[О Толстом]
У каждого народа свои собственные мучения и своя собственная мудрость и у каждого народа своя красота и своя правда. Мучения и мудрость русского народа, это — Достоевский. Его красота и правда — Лев Толстой. Оттого всегда точно радуется что-то, оттого становится так светло, когда думаешь о Толстом.
Кто-то из моих приятелей рассказывал мне, что один ирландец, с которым он где-то в Швейцарии или в другом месте международных встреч сидел рядом за обедом, когда узнал, что сосед его русский, долго смотрел и улыбался и вдруг совсем неожиданно произнес:
— Tolstoï!
Ребячество. Но им обоим, и моему приятелю, и ирландцу, сразу стало легко на сердце. Точно побратались. Ирландец одним словом выразил так много. Разве это не высшая любезность, какую можно сказать русскому человеку: вы — русский, а Россия дала нам Толстого?
И в каждом русском человеке содержится хоть крупица красоты и правды Толстого. Иначе он не русский, а чужой. Русский человек может быть, чем хотите: социал-демократом или либералом, декадентом или революционером, штундистом или старовером, политиканом или эстетом, даже аферистом, бюрократом, черносотенцем, но если вглядеться в самые далекие и сокровенные глубины лучших побуждений его души, то, непременно, зардится там, хотя бы одной искоркой да зардится, — толстовство. Конечно, не «ученье Толстого». Истинное толстовство несравненно шире «учения». Оно не укладывается в нем. Толстовство — вся та атмосфера, в которой возникло «учение», все это заветное русское народничество, опять-таки не только партийное и закостенелое, а живое и движущееся, которое народилось еще во времена Герцена или даже раньше его и которое золотой чертой идет через всю нашу культуру. Многообразны и сложны источники этого толстовства; трудно будет собрать их все и полно осветить их, когда за эту работу возьмутся историки русской культуры. Толстовство — народничество в обоих значениях этого слова, никогда в сущности не оторвавшихся вполне друг от друга. Толстовство — такое упование русских людей, которое черпает себе новые силы в лучших порывах народных и даже всенародных, т. е. и книжных, и не книжных. Толстовство — то, на чем сговорились, в общих чертах, эти когда-то расторгнутые интеллигенция и народ. Толстовство — то взаимодействие западничества и славянофильства, рационализма и религиозности, которое мы видим теперь.
Огромная задача, лежащая на русском народе, а одновременно и на каждом отдельном думающем и общественно действующем русском человеке и заключается в том, чтобы осуществить нечто от толстовства. И оно идет к осуществлению. Только многими путями. Разны они. Оно осуществляется и через партийное народничество, и через социал-демократию, и через либерализм, и через религиозное обновление, и даже через «новые веяния». При настоящем возрождении России, совершенно безразлично, в чьих бы руках она ни оказалась: партийных народников, либералов, социал-демократов — в том, что будет сделано, непременно скажется толстовство, и именно этим будет отличаться русское возрождение от какого-либо иного.
и самокритики, и отсюда — новое вдохновение. Лев Толстой переживал не один раз подобные моменты. Их знает всякий, кто следил за ним. А Россия пережила такой момент впервые в 80-м году во время «Пушкинских дней». Тургенев сказал тогда по поводу Пушкина самое лучшее, что можно сказать о русском Слове, а Достоевский излил всю душу свою, чтобы определить главное содержимое этого Слова. Нам теперь так нужны были «толстовские дни». Они должны были быть то же, что «пушкинские»: самоиспытание, объединение и новое вдохновение. Этого не случилось. Но если не теперь, то позже «толстовские дни» великого творческого самопознания России наступят. И тогда заново начнут крепнуть и правда, и красота великого русского страдальца народа, народа гениального, потому что он дал миру гения — Льва Толстого.
Евгений Аничков