъ, бывшихъ свирепее зверей. Когда слово распространялось и благочестiе посевалось, отовсюду разгорались костры, вражда и войны..., кто принималъ слово, обращался для всехъ въ общаго врага, изгонялся изъ отечества, терялъ имущество и подвергался опасности относительно... самой жизни... Видишь ли, какъ скорбь утверждаетъ Евангелiе“54). И въ дальнейшей исторiи Церкви святитель съ гордостью отмечаетъ, что она росла безъ насилiя и мщенiя, но, напротивъ, возрастала и возвеличивалась среди гоненiй отъ неверныхъ. „Съ того времени, какъ пришелъ Христосъ, были неверные цари, были и верные, но изъ неверныхъ большая часть ввергала верующихъ въ пропасти, въ костры, въ бездны, въ моря, предавала бешенству зверей... И хотя верующiе были терзаемы всеми способами, но вера возрастала еще более. А благочестивый царь ни одинъ никогда не решался наказывать и мучить кого-либо изъ неве— и, однако, заблужденiе и такъ само собою проходитъ и исчезнетъ“55). Непозволительно христiанамъ ниспровергать заблужденiя принужденiемъ и насилiемъ, но заповедано убежденiемъ, словомъ и кротостiю совершать спасенiе людей“56).

Можно было бы и еще отметить черты согласнаго пониманiя евангельскихъ заповедей и устроенiя христiанскаго быта у великаго учителя Церкви и Л. Н. Толстого. Такъ они согласно смотрятъ на основы права собственности, въ частности на то, что земля не должна входить въ частное владенiе57), одинаково отрицаютъ клятву въ христiанской жизни58), согласно смотрятъ на преимущества бедности59), на ненормальности жизни въ городе60), преимущества рабочей трудовой жизни61), на характеръ христiанской жизни, какъ бы по природе страннической62) и т. д. Подробно, однако, останавливаться на этихъ чертахъ сходства этическихъ воззренiй двухъ проповедниковъ христiанскаго ученiя намъ не представляется нужнымъ. Много у нихъ есть общаго, много и различнаго. Мы ограничиваемся указаннымъ согласiемъ сравниваемыхъ проповедниковъ христiанскаго нравственнаго ученiя по вопросу о жизненномъ значенiи заповедей Христовыхъ. Какъ бы ни было велико различiе св. Іоанна и гр. Толстого во всехъ остальныхъ отношенiяхъ и въ пониманiи частныхъ заповедей Господа, но согласiе двухъ столь различныхъ моралистовъ въ пониманiи такого великаго жизненнаго вопроса имеетъ самое существенное значенiе для нашего времени, и потому заслуживаетъ быть отмеченнымъ.

