НЕДЕЛЬНОЕ ЧТЕНИЕ
БЕДНЫЕ ЛЮДИ
В рыбачьей хижине сидит у огня Жанна, жена рыбака, и чинит старый парус. На дворе свистит и воет ветер и, плескаясь и разбиваясь о берег, гудят волны... На дворе темно и холодно, на море буря, но в рыбачьей хижине тепло и уютно. Земляной пол чисто выметен; в печи не потух еще огонь; на полке блестит посуда. На кровати с опущенным белым пологом спят пятеро детей под завывание бурного моря. Муж-рыбак с утра вышел на своей лодке в море и не возвращался еще. Слышит рыбачка гул волн и рев ветра. Жутко Жанне.
Старые деревянные часы с хриплым боем пробили десять, одиннадцать... Мужа всё нет. Жанна задумывается. Муж не жалеет себя, в холод и бурю ловит рыбу. Она сидит с утра до вечера за работой. И что же? Еле-еле кормятся. А у ребяток всё нет обуви: и летом и зимой бегают босиком; и хлеб едят не пшеничный, — хорошо и то, что хватает ржаного. Только и приправы к еде, что рыба. «Ну, да слава богу, дети здоровы. Нечего жаловаться, — думает Жанна и опять прислушивается к буре. — Где-то он теперь? Сохрани его, господи, спаси и помилуй!» — говорит она и крестится.
Спать еще рано. Жанна встает, накидывает на голову толстый платок, зажигает фонарь и выходит на улицу посмотреть, не тише ли стало море, не светает ли, и горит ли лампа на маяке, и не видать ли лодки мужа. Но на море ничего не видно. Ветер рвет с нее платок и чем-то оторванным стучит в дверь соседней избушки, и Жанна вспоминает о том, что она еще с вечера хотела зайти проведать больную соседку. «Некому и приглядеть за ней», — подумала Жанна и постучала в дверь. Прислушалась... Никто не отвечает.
«Плохое вдовье дело, — думает Жанна, стоя у порога. — Хоть и немного детей — двое, а всё одной обдумать надо. А тут еще болезнь! Эх, плохое вдовье дело. Зайду, проведаю».
Жанна постучалась еще и еще. Никто не отвечал.
— Эй, соседка! — крикнула Жанна. «Уж не случилось ли что», — подумала она и толкнула дверь.
В избушке было сыро и холодно. Жанна подняла фонарь, чтобы оглядеть, где больная. И первое, что ей бросилось в глаза, это — постель прямо против двери, и на постели она, соседка, лежит на спине так тихо и неподвижно, как лежат только мертвые. Жанна поднесла фонарь еще ближе. Да, это она. Голова закинута назад; на холодном, посиневшем лице спокойствие смерти. Бледная, мертвая рука, будто потянувшаяся за чем-то, упала и свесилась с соломы. И тут же, недалеко от мертвой матери, двое маленьких детей, кудрявых и толстощеких, прикрытых старым платьем, спят, скорчившись и прижавшись друг к другу белокурыми головками. Видно, мать, умирая, еще успела закутать им ножки старым платком и накрыть их своим платьем. Дыхание их ровно и спокойно. Они спят сладко и крепко.
Дома она кладет непроснувшихся детей на кровать с своими детьми и торопливо задергивает полог. Она бледна и взволнована. Точно мучит ее совесть. «Что-то скажет он?.. — сама с собой говорит она. — Шутка ли, пятеро своих ребятишек — мало еще ему было с ними заботы... Это он?.. Нет, нет еще!.. И зачем было брать!.. Прибьет он меня! Да и поделом, я и стою того. Вот он! Нет!.. Ну, тем лучше!..»
Дверь скрипнула, будто кто вошел. Жанна вздрогнула и приподнялась со стула.
«Нет. Опять никого! Господи, и зачем я это сделала?.. Как ему теперь в глаза взгляну?..» И Жанна задумывается и долго сидит молча у кровати.
Дождь перестал; рассвело, но ветер гудит и море ревет попрежнему.
— Вот и я, Жанна!
— Ах, это ты! — говорит Жанна и останавливается, не смея поднять на него глаз.
— Ну, уж ночка! Страх!
— Да, да, погода была ужасная! Ну, а как ловля?
— Дрянь, совсем дрянь! Ничего не поймал. Только сети разорвал. Плохо, плохо!.. Да, я тебе скажу, и погодка ж была! Кажется, такой ночи и не запомню. Какая там ловля! Слава богу, что жив домой добрался... Ну, а ты что тут без меня делала?
Рыбак втащил сети в комнату и сел у печки.
— Я? — сказала Жанна, бледнея. — Да что ж я... Сидела шила... Ветер так завывал, что страшно становилось. Боялась за тебя.
— Да, да, — пробормотал муж, — погода чертовски скверная! Да что поделаешь!
Оба помолчали.
— А знаешь, — сказала Жанна, — соседка-то Симон умерла.
— Ну?
— И не знаю, когда; верно, еще вчера. Да, тяжело ей было умирать. Да и за детей-то, должно быть, как сердце болело! Ведь двое детей — крошки... Один еще не говорит, а другой чуть начинает ползать...
Жанна замолчала. Рыбак нахмурился; лицо его сделалось серьезно, озабоченно.
— Ну, дела! — проговорил он, почесывая в затылке. — Ну, да что станешь делать! Придется взять, а то проснутся, каково им с покойницей? Ну, да что уж, как-нибудь перебьемся! Ступай же скорей!
Но Жанна не двигалась с места.
— Что ж ты? Не хочешь? Что с тобой, Жанна?
— Вот они, — сказала Жанна и отдернула полог.
Виктор Гюго. Изложил Л. Н. Толстой.
Стихотворение В. Гюго «Les pauvres gens», входящее в состав его «La légende des siècles», принадлежало к числу любимейших литературных произведений Толстого. В трактате «Что такое искусство?» (гл. ХVI) Толстой относит «Les pauvres gens» к числу «образцов высшего, вытекающего из любви к богу и ближнему, религиозного искусства» (т. 30, стр. 160).
В «Круг чтения» Толстой поместил прозаический перевод стихотворения Гюго, принадлежащий Л. И. Веселитской (В. Микулич) и озаглавленный «Бедные люди». Он был напечатан в общедоступном издании «Посредник» (М. 1904).
3 марта 1905 г. И. И. Горбунов-Посадов писал Толстому: «Моя корректорша А. И. Борисова, старинный друг «Посредника», удивилась, что вы поместили в «Круге чтения» не перевод в стихах «Бедных людей», а прозаическое изложение Микулич. Она так обрушилась на меня с тем, что все будут укорять вас, что вы поместили в «Круге» изложение для детей и народа, а не перевод подлинника, что я решил еще раз послать вам то и другое на окончательное решение... Пожалуйста, телеграфируйте окончательное ваше решение» (ГМТ).
Вместе с этим письмом И. И. Горбунов-Посадов послал Толстому прозаический перевод В. Микулич в издании «Посредник» и стихотворный перевод А. П. Барыковой, перепечатанный в книжечке ее стихотворений, выпущенной тем же издательством под названием «На память внукам». Прочитав то и другое, Толстой 4 марта 1905 г. отвечал Горбунову-Посадову: «Разумеется, прозаический перевод лучше. Я еще просмотрел его и кой-где изменил, но боюсь, что неверно с подлинником, которого у меня нет. Надо бы проверить. Это такая классическая вещь, что портить ее грех. Если можно, проверить или поручите кому проверить, или пришлите мне подлинник» (т. 75, стр. 229).
«Посредник» с исправлениями Толстого сохранился; книжка входила в состав наборной рукописи первого издания «Круга чтения». 5 марта 1905 г. Толстой вновь пишет И. И. Горбунову-Посадову: «Я вам писал о «Бедных людях». Эту записку вам перешлет Софья Александровна Стахович, я ее просил просмотреть перевод с подлинниками. Ей можно вполне доверить, и она сейчас же исправит, если что нужно» (т. 75, стр. 230).
В ответ на это письмо И. И. Горбунов-Посадов 11 марта писал: «В прозаическом изложении стихотворения Гюго «Бедные люди», которое вы окончательно назначили к печати вместо стихотворного его перевода, С. А. Стахович переменила несколько лишь слов» (ГМТ).
В конце марта 1908 г. Толстым были получены корректуры первых месяцев второго издания «Круга чтения». Прочитывая их, он нашел изложение Микулич, как сказал он Гусеву, «очень скверным» и решил переработать его. Ему хотелось в своем изложении как можно ближе придерживаться подлинника. 30 марта он писал жене, находившейся тогда в Москве: «Если вспомнишь, Pauvres gens V. Hugo. Я просил Ивана Ивановича [Горбунов-Посадов], Машу [М. Н. Толстая, жена Сергея Львовича Толстого], кажется, тебя (боюсь, что нет), и не получил, а мне нужно для корректур Круга чтения» (т. 84, стр. 382).
Повидимому, С. А. Толстая привезла из Москвы французский текст стихотворения Гюго (в яснополянской библиотеке имеется «La Légende des siècles» в парижском издании I. Hetzel, Librairie Editeurs, без обозначения года), и Толстой приступил к переработке изложения Микулич. Рукопись этой переработки сохранилась: это 20—24 страницы первого издания первого тома «Круга чтения», на которых было напечатано изложение Микулич.
«Бедных людей», сделанное Толстым для второго издания «Круга чтения», со всеми зачеркнутыми местами напечатано в «Сборнике Государственного Толстовского музея», Гослитиздат, М. 1937. стр. 12—17.