• Наши партнеры
    https://www.rostokgroup.ru где купить рулонный газон в москве.
  • Воскресение
    Часть третья. Глава XXV

    XXV.

    Мрачный дом острога с часовым и фонарем под воротами, несмотря на чистую, белую пелену, покрывавшую теперь всё — и подъезд, и крышу, и стены, производил еще более, чем утром, мрачное впечатление своими по всему фасаду освещенными окнами.

    Величественный смотритель вышел к воротам и, прочтя у фонаря пропуск, данный Нехлюдову и англичанину, недоумевающе пожал могучими плечами, но, исполняя приказание, пригласил посетителей следовать за собой. Он провел их сначала во двор и потом в дверь направо и на лестницу в контору. Предложив им садиться, он спросил, чем может служить им, и, узнав о желании Нехлюдова видеть теперь же Маслову, послал за нею надзирателя и приготовился отвечать на вопросы, которые англичанин тотчас же начал через Нехлюдова делать ему.

    — На сколько человек построен зàмок? — спрашивал англичанин. — Сколько заключенных? Сколько мужчин, сколько женщин, детей? Сколько каторжных, ссыльных, добровольно следующих? Сколько больных?

    Нехлюдов переводил слова англичанина и смотрителя, не вникая в смысл их, совершенно неожиданно для себя смущенный предстоящим свиданием. Когда среди фразы, переводимой им англичанину, он услыхал приближающиеся шаги, и дверь конторы отворилась, и, как это было много раз, вошел надзиратель и за ним повязанная платком, в арестантской кофте Катюша, он, увидав ее, испытал тяжелое чувство.

    «Я жить хочу, хочу семью, детей, хочу человеческой жизни», мелькнуло у него в голове в то время, как она быстрыми шагами, не поднимая глаз, входила в комнату.

    Он встал и ступил несколько шагов ей навстречу, и лицо ее показалось ему сурово и неприятно. Оно опять было такое же, как тогда, когда она упрекала его. Она краснела и бледнела, пальцы ее судорожно крутили края кофты, и то взглядывала на него, то опускала глаза.

    — Вы знаете, что вышло помилование? — сказал Нехлюдов.

    — Да, надзиратель говорил.

    — Так что, как только получится бумага, вы можете выйти и поселиться где хотите. Мы обдумаем...

    — Что мне обдумывать? Где Владимир Иванович будет, туда и я с ним.

    Несмотря на всё свое волнение, она, подняв глаза на Нехлюдова, проговорила это быстро, отчетливо, как будто вперед приготовив всё то, что она скажет.

    — Вот как! — сказал Нехлюдов.

    — Что ж, Дмитрий Иванович, коли он хочет, чтобы я с ним жила, — она испуганно остановилась и поправилась, — чтоб я при нем была. Мне чего же лучше? Я это за счастье должна считать. Что же мне?..

    «Одно из двух: или она полюбила Симонсона и совсем не желала той жертвы, которую я воображал, что приношу ей, или она продолжает любить меня и для моего же блага отказывается от меня и навсегда сжигает свои корабли, соединяя свою судьбу с Симонсоном», подумал Нехлюдов, и ему стало стыдно. Он почувствовал, что краснеет.

    — Если вы любите его... — сказал он.

    — Что любить, не любить? Я уж это оставила, и Владимир Иванович ведь совсем особенный.

    — Да, разумеется, — начал Нехлюдов. — Он прекрасный человек, и я думаю...

    Она опять перебила его, как бы боясь, что он скажет лишнее или что она не скажет всего.

    — Нет, вы меня, Дмитрий Иванович, простите, если я не то делаю, что вы хотите, — сказала она, глядя ему в глаза своим косым таинственным взглядом.— Да, видно, уж так выходит. И вам жить надо.

    — Я не ожидал этого, — сказал он.

    — Что же вам тут жить и мучаться. Довольно вы помучались, — сказала она и странно улыбнулась.

    — Я не мучался, а мне хорошо было, и я желал бы еще служить вам, если бы мог.

    — Нам, — она сказала: «нам» и взглянула на Нехлюдова, — ничего не нужно. Вы уж и так сколько для меня сделали. Если бы не вы... — она хотела что-то сказать, и голос ее задрожал.

    — Меня-то уж вам нельзя благодарить, — сказал Нехлюдов.

    — Что считаться? Наши счеты Бог сведет, — проговорила она, и черные глаза ее заблестели от вступивших в них слез.

    — Какая вы хорошая женщина! — сказал он.

    — Я-то хорошая? — сказала она сквозь слезы, и жалостная улыбка осветила ее лицо.

    — Are you ready?[79] — спросил между тем англичанин.

    — Directly,[80] — ответил Нехлюдов и спросил ее о Крыльцове.

    Она оправилась от волнения и спокойно рассказала, что знала: Крыльцов очень ослабел дорогой, и его тотчас же поместили в больницу. Марья Павловна очень беспокоилась, просилась в больницу в няньки, но ее не пускали.

    — Так мне итти? — сказала она, заметив, что англичанин дожидается.

    — Я не прощаюсь; я еще увижусь с вами, — сказал Нехлюдов.

    — Простите, — сказала она чуть слышно. Глаза их встретились, и в странном косом взгляде и жалостной улыбке, с которой она сказала это не «прощайте», а «простите», Нехлюдов понял, что из двух предположений о причине ее решения верным было второе: она любила его и думала, что, связав себя с ним, она испортит его жизнь, а, уходя с Симонсоном, освобождала его и теперь радовалась тому, что исполнила то, что хотела, и вместе с тем страдала, расставаясь с ним.

    Нехлюдов оглянулся на англичанина, готовый итти с ним, но англичанин что-то записывал в свою записную книжку. Нехлюдов, не отрывая его, сел на деревянный диванчик, стоявший у стены, и вдруг почувствовал страшную усталость. Он устал не от бессонной ночи, не от путешествия, не от волнения, а он чувствовал, что страшно устал от всей жизни. Он прислонился к спинке дивана, на котором сидел, закрыл глаза и мгновенно заснул тяжелым, мертвым сном.

    — Что же, угодно теперь пройти по камерам? — спросил смотритель.

    Нехлюдов очнулся и удивился тому, где он. Англичанин кончил свои записи и желал осмотреть камеры. Нехлюдов, усталый и безучастный, пошел за ним.

    79. Вы готовы?

    Раздел сайта: