БЛАГОДАРНАЯ ПОЧВА.
(Из дневника.)
Опять живу у моего друга Черткова въ Московской губернии. Гощу по той же причине, по которой мы съезжались с ним на границе Орловской, и я год тому назад приезжал в Московскую. Причина та, что черта оседлости для Черткова — весь земной шар, кроме Тульской губернии. Вот я и выезжаю на разные концы этой губернии, чтобы видеться с ним.
Выхожу в 8-м часу на обычную прогулку. Жаркий день. Сначала иду по жесткой глинистой дороге мимо акации, готовящейся уже трещать и выбрасывать свои семена; потом мимо начинающей желтеть ржи, с своими чудными, все еще свежими васильками; выхожу в черное, почти все уж запаханное, паровое поле, направо пашет старик в бахилках сохой и на плохой худой лошади, и слышу сердитое старинное: «Вылèзь!» с особенным ударением на втором слоге. И изредка: «У! Дьявол!» и опять: «Вылезь.... Дьявол.» Хотел поговорить с ним, но когда я проходил мимо его борозды, он был на противоположном конце полосы. Иду дальше. Впереди другой пахарь. С этим, должно-быть, сойдусь, когда он будет подходить к дороге. Коли сойдусь, то и поговорю с ним, если придется, думаю я. И как раз встречаемся с ним у дороги. Этот пашет плугом на крупной рыжей лошади, молодой, красиво сложенный малый, одет хорошо, в сапогах, ласково отвечает на мой приветъ: «Бог на помощь».
— Что же, лучше сохи?
— Как же, много легче.
— А давно завел?
— Недавно, да вот украли было.
— Как же нашли?
— Нашли, своей же деревни.
— Что же, и в суд подали?
— А то как же?
— Зачем же подавать, коли плуг нашелся?
— Да ведь вор.
— Что ж что вор, посидит в остроге, хуже воровать научится.
Серьезно и внимательно смотрит на меня, очевидно не отвечая ни согласием, ни отрицанием на новую для него мысль.
Свежее, здоровое, умное лицо с чуть пробивающимися светлыми волосами на бороде и верхней губе, с умными серыми глазами. Он заворотил лошадь, чтобы итти назад, но оставил плуг, очевидно желая отдохнуть и не прочь поговорить. Я взялся за ручки плуга и тронул потную, сытую, рослую кобылу. Кобыла влегла в хомут, и я сделал несколько шагов. Но я не удержал плуг, он выскочил, и я остановил лошадь.
— Нет, вы не можете.
— Только тебе борозду испортил.
— Это ничего, справлю.
— На солнце жарко, пойдем в кустах посидим, — пригласил он, указывая на лесок вплоть у конца полосы.
Мы перешли в тень молодых березок. Он сел на землю, я остановился против него.
— Из какой деревни?
— Из Ботвиньина.
— Далече?
— Вон маячит на горке. — И он показал мне.
— Что же так далеко от дома пашешь?
— Да это не моя, здешнего мужичка, я нанялся.
— Как нанялся, на лето?
— Не, посеять нанялся, вспахать, передвоить, все как должно.
— Что же у него земли много?
— Да мер 20 высевает.
— Вот как, а лошадь это твоя? Хорошая лошадь.
— Да кобыла ничего, — говорит он с спокойной гордостью.
Кобыла, действительно, такая по ладам, росту и сытости, каких редко видишь у крестьян.
— Верно живешь в людях, извозом занимаешься?
— Не, дома, один и хозяин.
— Такой молодой?
— Да я с семи лет без отца остался, брат в Москве живет, на фабрике. Сначала сестра помогала, тоже на фабрике жила, а с 14-ти лет как есть один, во все дела, и работал, и наживал, — сказал он с спокойным сознанием своего достоинства.
— Женат?
— Нет.
— Так кто же у тебя по домашности?
— А матушка?
— И корова есть?
— Коров две.
— Вот как ! Сколько же тебе лет? — спросил я.
— Восемнадцать, — отвечал он, чуть улыбаясь и понимая, что меня занимало то, что он, такой молодой, так мог устроиться. И это, очевидно, было ему приятно.
— Какой еще молодой, — сказал я. — Что же и в солдаты придется?
— Как же, лобовой, — сказал он с тем спокойным выражением, с которым говорят про старость, про смерть, вообще про то, о чем рассуждать нечего, потому что оно неотвратимо.
Разговор наш, как и всегда в наше время разговоры с крестьянами, коснулся земли, и он, описывая свою жизнь, сказал, что земли мало, что если бы не работал где пеший, где на лошади, то и кормиться бы нечем. Но рассказывает он все это с веселым, радостным и гордым самодовольством. Повторил еще раз, что остался один хозяином c 14 лет и все один заработал.
— Ну, а вино пьешь?
Очевидно, ему неприятно было сказать, что пьет, но он не хочет сказать неправду.
— Пью, — сказал он тихо, пожимая плечами.
— А грамоте знаешь?
— Хорошо знаю.
— Что же, не читал книг о вине?
— Нет, не читал.
— Что же, а лучше бы не пить совсем.
— Известно, добра от него мало.
— Так и бросить бы.
Он молчит, и видно, что понимает и думает.
— Ведь можно, — говорю я, — а как хорошо бы. Вот я третёва дни ездил в Ивино, только подъезжаю к одному двору, а хозяин здоровывается со мною и называет меня по имени-отчеству. Выходит, что 12 лет тому назад мы виделись с ним. Это Кузин — знаешь?
— Как же. Сергей Тимофеич.
— И вот теперь говорил Кузин мне, что только радуется тому, что отстал от этой пакости, — сказал я. — И живет, видно, очень исправно. И дом и все заведенье. А не брось он пить, может и совсем не то бы было.
— Да, это точно.
— Так вот и тебе бы так. Такой ты малый хороший, к чему тебе вино пить, коли сам говорить, что от него никакой пользы нет. Брось и ты, и как хорошо будет.
— Право, брось, вот с этого раза. Вот бы хорошо было.
Он сильной рукой сжимает мою руку, и, очевидно, в этом рукопожатии видит вызов на обещание.
— Ну что же, можно, — совершенно неожиданно, как-то весело и решительно говорит он.
— Неужели обещаешь? — говорю я с удивлением.
— А то что ж? Обещаю, — говорит он, кивая головой и чуть улыбаясь.
И по его спокойному звуку голоса, серьезному, внимательному лицу видно, что это не шутка и что он точно обещает и точно хочет исполнить то, что обещает.
От старости ли, от болезни или от того и другого вместе, я стал слаб на слезы; на слезы умиления — радости. Простые слова этого милого, твердого, сильного человека, такого одинокого и такого, очевидно, готового на все доброе, так тронули меня, что я отошел от него от волнения не в силах выговорить слова.
Когда я оправился, отойдя несколько шагов, я повернулся к нему и сказал (я перед этим спросил, как его зовут):
— Так смотри же, Александр, не давши слова, крепись, а давши слово, держись.
— Да это уж как есть, верно будет.
Редко приходится испытывать более радостное чувство, которое я испытывал, отходя от него.
————
Я забыл сказать, что, разговаривая с ним, я предложил дать ему листков против пьянства и книжечек. Тех листков против пьянства, из которых один был приклеен в соседней деревне хозяином к наружной стене и был сорван и уничтожен урядником. Он поблагодарил и сказал, что зайдет в обед. В обед он не зашел, и, грешный человек, — мне пришло в голову, что весь разговор наш не был для него так важен, как мне показалось, и что ему и не нужно книг, и что вообще я приписал ему то, чего в нем не было. Но вечером он пришел, весь потный от работы и перехода. Проработав до вечера, он доехал домой, отпрег плуг, убрал лошадь и за четыре версты, бодрый, веселый, пришел ко мне за книгами. Я с гостями сидел на великолепной террасе перед разбитыми клумбами с урнами среди цветовых горок. Вообще среди той роскошной обстановки, за которую всегда стыдно перед людьми рабочего народа, когда вступаешь с ними в человеческие отношения.
Я вышел к нему и первым делом повторил вопрос: не раздумал ли? верно ли будет держать обещание? Опять с той же доброй улыбкой он сказал:
— А то как же, я и матушке сказал. Она рада, благодарит вас. —
За ухом у него я увидал бумажку.
— А куришь?
— Курю, — сказал он, очевидно ожидая, что я буду уговаривать его и это бросить. Но я не стал. Он помолчал и по какой-то странной связи мыслей, связь эта, я думаю, была в том, что, видя во мне сочувствие к своей жизни, он хотел сообщить мне то важное событие, которое ожидало его осенью, он сказал:
— А я вам не сказывал: меня уже сосватали. — И он улыбнулся, вопросительно глядя мне в глаза. — Осенью.
— Вот как! хорошее дело. Где берете?
Он сказал.
— С приданым?
— Нет, какое приданое. Девушка хорошая.
И мне пришло в голову сделать ему тот вопрос, который всегда занимает меня, когда имеешь дело с хорошими молодыми людьми нашего времени.
— А что, — спросил я. — Уж ты прости меня, что я тебя спрашиваю, но, пожалуйста, скажи правду: или не отвечай, или всю правду скажи.
Он уставил на меня спокойный, внимательный взгляд.
— Отчего ж не сказать.
— Имел ты грех с женщиной?
Ни минуты не колеблясь, он просто отвечал:
— Помилуй Бог, не былò этого.
— Вот и хорошо, очень хорошо, — сказал я. — Радуюсь за тебя.
