330.
1893 г. Февраля 3. Я. П.
Получилъ еще въ Москве ваше письмо отъ 23 Января, дорогой другъ.
То, чтó вы пишете въ конце о томъ, что надо, чтобы всякое наше дело для Бога, и въ томъ числе и писанье, увеличивало любовь въ людяхъ, чувствуется мною сильно, и я счастливъ, что могу сказать, что главная работа моя надъ заключеньемъ1 состояла именно въ томъ, чтобы выпалывать все то, чтó было жестко и не любовно. И мне кажется, что я могъ достичь2 ó должно и чего хочется.
Никогда никакая работа не стоила мне такого труда, или такъ мне кажется. — Хочется кончить и вместе съ темъ жалко разстаться.
Очень и скоро я на томъ свете буду смеяться надъ темъ, какъ мы здесь веками, самые умные люди, не можемъ понять самой простой и ясной вещи, — что, если порядокъ жизни, въ к[оторомъ] мы живемъ, поддерживается убiйствомъ, — если нужны ружья, пули и намъ нуженъ этотъ порядокъ, то нельзя не только говорить о христiанстве и любви, но нельзя иметь никакой нравственности, нельзя даже говорить о справедливости. «Око за око»3 есть верхъ несправедливости, п[отому] ч[то] око неравно оку, и темъ более жизнь неравна жизни. —
4 Благодаря этому писанью мне многiя вещи, и самыя важныя, стали поразительно ясны. Но тяжело — для другихъ, особенно сношенiя съ людьми.
5 говорить мне, что онъ составилъ обвинительный актъ на Булыгина6 (вы знаете, кто Б[улыгинъ]) за то, что онъ учитъ детей безъ разрешенiя. Такъ это странно мне, точно голосъ изъ времени до рождества Христ[ова]. Я все сказалъ ему, какъ это дурно и стыдно, и, кажется, не обиделъ его, но удивилъ.
Мы, т. е. Маша, Евг[ениiй]) Ив[ановичъ] и я, прiехали сюда изъ Москвы 4 дня тому назадъ,7 и я упиваюсь тишиной здешней и очень счастливъ. Работа идетъ прекрасно. Я не отчаиваюсь дня черезъ 3 кончить; съ темъ, чтобы отпустить Евгения Ив[ановича] и поехать около 7[-го] въ Бегичевку свободнымъ и приняться за многое, что хочется.
«Дай мне творить волю пославшаго меня и совершить дело его». А чтобы совершить это его дело, надо отвергнуться себя, взять крестъ свой на каждый день и идти за нимъ. И это я всегда прилагаю къ своей работе, думая, что не работа нужна, а то, чтобы я для Бога нынче работалъ ее. И это умеряетъ мое желанiе кончить и начать другое.
Не пеняйте на меня, друзья, что мало и редко и глупо пишу. У меня лежатъ постыдно неотвеченныя письма. Не могу ничего делать, кроме одной работы; все капли воды берегу, чтобы пустить ее на это колесо.
Пока прощайте. Целую васъ и всехъ вашихъ. Аполлову передайте мою любовь.8
Л. Т.
18939 3 февраля.
Примечания
«Толстой и Чертков», стр. 167. На подлиннике надпись синим карандашом рукой Черткова: «М. 3 февр., № 324». Буква «М.» черным карандашом переделана на «Я. П.», число «324» на «325».
Толстой отвечает на письмо Черткова от 23 января 1893 г., в котором Чертков писал: «Насколько мне известно, вы теперь заняты разоблачением того, что жизнь всех нас основана на том самом государственном насилии, которое следует избегать. И я от души желаю вам успеха в этой части вашей книги, так как действительно, воздержание от участия в воинской повинности, суде и т. п. определенных, официальных поступках, вовсе еще не включает в себе воздержания от участия в том, чтò существует только на основании войска, суда и т. п. — У меня лично в этом отношении много отрицательной опытности, т. е., живя в обстановке, держащейся на насилии, и чувствуя всё более и более всю ненормальность, незаконность и безобразие этого, я хорошо понимаю, что в этом отношении нисколько не лучше человека, поступающего на военную службу против своей совести ради избежания дисциплинарного батальона или сумасшедшего дома. Напротив того, я могу во многом и многом уменьшить, и продолжать постоянно уменьшать долю участия моего в плодах насилия, не только не вызывая против себя гонения, но даже располагая в свою пользу многих людей. — Вместе с тем вся обстановка современной жизни так сплетена с плодами насилия, что трудно выпутаться из этой сети; да в некотором смысле и нельзя и не требуется совсем выпутываться; например: избегать итти по шоссе, читать книгу, которую тебе дали и т. п., хотя и шоссе, и изданная книга, и всё такое есть прямой плод насилия. — Затем опять по отношению к личному пользованию плодами насилия является во многих случаях тот же вечный для христианина (в смысле желания быть христианином) вопрос, как освободиться от этого пользования так, чтобы не нарушить любви к тем, с кем я связан. У меня в руках чужой хлеб, те, кому он по праву принадлежит, умирают с голоду на дворе. Ясно, что мне следует выйти из дома и отдать им этот хлеб. Но чтò, если за дверьми моей комнаты лежит человек в таком положении, что, отворяя дверь, я обязательно его убью, — и я это знаю? Конечно, я не могу и не должен этого сделать. Но между этой ясной нравственной преградой, и отсутствием всякой подобной преграды, в жизни на каждом шагу встречается масса положений, в которых и есть и нет преграды такой, в зависимости от того, как посмотреть и кто ближе моему сердцу; масса еще таких сложных положений, в которых не разберешься и не знаешь, как поступить. Очень желательно бросить сколько-нибудь света в эту область, к которой всякий, я думаю, человек на свете имеет какое-нибудь отношение. — Главное, я думаю, помнить, что весь смысл насилия лишь в том, чтобы производить и охранять плоды насилия. И что не будь охотников до этих плодов, не было бы и самого насилия; и что поэтому пользование плодами насилия не только не позволительнее прямого участия в самом насилии, но и в некотором смысле хуже последнего, настолько, насколько корень важнее того, чтò из него произрастает. — Я это ясно понимаю и живо чувствую, и предчувствую, что вы вероятно выясните это в вашем теперешнем писании, и очень рад этому, так как без этого не было полно...»
1 Заключение к книге «Царство божие внутри вас», составляющее двенадцатую главу этой книги.
2 Слово мог написано над строкой, слово переделано из слова достигнуто.
3 Толстой имеет в виду тексты из «Евангелия от Матфея», гл. 5, ст. 38, 39.
4 Абзац редактора.
5 —1920) — в то время прокурор Тульского окружного суда, один из близких знакомых Толстого и его семьи, к которому Толстой постоянно обращался с просьбами по делам разных лиц, находившихся под судом и просивших Толстого о заступничестве. О нем см. т. 63, стр. 441.
6 Михаил Васильевич Булыгин без разрешения администрации открыл школу в своей усадьбе для обучения крестьянских детей и был приговорен за это судом к 50 рублям штрафа, причем школу было постановлено закрыть, так как суд нашел, что он «внушал юным крестьянским детям превратные понятия». Кассационная жалоба М. В. Булыгина была оставлена без последствий.
7 «Царство божие внутри вас», которые Толстой предполагал закончить в это время, и должен был помогать Толстому в этой работе, в случае надобности, перепиской его рукописей. С этой целью Е. И. Попов приехал от Черткова в Москву еще в начале января, но выяснил, что работа еще далека от окончания, о чем он и написал Черткову в письме от 12 января: «Дело в таком положении, что нельзя предвидеть конца, так как он говорит, что думает не о том, чтобы кончить, а о том, чтобы получше написать. И хочет опять соединить, перетасовать и исправлять, так что дела еще очень много и я не знаю, как я распоряжусь собой, пока буду жить здесь. К твоему письму он отнесся с большим вниманием и обещал просмотреть и исправить 10 главу» (AЧ). Е. И. Попов прожил с Толстым в Ясной поляне до 7 февраля, когда вместе с ним уехал в Бегичевку, где прожил некоторое время, помогая Толстому в переписке и в работе по кормлению голодающих, но работа Толстого над рукописью книги «Царство божие» не была закончена и в Бегичевке. Толстой кончил ее лишь в мае 1893 года, в Ясной поляне. См. письмо № 336.
8 А. И. Аполлов жил в это время у Черткова, помогая ему в его работах по книгоиздательству «Посредник» и в других литературных занятиях, но чувствовал себя плохо, так как у него быстро развилась тяжелая болезнь — туберкулез кишечника.
9