НЕДЕЛЬНОЕ ЧТЕНИЕ
СМЕРТЬ В ГОСПИТАЛЕ
И вот теперь, как я пишу это, ярко припоминается мне один умирающий, чахоточный, тот самый Михайлов, который лежал почти против меня. Самого Михайлова, впрочем, я мало знал. Это был еще очень молодой человек, лет двадцати пяти, не более, высокий, тонкий и чрезвычайно благообразной наружности. Он жил в особом отделении и был до странности молчалив, всегда как-то тихо, как-то спокойно-грустный. Точно он «засыхал» в остроге.
ясный день. Помню, солнце так и пронизывало крепкими, косыми лучами зеленые, слегка подмерзшие стекла в окнах нашей палаты. Целый поток их лился на несчастного. Умер он не в памяти и тяжело, долго отходил, несколько часов сряду. Еще с утра глаза его уже начинали не узнавать подходивших к нему. Его хотели как-нибудь облегчить, видели, что ему очень тяжело; дышал он трудно, глубоко, с хрипением; грудь его высоко подымалась, точно ему воздуху было мало. Он сбил с себя одеяло, всю одежду и, наконец, начал срывать с себя рубашку. Страшно было смотреть на это длинное-длинное тело, с высохшими до кости ногами и руками, с опавшим животом, с поднятою грудью, с ребрами, отчетливо рисовавшимися, точно у скелета. На всем теле его остались один только деревянный крест с ладонкой и кандалы, в которые, кажется, он бы теперь мог продеть иссохшую ногу. За полчаса до смерти его все у нас как будто притихли, стали разговаривать чуть не шепотом. Кто ходил, ступал как-то неслышно. Разговаривали меж собой мало, о вещах посторонних, изредка только взглядывали на умиравшего, который хрипел всё более и более. Наконец он блуждающей и нетвердой рукой нащупал на груди свою ладонку и начал рвать ее с себя, точно и та была ему в тягость, беспокоила, давила его. Сняли и ладонку. Минут через десять он умер. Стукнули в дверь караульному, дали знать. Вошел сторож, тупо посмотрел на мертвеца и отправился к фельдшеру. Фельдшер, молодой и добрый малый, явился скоро; быстрыми шагами, ступая громко по притихшей палате, подошел к покойнику и с каким-то особенно развязным видом взял его за пульс, пощупал, махнул рукою и вышел. Тотчас же отправились дать знать караулу: преступник был важный, особого отделения; его и за мертвого-то признать надо было с особыми церемониями.
лежавший на подушке крест, взял его, осмотрел и молча надел его опять Михайлову на шею, надел и перекрестился. Между тем мертвое лицо костенело; луч света играл на нем, рот был полураскрыт; два ряда белых молодых зубов сверкали из-под тонких, прилипших к деснам губ. Наконец вошел караульный унтер-офицер при тесаке и в каске, за ним два сторожа. Он подходил, всё более и более замедляя шаги, с недоумением посматривая на затихших и со всех сторон сурово глядевших на него арестантов. Подойдя на шаг к мертвецу, он остановился как вкопанный, точно оробел. Совершенно обнаженный, иссохший труп, в одних кандалах, поразил его, и он вдруг отстегнул чешую, снял каску, чего вовсе не требовалось, и широко перекрестился. Это было суровое, седое, служилое лицо. Помню, в это же самое мгновение тут же стоял Чекунов, тоже седой старик. Всё время он молча и пристально смотрел в лицо унтер-офицера, прямо в упор, и с каким-то странным вниманием вглядывался в каждый жест его. Но глаза их встретились, и у Чекунова вдруг отчего-то дрогнула нижняя губа. Он как-то странно скривил ее, оскалил зубы и быстро, точно нечаянно, кивнув унтер-офицеру на мертвеца, проговорил:
— Тоже ведь мать была! — и пошел прочь.
Но вот труп стали поднимать, подняли вместе с койкой; солома захрустела, кандалы звонко, среди всеобщей тишины, брякнули об пол... Их подобрали. Тело понесли. Вдруг все громко заговорили. Слышно было, как унтер-офицер, уже в коридоре, посылал кого-то за кузнецом. Следовало расковать мертвеца...
«Записок из Мертвого дома»).
Примечания
«Записки из Мертвого дома» Достоевского были высоко оценены Толстым сразу же по их появлении в печати. 22 февраля 1862 г. в письме к А. А. Толстой он настойчиво советовал ей прочесть произведение Достоевского, прибавляя: «Это нужно» (т. 60, стр. 419).
В статье «Несколько слов по поводу книги «Война и мир» (1868) «Записки из Мертвого дома» отнесены Толстым к числу классических произведений русской литературы, отличающихся своеобразием художественной формы (см. т. 16).
«Записки из Мертвого дома» и пишет H. Н. Страхову 26 сентября, что он не знает «лучшей книги изо всей новой литературы, включая Пушкина». Произведение Достоевского — «хорошая, назидательная книга»; точка зрения автора удивительная — «искренняя, естественная и христианская» (т. 63, стр. 24).
В трактате «Что такое искусство?» (гл. 16) Толстой относит «Записки из Мертвого дома» к числу немногих произведении русской и мировой литературы, являющихся образцами «высшего, вытекающего из любви к богу и ближнему, религиозного искусства» (т. 30, стр. 160).
В третий раз перечитал Толстой «Записки из Мертвого дома» в 1899 году, работая над «Воскресением».[256]
«Круг чтения» в 1904 году, Толстой еще раз перечитал или по крайней мере просмотрел «Записки из Мертвого дома» и выбрал из них для «Круга чтения» два отрывка — «Смерть в госпитале» и «Орел».
«Смерть в госпитале» (заглавие дано Толстым) взят из «Записок из Мертвого дома», ч. вторая, гл. I («Госпиталь»). В тексте отрывка Толстым было сделано пять сокращений.
1) В самом начале, после слов: «который лежал почти против меня» выпущено: «недалеко от Устьянцева и который умер, помнится, на четвертый день по прибытии моем в палату. Может быть, я и заговорил теперь о чахоточных, невольно повторяя те впечатления и те мысли, которые тогда же пришли мне в голову по поводу этой смерти»;
2) После слов: «были прекрасные глаза» выброшено: «и право не знаю, почему он мне так отчетливо вспоминается»;
3) После слов: «Фельдшер, молодой и добрый малый» исключено: «немного излишне занятый своею наружностью, довольно, впрочем, счастливою, явился скоро».
«с каким-то особенно развязным видом» выпущено: «как будто нарочно выдуманным для этого случая».
5) В конце отрывка после слов: «и пошел прочь» исключено: «Помню, эти слова меня точно пронзили. И для чего он проговорил, и как пришли они ему в голову?».
Сокращения эти были произведены Толстым карандашом на копии отрывка, сделанной Н. Л. Оболенским и содержащей 3 лл. 4°, исписанных с обеих сторон. Копия была включена в наборную рукопись «Круга чтения».
Сноски