Говорить больше было сейчас нечего.
— Ну так вот я сейчас вынесу тебе книжки и помогай тебе Бог, — И мы простились.
Да, какая чудная для посева земля, какая восприимчивая. И какой ужасный грех бросать в нее семена лжи, насилия, пьянства, разврата. Да, какая чудная земля не переставая парует, дожидаясь семени, и зарастает сорными травами. Мы же, имеющие возможность отдать этому народу хоть что-нибудь из того, чтò мы не переставая берем от него, — чтò мы даем ему? Аэропланы, дреднауты, 30-тиэтажные дома, граммофоны, кинематографы и все те ненужные глупости, которые мы называем наукой и искусством. И главное, — пример пустой, безнравственной, преступной жизни. Да еще хорошо, если бы мы за то, чтò берем от него, давали бы ему только одни ненужные, глупые и дурные примеры. А то вместо уплаты хоть части своего неоплатного долга перед ним мы засеиваем эту алчущую истинного знания землю одними «терниями и волчцами», запутываем этих милых, открытых на все доброе, чистых, как дети, людей коварными умышленными обманами.
«горе миру от соблазнов, ибо надобно придти соблазнам; но горе тому человеку, через которого соблазн приходит».
Мещерское, 21-го июня 1910 года, —
Ясная Поляна, 9-го июля 1910 года.
Примечания
Очерк «Благодарная почва» был сначала стенографически записан А. Л. Толстой под диктовку Толстого, 21 июня 1910 г., в Мещерском (где он гостил у Чертковых). Под этим числом в Дневнике записано: «Продиктовал свою встречу с Александром, как он сразу обещал не пить» (см. т. 58, стр. 68). В письме к Софье Андреевне от 22 июня 1910 г. Толстой сообщает: «Я тоже здоров. Вчера даже был необыкновенно здоров — много работал и книжки Ив. Ив. Горбунова и еще пустой рассказец той встречи и беседы с молодым крестьянином» («Письма Л. Н. Толстого к жене». Под редакцией А. Е. Грузинского. М. 1913, стр. 586). В дневнике В. Ф. Булгакова от 21 июня 1910 г. приводится его разговоре Толстым о написанном накануне рассказе «Нечаянно», а затем следует: «Часа через два узнаю, что Л. Н. продиктовал Александре Львовне, которая записала стенографически новое небольшое произведение: разговор с крестьянским парнем. Видимо, его охватил такой счастливый творческий порыв. Конечно это (я уверен) — «следствие спокойной, тихой и в то же время богатой впечатлениями жизни в Мещерском» («Лев Толстой в последний год его жизни». Дневник В. Ф. Булгакова, изд. «Задруга», М. 1918, стр. 242).
«Из дневника», была переписана на машинке; эта машинопись, просмотренная и обработанная Толстым, была заново переписана на машинке и заново им исправлена 9 июля 1910 г., в Ясной поляне.
14 июля 1910 г. рассказ уже появился в газетах («Речь», «Русские ведомости», «Утро России») под заглавием «Из дневника», а ночью 15 июля Толстой написал особое заключение к нему. Об этом сообщается в дневнике А. Б. Гольденвейзера (от 15 июля): «Во время шахмат Лев Львович рассказал Льву Николаевичу, что в «Русских ведомостях» и в «Утре России» напечатан рассказ Л. Н-ча «Из дневника», разговор с крестьянином, написанный у Черткова. Л. Н. сказал, что как раз нынче ночью думал об этом рассказе и своим светящимся карандашом написал новое заключение к нему» (А. Б. Гольденвейзер, «Вблизи Толстого», II, М. 1923, стр. 122). Об этом же записано в дневнике В. Ф. Булгакова (от 19 июля): «К своему рассказу «Из дневника», только что напечатанному в газетах, Л. Н. написал заключение. Чертков посылает заключение в газеты, с припиской от своего имени о том, что напечатание его было бы желательно для Л. Н-ча. Л. Н. изменил приписку Черткова в том смысле, что Чертков считает заключение стоящим напечатания и потому посылает его в редакцию с разрешения Л. Н-ча. — Я больше на него сваливаю, — сказал мне Л. Н. — Пишу, что он считает эту вещь стоящей печати... Потому что я то не считаю ее такой. Вы покажите мою приписку Владимиру Григорьевичу: если хочет, пусть он ее примет, если нет, — пусть оставит по старому» («Лев Толстой в последний год его жизни Дневник В. Ф. Булгакова». М. 1918, стр. 2G8). См. т. 58, стр. 188—189
Эта запись В. Ф. Булгакова подтверждается рукописным материалом
В архиве В. Г. Черткова сохранился лист машинной копии этого «заключения». Тексту самого заключения предшествуют следующие слова В. Г. Черткова: «Господину Редактору Газеты. Лев Николаевич Толстой желает прибавить к напечатанному Вами на этих днях его очерку в №... Вашей газеты следующие заключительные строки». Эти слова зачеркнуты, а над ними написано рукой Толстого:
Въ тотъ самый день, когда я посылалъ вамъ очеркъ Л. Н. Т. Изъ дневника, онъ написалъ заключенiе къ этому очерку. Думаю, что эти строки стоять напечатанiя и потому посылаю ихъ вамъ, предоставляя вамъ съ разрешенiя Л. Н. воспользоваться ими, какъ вы найдете нужнымъ.
