Толстой Л. Н. - Черткову В. Г., 5 - 7 марта 1892 г.

308.

1892 г. Марта 5—7. Бегичевка.

Получилъ ваше очень хорошее письмо, милый друг, и хотелось бы ответить тоже хорошо, но едва ли удастся. И даже наверно не удастся. Пишу через два дня после этого вступленiя. Завтра едут на почту, и дописываю только, чтобъ не молчать. Получилъ письмо от Халикова изъ Тифлиса, я получилъ прежде два, и решилъ, чаю то время, к[оторое] есть, употреблю на то, чтобы написать ему.

Ему тяжело, я думаю. Живетъ въ городе, въ гостиннице и одинъ.1

Ай ай ай, какъ люди способны делать злое, когда они не идутъ по единому узкому пути! Кто его мучаетъ? Не люди. А только мрак. Сейчасъ думаю о Писареве.2 Онъ ведь живетъ въ 6 верстахъ отъ насъ и вернулся изъ Тулы. И завтра я увижусь съ нимъ и передъ отъездомъ моимъ въ Москву 15 марта, буду просить его взять на себя высшiй надзоръ надо всемъ деломъ во время моего отсутствiя. И онъ милый, хорошiй; но какъ вспомню объ его православiи, о мраке, к[оторый] есть въ немъ, страшно становится и ожидаешь всего самаго невероятнаго. Главное нетъ полнаго общенiя, к[оторое] такъ бы радостно б[ыло] съ нимъ. Онъ смотритъ не просто, а съ камнемъ за пазухой. И какъ жаль и какъ больно! —

Письмо ваше мне очень было по сердцу. Все, чтó вы говорите о моемъ отношенiи къ властямъ и какъ надо вести себя — не раздражать, не вводить въ грехъ напрасно и вместе съ темъ не останавливаться изъ-за возможности раздраженiй, если передъ Богомъ чувствуешь, что делаешь Его дело, — все это прекрасно и на все говорю: аминь.

3 Сейчасъ после очень хлопотнаго дня, поздно вечеромъ, разговорился съ девочками: Таня,4 Маша,5 Вера,6 такое хорошее. — И что супружество, любовь земная — обманъ. Ожидаешь этаго общенiя, а его не бываетъ.

Я говорю имъ: это правда. Паскаль говорить: il faudra mourir seul,7 a и жить надо seul — съ Богомъ. И они согласились и говорятъ: жалко. Хорошо очень то, чтó бываетъ въ душе, хотелось бы вместе съ другимъ, чтобы было это хорошее. А я говорю: да вотъ мы все вместе любимъ другъ друга, вотъ сейчасъ и общаемся этимъ хорожимъ, и намъ хорошо. А главное, что vivre seul8 съ Богомъ хорошо. Оне говорятъ: «нетъ, не совсемъ». А я говорю: да ведь только тогда, когда живешь, и по мере того, каке живешь одинъ съ Богомъ с сходишься любовно съ другими какъ вотъ мы теперь. Жить одном съ Богомъ это единственная дорога, на к[оторой] мы все сходимся и сходились на томъ лучшемъ, что есть въ насъ. Это лучшая единственная радость. И я испытывалъ ее, говоря съ ними, и испытываю ее, общаясъ съ вами.

Поша уехалъ въ Самару съ Левой.9

Я понемногу пишу. Все не кончилъ, но все подвигаюсь. Пишите мне. Целую васъ и всехъ вашихъ. Ев[генiя] Ив[ановича] особенно. Удивляюсь пропаже письма. Это къ лучшему. Оно б[ыло] нехорошее, неясное. Хотелъ я сказать тамъ одно: то, что если въ душе человека совершился тотъ переворотъ, вследствiе к[отораго] цель жизни не во мне, а въ исполненiи воли Отца, то не можетъ быть вопроса о внешнемъ измененiи или неизмененiи жизни. Вопросъ этотъ несовместимъ съ требованiями исполненiя воли Бога. Измененiя жизни будутъ неизбежными последствiями исполненiя воли Б[ога].

Примечания

Публикуется впервые. На подлиннике надпись черным карандашом рукой Черткова: «9 или 10 (?) Мр. 92. Бегичевка № 303». Письмо, повидимому, начато 5 и закончено 7 марта, так как Толстой сам указывает, что пишет через два дня после того, как написал первые две фразы, и дальше упоминает о предстоящем «завтра» свидании с Писаревым, которое, судя по письму Толстого к С. А. Толстой (см. ПЖ, 405), должно было состояться 8 марта.

Ответ на письмо Черткова от 20 февраля, в котором Чертков писал, что предыдущее письмо Толстого очень тронуло и ободрило сестру А. К. Чертковой и, далее, делился мыслями, которые явились у него при чтении письма Толстого Хилкову от 7 февраля 1892 г. (т. 66): «Я особенно дорожу именно такими вашими мыслями, не то что определяющими, но касающимися той связи, которая существует между здешнею нашею временною и несовершенною формою жизни, и той жизнью, от которой мы истекаем и к которой возвращаемся. В Петербурге я взял у одного знакомого сочинения Берклея, надеясь найти в них много хорошего, так как он смотрит на матерьяльный мир, как на менее реальный, чем мир сознания. Но хотя я и встретил у него несколько хороших мыслей, однако решительно ничего нового не нашел у него, и меня даже удивляет скудость так называемой философской науки, в истории которой Берклей представляет эпоху и совершил переворот в то время, как всякий наш самобытный крестьянин — духоборец гораздо яснее, шире и глубже сознает то самое, что Берклей внес в философию в такой в сущности смутной и недоговоренной форме». Далее Чертков писал: «От лиц, сочувствующих вам в Петербурге, и даже ваших единомышленников, насколько можно так называть тех, кто все ж таки не вполне понимает вашу душу, я узнаю, что там ходят какие-то слухи, будто вы под влиянием давления окружающих порою как бы ослабеваете и делаете то, чего вам бы не следовало делать. Сопоставляя это с тем, что пишет Новоселов Жене о том, что вы на этих днях послали опровержение на обвинения против вас, я делаю предположение, не за то ли вас и осуждают не достаточно понимающие вас друзья, что вы возражаете. И на это я хотел вам на всякий случай сказать то, что вы вероятно и без меня знаете: если каким-нибудь искажением или утрированием, хотя бы и невольным, ваших мыслей какой-нибудь переводчик или публицист придаст им местами оттенок не достаточно любовно христианский, и этим вызовет в людях предположение, будто вы проповедуете «восстание», то из жалости к этому лицу, вы не только не должны были бы, но не имеете права оставлять подобное недоразумение без возражения, ибо дело здесь касается уже не вас лично, а дорогого нам всем учения Христа, допускать искажение которого не следует ни для каких частных целей в роде выгораживания личности переводчика. Другое, что я хотел вам сказать, ото то, что я за вас совершенно спокоен в том, что вы не побоитесь никаких преследований, и из-за них не покривите душой ни на одну иоту. Но я. каюсь в этом, не достаточно несомненно уверен в том, что вы под влиянием предположений со стороны друзей единомышленников о том, что вы не достаточно тверды, в каком-нибудь еще сомнительном для вас самих случае, не склонили бы весы в сторону, если не вызова преследования, то намеренного воздержания от того, что могло бы без всякого компромисса с вашей стороны устранить или задержать преследование. В особенности я боюсь этого, когда вспоминаю, что вам самим подчас невольно хочется пострадать за ваши убеждения».

1 «вредное влияние» на крестьян. Местом его жительства было определено с. Башкичет, Борчалинского у., Тифлисской губ., куда вскоре приехала и его семья.

2 Рафаил Алексеевич Писарев (1850—1906) — помещик Епифанского уезда Тульской губ., земский деятель, много работавший в области народного образования. В 1891—1893 гг. участвовал в организации помощи голодающим. О нем см. письмо Толстого к Черткову от 17 февраля 1884 г. (т. 85, стр. 29) письма 1891 г. т. 66, и Дневник Толстого за 1884 г., т. 49.

3 Абзац редактора.

4 T. Л. Толстая.

5 М. Л. Толстая.

6 — дочь сестры С. А. Толстой Татьяны Андреевны Кузминской и Александра Михайловича Кузминского.

7 [умирать надо одному]. — О Паскале и об этом его изречении см. прим. к письму № 262.

8 [жить одному]

9 Павел Иванович Бирюков уехал вместе со Львом Львовичем Толстым 3 марта в Бузулукский уезд Самарской губ., где велась работа по организации помощи голодающим, и остался там работать до нового урожая. О работе Л. Л. Толстого на голоде в 1891—1892 гг. см. его книгу: Л Л. Толстой «В голодные годы (записки и статьи)», М. 1900.

«Ваше чувство по отношению к Писареву я хорошо понимаю... Душу Писарева я хорошо знаю, и если он не очень изменился за последнее время, то я думаю, что он воздерживается от согласия с учением Христа не в душе, а в уме и в чувствах, не желая и боясь неизбежного противоречия сознания с жизнью, которое наступает при признании учения. Что касается до камня за пазухой, то он быть может производит такое впечатление именно потому, что он сам боится лучшего в себе и постоянно держится на стороже, как бы отодвигается в сторону, но не для того, чтобы ударить, а — пропустить. Говорю это не по одним предположениям, но имею некоторые основания так думать из его образа отношения ко мне. Это конечно не исключает возможность того, что, благодаря своему так называемому «общественному положению», он может вообразить себя принужденным не отказаться от участия в каких-нибудь мерах против вашей личности. Но я уверен, что он почувствовал бы мерзость этого и в свое время раскаялся бы.

«камень за пазухой», который постоянно готов у некоторых предполагаемых, так называемых, единомышленников, понявших, и то утрированно и потому обезображенно, лишь одну только какую-нибудь сторону ваших основ, но не понимающих и быть может не любящих ни вас лично, ни то, чем вы живете, а быть может и очень любящих вас лично и частичку вашей души, но не всю ее, и не живую, двигающуюся вперед ее, а только ту ее часть, которую они сами успели понять. У таких людей, как Писарев, есть по крайней мере уважение к нашему богу, сдерживаемое, правда, далеко в глубине души, но всегда могущее вырваться из своей темницы; но у этих уважения нет, а есть только желание пользоваться вами, как аппаратом, в котором они считают себя вполне в праве вынимать винтики и прибавлять или отнимать колесики. Эти люди, холодные и задорные, действительно могут отступить не для того, чтобы пропустить, но чтобы бросить камень, да еще поглумиться. Конечно и их должно быть жалко; но с ними надобно быть особенно осторожным, так как быть может и не преднамеренно, а просто по однобокости своего понимания вас, они всегда тут как тут для того, чтобы подхватить, раздуть и разнести малейшее ваше уклонение в их сторону...»

Раздел сайта: