XIII.
«Так и сделаю», с радостным самодовольством сказал сам себе Нехлюдов, и, вспомнив, что ему надо было еще зайти к богатому мужику Дутлову, он направился к высокой и просторной связи, с двумя трубами, стоявшей посредине деревни. Подходя к ней, он столкнулся у соседней избы с высокой, ненарядной бабой, лет сорока, шедшей ему навстречу.
– С праздником, батюшка, – сказала ему, нисколько не робея, баба, останавливаясь подле него и радушно улыбаясь и кланяясь.
– Здравствуй, кормилица, – отвечал он: – как поживаешь? Вот иду к твоему соседу.
– Так-с, батюшка, ваше сиятельство, хорошее дело. А чтò, к нам не пожалуете? Уж кàк бы мой старик рад был!
– Что ж, зайду, потолкуем с тобой, кормилица. Эта твоя изба?
– Эта самая, батюшка.
– Там жарко; лучше здесь посидим, потолкуем, – отвечал он на приглашение кормилицы войти в избу. Кормилица была еще свежая и красивая женщина. В чертах лица ее и особенно в больших черных глазах было большое сходство с лицом барина. Она сложила руки под занавеской и, смело глядя на барина и беспрестанно виляя головой, начала говорить с ним:
– Чтò ж это, батюшка, зачем изволите к Дутлову жаловать?
– Да хочу, чтоб он у меня землю нанял, десятин тридцать, и свое бы хозяйство завел, да еще чтоб лес он купил со мной вместе. Ведь деньги у него есть, так что ж им, так, даром лежать? Как ты об этом думаешь, кормилица?
– Да чтò ж? Известно, батюшка, Дутловы люди сильные; во всей вотчине почитай первый мужик, – отвечала кормилица, поматывая головой. – Летось другую связь из своего леса поставил, господ не трудили. Лошадей у них, окромя жеребят да подростков, троек шесть соберется, а скотины, коров да овец как с поля гонят, да бабы выйдут на улицу загонять, так в воротах их-то сопрется, что беда; да и пчел-то колодок сотни две, не то больше живет. Мужик оченно сильный, и деньги должны быть.
– А как ты думаешь, много у него денег? – спросил барин.
– Люди говорят, известно по злобе, может, что у старика деньги немалые; ну да про тò он сказывать не станет и сыновьям не открывает, а должны быть. Отчего ему рощей не заняться? Нешто побоится славу про деньги пустить. Он тоже, годов пять тому, лугами был с Шкаликом дворником в доле, по малости стал займаться, да обманул, чтò ли, его Шкалик-то, так рублев триста пропало у старика; с тех пор и бросил. Да как им исправным не быть, батюшка, ваше сиятельство! – продолжала кормилица: – при трех землях живут, семья большая, всё работники, да и старик-от – чтò же худо говорить – сказать, что хозяин настоящий. Во всем-то ему задача, что дивится народ даже; и на хлеб, и на лошадей, и на скотину, и на пчел, и на ребят-то счастье. Теперь всех поженил. То у своих девок брал, а теперь Илюшку на вольной женил, сам откупил. И тоже баба хорошая вышла.
– Что ж они, ладно живут? – спросил барин.
– Как в дому настоящая голова есть, то и лад будет. Хоть бы Дутловы – известно бабье дело; невестки за печкой полаются, полаются, а всё под стариком-то и сыновья ладно живут.
– Теперь старик большего сына, Карпа, слыхать, хочет хозяином в дому поставить. Стар, мол, уж стал; мое дело около пчел. Ну Карп-то и хороший мужик, мужик аккуратный, а всё далеко против старика хозяином не выйдет. Уж того разума нету!
– Так вот Карп захочет, может-быть, заняться и землей и рощами – кàк ты думаешь? – сказал барин, желавший от кормилицы выпытать всё, чтò она знала про своих соседей.
– Вряд ли, батюшка, – продолжала кормилица: – старик сыну денег не открывал. Пока сам жив, да деньги у него в доме, значит, всё стариков разум орудует; да и они больше извозом займаются.
– А старик не согласится?
– Побоится.
– Чего ж он побоится?
– Да как же можно, батюшка, мужику господскому свои деньги объявить? Неравен случай, и всех денег решится! Вот с дворником в дела вошел, да и ошибся. Где же ему с ним судиться! Так и пропали деньги; а с помещиком-то уж и вовсе квит как-раз будет.
– Дà, от этого… – сказал Нехлюдов, краснея. – Прощай, кормилица
– Прощайте, батюшка, ваше сиятельство. Покорно благодарим.