Пользуюсь этимъ случаемъ для того, чтобы сообщить вамъ, что при переписке у насъ самаго очерка произошла ошибка, на которую желательно указать, такъ какъ она искажаетъ смыслъ изложенiя. А именно: вместо словъ: «Отпрегъ плугъ, убралъ лошадь и съ четверть версты, бодрый, веселый, пришелъ ко мне за книгами», — следуетъ поставить: «отпрегъ плугъ, убралъ лошадь и за четыре версты, бодрый, веселый, пришелъ ко мне за книгами».
Из пометки, сделанной на этом месте рукой А. П. Сергеенко, видно, что это «письмо в редакцию» было просмотрено и исправлено Толстым 18 июля 1910 г. Текст «Заключения», вместе с сопроводительным письмом от имени В. Г. Черткова (в несколько измененной по сравнению с предложенной Толстым форме, с датой — 24 июля 1910 г.), появился в газете «Речь» от 27 июля (1910, № 203), под заглавием: «Новый отрывок из дневника Толстого (Письмо в редакцию)».
В том же 1910 г. рассказ, вместе с заключением, вышел отдельной книжкой: «Новые произведения Л. Н. Толстого. Выпуск шестой. Благодарная почва (Из дневника)», изд. «Посредник» № 826, М. 1910.
Печатаем статью по исправленной автором корректуре, исправляя ошибки переписчиков, вкравшиеся в копии и затем в печатный текст.
В Рукописном отделении ГТМ (AЧ, папка 139; инв. № 40) имеются следующие рукописи и корректуры очерка «Благодарная почва».
№ 1. Машинопись — копия со стенографической записи (сделанной А. Л. Толстой под диктовку Толстого): 7 листов обыкновенной писчей бумаги 4° и 1 листок почтовой бумаги с автографом-вставкой (начинается «Отъ старости ли», кончается: «я не могъ выговорить слова»), относящиеся в л. 7 копии. Начало: «Опять живу у моего друга Черткова»...: конец: ... отошелъ отъ него». Машинный текст без авторской правки.
Над текстом надпись рукой А. Л. Толстой (карандашом): «Из дневника. Июнь 10 г.» На обложке рукой А. П. Сергеенко (карандашом): «Из дневника. Черновик. 1 версия. 20 июня 1910 г.»
°. Начало: «рыжей сытой кобыле». На обороте последнего листа — новый автограф, продолжающий текст копии и заканчивающийся на 2 листках (отрезки линованной бумаги). Конец: «... лжи, насилiя, пьянства, разврата». В тексте копии много авторской правки.
"«Из дневника». 21 июня 1910 г. Первый черновик. (Было записано под диктовку Льва Николаевича стенографически Александрой Львовной и потом переписано на машинке: )".
№ 3. Машинопись-копия, сделанная с рукописи № 2. 11 листов обыкновенной писчей бумаги 4°.
Новая авторская правка. Над текстом заглавие рукой Толстого: Изъ дневника. Под текстом рукой А. П. Сергеенко: «Написано было 21 июня 1910 г. в Мещерском, Моск. губ. Последняя версия. Ясная поляна 9 июля 1910 г.»
«Посредника») — пять полос с поправками Толстого. Прежнее заглавие («Из дневника») заменено новым (рукой Толстого): Благодарная почва.
Наборная дата — 26 июля 1910 г.
— насъ, людей благодаря) Да, какая чудная земля не переставая паруетъ... Конец: Да, горе мiру отъ соблазновъ но.... Опубликован в т. 58, стр. 188—189. Комментарий см. там же стр. 282 и 614, прим. 1855.
На последней гранке внизу рукой Толстого написано:
Эти слова относятся к заключительным строкам рассказа, начиная со слов: «Да, какая чудная земля» (см. № 5). В архиве В. Г. Черткова сохранился кроме того лист с машинной копией этих строк и с текстом письма в редакцию (см. комментарий, стр. 492). Внизу листа рукой A. П. Сергеенко сделана пометка: « Написано Львом Н-чем ото добавление к очерку «Из дневника» 14 июля 1910 г., настоящее «письмо в Редакцию» B. Г. Черткова было просмотрено Львом Н-чем и сделана им поправка 18 июля 1910 г.»