Графа Толстого отделяетъ отъ св. Іоанна Златоустаго полторы тысячи леешаютъ они одинъ и тотъ же, центральный для христiанской совести, вопросъ о жизни по вере Христовой. И, конечно, удивительно здесь не то, что решается одинъ и тотъ же вопросъ: безъ сомненiя, если бы прошли десятки тысячъ летъ, вопросъ этотъ все равно неотступно стоялъ бы передъ совестью людей и требовалъ бы своего разрешенiя. Удивительно то, что графъ Л. Н. Толстой, проповедуя, что Христосъ Спаситель училъ людей для того, чтобы они исполняли Его ученiе и на основе этого ученiя построяли свою жизнь, — проповедуя это, Л. Н. Толстой былъ искренно убежденъ, что онъ предлагаетъ новое, сравнительно съ церковнымъ, пониманiе отношенiя Евангелiя къ жизни. Что же это такое? Русская церковь всегда была единомысленна съ греческой; творенiя святыхъ отцовъ церкви, и особенно св. Іоанна Златоуста, тщательно изучались въ Россiи, и авторитетъ ихъ стоялъ всегда высоко. Согласно со св. Іоанномъ учили и все великiе церковные учители. И вдругъ гр. Толстой какъ бы откровенiе какое возвещаетъ мiру, что Христосъ училъ людей для того, чтобы Его последователи исполняли Его ученiе. И не одинъ графъ Толстой такъ думалъ. Широкiе интеллигентные круги русскаго общества также приняли его слово за новое откровенiе. Но и этого мало: наше богословiе въ лице очень и очень многихъ его представителей съ величайшей горячностью начало опровергать и этотъ пунктъ въ ученiи гр. Толстого, и съ особенною любовью и ревностью, достойными лучшей участи, начало доказывать, что безъ убiйства, побоевъ, войны, клятвы и т. д. мiръ существовать не можетъ. Конечно, голосъ нашего богословiя, при томъ далеко неединодушный, не есть голосъ Церкви вселенской. Но все-же нередко самыя удивительныя вещи выдавались нашими богословами за церковное ученiе, а ихъ санъ и ученые дипломы легко могли заставить читателей поверить тому, что и действительно разныя богословскiя измышленiя выражаютъ церковное сознанiе. Верилъ же этому самъ Л. Н. Толстой... Получается поражающая картина. Пятнадцать веедникъ со всею силою убежденности доказывалъ, что заповеди Господа, какъ оне выражены въ нагорной беседе, могутъ и должны быть исполняемы въ Церкви Христовой. Ревностно обличалъ св. Іоаннъ неправый путь жизни человечества и призывалъ горячо и неустанно вступить на путь последованiя Христу. Прошли полторы тысячи летъ, и эту самую мысль также горячо и неустанно защищаетъ графъ Толстой, но уже не столько обличая членовъ Церкви, сколько самую учащую церковь. Конечно, произошло страшное недоразуменiе: гр. Толстой смешалъ голосъ Церкви съ голосомъ отдельныхъ ея представителей. Но все же нельзя закрывать глаза на то явленiе, что и пятнадцать вековъ спустя после св. Іоанна, а верней — 19 после проповеди въ мiре Евангелiя, находятся люди, которые отъ лица Церкви доказываютъ и убеждаютъ, что евангельскiя заповеди, какъ безконечно высокiя, неприложимы къ нашей жизни во всей ихъ чистотеерится, что это не такъ, и полторы тысячи летъ не прошли безплодно для христiанизацiи человеческаго сознанiя. Въ самомъ деле, въ лице св. Іоанна и другихъ святителей древней Церкви мы имеемъ великихъ христiанскихъ учителей, мысль которыхъ высоко-высоко поднималась надъ уровнемъ широкихъ круговъ ихъ современниковъ. Поэтому и произошло такъ, что жизнь далеко отстояла отъ возвещаемой учителями церкви истины, и эта жизнь, человеческiй эгоизмъ и плотяность не только не были, повидимому, побеждены призывомъ великихъ церковныхъ учителей, но укоренялись, и прямое нарушенiе заповедей Христовыхъ вошло въ самый бытъ жизни христiанской какъ нечто законное, извиняемое немощностью человеческой природы и устоями человеческихъ общежитiй. Поэтому также остро, а можетъ быть и еще острее ставится для нашего сознанiя проблема о разладе между жизнью и идеаломъ. Но однако самая проблема ставится уже не только съ высоты церковной кафедры, но и изъ недръ народнаго сознанiя.

Говорилъ одинъ графъ Толстой, но отвечали ему тысячи сердецъ. Велико и теперь разстоянiе жизни христiанскаго общества отъ ея евангельской нормы, больше, быть можетъ, чеесть народная, эти глаза сердца, уже видятъ это разстоянiе, плачутъ отъ сознанiя своего убожества, готовы иногда осудить себя, иногда отвергнуть, и даже съ ненавистью, идеалъ, но совесть современнаго сознательнаго христiанина уже не можетъ лгать и не захочетъ лгать. Она можетъ простить гр. Толстому его заблужденiя и Богу предоставить судъ надъ его кощунствомъ. Но эта совесть никогда не признаетъ учителями истины техъ, которые говорятъ отъ имени Христа, но говорятъ не то, чему Онъ училъ. И въ этомъ отношенiи проповедь Л. Н. Толстого не пройдетъ безследно. Толстой не учитель Церкви. Та „часть истины“, которая прошла черезъ его сознанiе63), уже съ первыхъ вековъ христiанства заключена въ творенiяхъ великихъ провозвестниковъ церковнаго ученiя, и заключена во всей полноте, потому что утверждается на живомъ камне, который есть Христосъ, Единородный Сынъ Божiй. Но гр. Л. Н. Толстой — это живой укоръ нашему христiанскому быту и будитель христiанской совести. Дремлетъ эта совесть... Высоко поднимаются храмы христiанскiе и много ихъ по лицу земли, — этихъ символовъ того, что победилъ Галилеянинъ. Но вне стенъ этихъ храмовъ жизнь течетъ по своимъ законамъ, глубоко враждебнымъ тому, что возвещается въ Евангелiи, и приносятся непрестанныя жертвы богамъ инымъ. И усыпляется совесть этимъ мнимо-христiанскимъ бытомъ, и сладко сознанiе, что можно считать себя последователемъ Христа, сделавъ Его крестъ украшенiемъ своей жизни, но не нося на себе тяжести этого креста. Дремлетъ совеедниковъ. Этотъ голосъ не только легко заглушается шумомъ мiра, но нередко и самъ сливается съ нимъ и начинаетъ учить, следуя „заповедямъ, преданiямъ человеческимъ“. Много, слишкомъ много есть въ нашей повседневной проповеди отъ лица Церкви такого, что делаетъ эту проповедь лишенной внутренней силы и убедительности; уныло звучатъ слова наши о любви къ Богу, о жизни въ Немъ одномъ, о следованiи заповедямъ Его. Не будитъ эта проповедь дремлющихъ сердецъ, не влечетъ къ себе душу, погибающую въ суете мiра... Но раздалось это же слово о жизни въ Боге и по Его закону изъ устъ великаго писателя родной земли, и къ нему прислушивается мiръ; какъ удары призывного колокола несутся его слова по мiру и ударяютъ въ сердца, будятъ дремлющiя силы человеческаго духа и зовутъ ихъ могучимъ призывомъ на дело Божье. Правда, и эти слова еще непонятны и часто непрiятны мiру, но все-таки есть что то, что делаетъ эти непонятныя слова родными для человека, привлекающими сердца людей своею искренностью, личной выстраданностью, какою то общечеловеческой правдой. И въ лучахъ этой правды яснымъ дееется, хотя сквозь туманъ ошибокъ и заблужденiй, новая обетованная земля на которой царствуетъ воля Божья.

„Не увидать той обетованной земли, куда ввелъ другихъ, — хотя бы содействовалъ сколько нибудь введенiю другихъ, — есть неизменный законъ истинной жизни“. Такъ говорилъ самъ Л. Н. Толстой, и тихою грустью веетъ отъ словъ этихъ. Но для всехъ, ищущихъ обетованной земли, тоскующихъ по ней, дороги эти самоотверженные вожди человечества, хотя бы они вели людей въ землю обетованiя и не прямою дорогой, и благодарная память о нихъ не умираетъ.

Василiй Экземплярскiй.

Кiевъ, 26 августа 1911 г.

Сноски

1) „Царство Божiе внутри васъ“, ч. I, стр. 134. (Берлинское изданiе).

2) „Послесловiе къ Крейцеровой сонате“, Всемiрн. Вест., февр. 1906 г., стр. 17.

3—20.

4) „Въ чемъ моя вера“, Всемiрн. Вест., февр. 1906 г., стр. 116.

5) Тамъ же, стр. 29.

6) „Царство Божiе внутри васъ“, стр. 139—143.

7) „Мысли о новомъ жизнепониманiи“, стр. 190, изд. 1907 г.

8) Заповедей зтихъ пять по счету Л. Н. Толстого. Первая заповедь — не оскорблять людей словомъ. Вторая — чистота брачной жизни. Третья — не клясться. Четвертая — не платить зломъ за зло, терпеть обиды, отдавать рубаху. Пятая — не делать зла врагамъ, говорить о нихъ доброе, не делать различiя между ними и своими гражданами. Тамъ же, стр. 190—191.

9) Тамъ же, стр. 190.

10) „Въ чемъ моя вера“, стр. 116—117.

11) Тамъ же, стр. 124—125.

12) „Въ чемъ наше счастье“, т. 13, стр. 19—20, изд. 1890 г.

13) „Въ чемъ моя вера“, стр. 30—31.

14) Стр. 8—9, 157.

15—133.

16) Особенно много места этой полемике гр. Толстой уделяетъ въ своемъ сочiненiи „Царство Божiе внутри васъ“. Здесь последовательно опровергаются следующiя возраженiя противъ долга исполнять заповедь о непротивленiи злу: во 1-хъ, что будто бы Христосъ Спаситель разрешалъ насилiе; во 2-хъ, что безъ насилiя погибнутъ добрые; въ 3-хъ, что насилiе законно для защиты другого, въ 4-хъ, что заповедь о непротивленiи не есть принципъ жизни, но лишь ея частное правило, нарушать которое свойственно человеческой слабости (часть 1), въ 5-хъ, что начало непротивленiя злу несовместимо съ государствомъ; въ 6-хъ, что необходимость насилiя обусловливается существованiемъ дикихъ народов, которые могутъ разрушить нашу цивилизацiю (часть 2). Подробно разбираются гр. Толстымъ возраженiя противъ интересующаго насъ пункта его ученiя и въ другихъ его сочиненiяхъ.

17) „Въ чемъ моя вера“, стр. 85—103.

18) „Христiанское ученiе“, ч. VIII, §§ 389—393.

19) Напр. „Въ чемъ моя вера“, стр. 77.

Сноски к стр. 94

20) Тамъ же, стр. 73—76 и др.

21

22) Слово I, „О сокрушенiи“, т. 1, стр. 130—131.

23) Беседа XXVII на 2 Коринф., т. 10, стр. 704.

24) Бес. XLVII на Де

25) Бес. XXVI на Послан. къ Римл., т. 9, стр. 811—812.

26) Бес. LXXII на Еванг. Іоанна, т. 8, стр. 485.

27) Бес. XIII на кн. Бытiя, т. 4, стр. 107.

28) Бес. X на 1 Тимоф—688.

29) По терминологiи гр. Толстого „жалеетъ“.

30) Бес. XXII на Посл. къ Римл., т. 9, стр. 772—773.

31) Бес. XXIII, стр. 783.

32„Объ ученiи и наставленiи“, т. 12, стр. 522.

33) Бес. ХС на ев. Матф., т. 7. стр. 885.

34) Бес. на псалмы, т. 5, стр. 38.

35) Бес. XVIII на 1 Тимоф—755.

36) „Въ чемъ моя вера“, стр. 11.

37) Бес. XXXVIII на ев. Матф., т. 7, стр. 417—420.

38

39) Бес. LXXVI на ев. Матф., т. 7, стр. 768—769.

40) Бес. 2 на посл. къ Филимону, т. 11, стр. 899.

41) „УвеФеодору падшему“, т. 1, стр. 41, сравн. „Беседа, когда Евтихiй былъ схваченъ“, т. 3, стр. 410—411.

42) Бес. XIII на Деян. апост., т. 9, стр. 129.

43

44) Бес. XXIV на Ев. Матфея, т. 7, стр. 279—281.

45) Бес. LIII. т. 7, стр. 550—551.

46) Если гр. Толстой думалъ, что люди живутъ плохо потому, что много думаютъ о будущей жизни, то св. Іоаннъ полагалъ какъ разъ обратное: онъ думалъ, что современные ему христiане не живутъ по заповееры и думы о будущей жизни.

47) „Христiанство не шутка, возлюбленные, и не праздное дело“... т. 3, стр. 166.

48) Бес. на Де—286, сравн. бес. VI, стр. 68—69.

49) Бес. XVIII на Ев. Матф., т. 7, стр. 206—208 и дал.

50) Бес. III о Давиде и Сауле

51) Бес. XXII на посл. къ Римл., т. 9, стр. 773.

52) Бес. LXXXIV на Ев. Матф., т. 7, стр. 842—843.

53) Обычное ограниченiе въ системахъ нашего оффицiальнаго богословiя.

54„Бес. VII, сказанная въ храме св. Анастасiи“, т. 12, стр. 323—327.

55) „Похвала св. муч. Дросиде“, т. 2, стр. 733.

56) „О святомъ Вавиле“, т. 2, стр. 577.

57) Подробное изложенiе взгляда св. Іоанна на собственность можно читать въ моей книжке „Ученiе древней Церкви о собственности“, стр. 42—50, 113—139, 195—246.

58) Напр. Творенiя св. Іоанна въ русск. пер. т. 12, „Слово о клятве“, стр. 726—733, особенно стр. 729 и множ. др.

59„Ученiе древней Церкви о собственности“, стр. 139—143.

60) Напр., т. 1, стр. 53 и др.

61) Напр., т. 7, стр. 550.

62) Напр., т. 7, стр. 706.

63) Хочется привести здеействительно руководящими въ отношенiи къ нему. „Я прошу всехъ техъ, которые будутъ читать и понимать мое писанiе, откинувъ такъ же, какъ и я, все светскiя соображенiя, имея въ виду только то вее котораго мы пришли въ этотъ мiръ, и очень скоро, какъ телесныя существа, исчезнемъ изъ него, и безъ поспешности и раздраженiя понимать и обсуждать то, что я высказываю, и въ случае несогласiя не съ презреенiемъ и любовью поправлять меня; въ случае же согласiя со мной помнить, что если я говорю истину, то истина эта не моя, а Божiя, и что только случайно часть ея проходитъ черезъ меня, точно такъ же, какъ она проходитъ черезъ каждаго изъ насъ, когда мы познаемъ истину и передаемъ ее“ („Христiанское ученiе“, предисловiе).

Раздел сайта: