10.
1884 г. Марта 27. Москва.
... Про себя напишу: хотелось бы сказать, что я бодръ и счастливь, и не могу. Не несчастливъ я — далекъ отъ этого и не ослабелъ еще — более далекъ отъ этого. Но мне тяжело. У меня нетъ работы, которая поглощала бы меня всего, заставляя работать до одуренiя и съ сознанiемъ того, что это мое дело, и потому я чутокъ къ жизни, окружающей меня, и къ своей жизни, и жизнь эта отвратительна.
Вчера ночью я пошелъ гулять. Возвращаюсь, вижу на Девичьемъ поле что-то барахтается, и слышу, городовой кричитъ: «Дядя Касимъ, веди же». Я спросилъ — что? — Забрали девокъ изъ Проточнаго переулка: трехъ провели, а одна пьяная отстала. Я подождалъ. Дворникъ съ ней поровнялся съ фонаремъ: девочка по сложенью какъ моя 13-летняя Маша,1 въ одномъ платье грязномъ и разорванномъ — голосъ хриплый, пьяный; она не шла и закуривала папироску. «Я тебя, собачья дочь, въ шею», кричалъ городовой. Я взглянулъ въ лицо, курносое, серое, старое, дикое лицо. Я спросилъ: сколько ей летъ, она сказала: 16-ый. И ее увели. (Да, я спросилъ, есть ли отецъ и мать; она сказала, мать есть). Ее увели, а я не привелъ ее къ себе въ домъ, не посадилъ за свой столъ, не взялъ ее совсемъ — а я полюбилъ ее. Ее увели въ полицiю сидеть до утра въ сибирке, а потомъ къ врачу свидетельствовать. Я пошелъ на чистую покойную постель спать и читать книжки (и заедать воду смоквой). Что же это такое? Утромъ я решилъ, что пойду к ней. Я пришелъ въ полицiю, ее уже увели. Полицейскiй съ недоверiемъ отвечалъ на мои вопросы и объяснилъ, какъ они поступаютъ съ такими. Это ихъ обычное дело. Когда я сказалъ, что меня поразила ея молодость, онъ сказалъ: «Много и моложе есть».
Въ это же утро нынче пришелъ тотъ, кто мне переписываетъ, одинъ поручикъ Ивановъ.2 — прекрасный человекъ. Онъ ночуетъ въ ночлежномъ доме. Онъ пришелъ ко мне взволнованный. «У насъ случилось ужасное: въ нашемъ номере жила прачка. Ей 22 года. Она не могла работать — платить за ночлегъ было нечемъ. Хозяйка выгнала ее. Она была больна и не ела до сыта давно. Она не уходила. Позвали городового. Онъ вывелъ ее. «Куда же», она говоритъ, «мне итти?» Онъ говорить: — «околевай где хочешь, а безъ денегъ жить нельзя». И посадилъ ее на паперть церкви. Вечеромъ ей итти некуда, она пошла назадъ къ хозяйке, но не дошла до квартиры, упала въ воротахъ и умерла». Изъ частнаго дома я пошелъ туда. Въ подвале гробъ, въ гробу почти раздетая женщина съ закостеневшей, согнутой въ коленке ногой. Свечи восковыя горятъ. Дьяконъ читаетъ что-то вроде панихиды. Я пришелъ любопытствовать. Мне стыдно писать это, стыдно жить. Дома блюдо осетрины, пятое, найдено не свежимъ. Разговоръ мой передъ людьми мне близкими объ этомъ встречается недоуменiемъ — зачемъ говорить, если нельзя поправить. Вотъ когда я молюсь: Боже мой, научи меня, какъ мне быть, какъ мне жить, чтобы жизнь моя не была мне гнусной. Я жду, что Онъ научить меня...3
Примечания
—17. Датируем на основании записи в Дневнике Толстого от 26 марта 1884 г., где об эпизоде с молоденькой проституткой сообщается вкратце, как о только что виденном, тогда как в письме о нем говорится, как о происшедшем накануне. В записи Дневника от 27 марта имеется пометка: «Написал письма Страхову, Урусову, Черткову. От него хорошее письмо».
Письмо Толстого написано под впечатлением писем Черткова от 21, 22, 24 и 25 марта, близких ему по мыслям и бодрых по тону. Получение их он отмечает в своем Дневнике и до указанной уже записи 27 марта: — «... Письмо от Черткова и нынче — суббота — другое. Как он горит хорошо»; 24 марта — «... Письмо прекрасное от Черткова». Откладывая ответ на некоторые части этих писем до ближайшего времени, в данном письме Толстой высказывается в ответ на следующие строки письма Черткова от 22 марта: «Ваше последнее письмо было для меня настоящим благодеянием, и я невыразимо рад за вас, Лев Николаевич, и за себя, что вы в таком хорошем состоянии. После спячки настало для меня опять движение, и я пустился на полных парах и вот тут как раз получил ваше светлое письмо. Оно мне было нужно. Совет о том, чтобы не сокрушаться бесполезно о том, что мало прошел, — бьет как раз в сердце и разум. Он меня сильно ободрил. Я рад за вас, что вы уверены, что путь ваш верен. Это действительно большое счастье». — Повидимому, несоответствие этих строк с тяжелыми настроениями, вновь и вновь возникающими у Толстого от сознания недопустимости той праздной сытой жизни, которой продолжала жить его семья среди окружающей городской и деревенской нужды, и побудило его сказать в этом письме: «Хотелось бы сказать, что я бодр и счастлив, и не могу».
1 —1906), вышедшая в 1897 г. замуж за кн. Николая Леонидовича Оболенского. Подробнее о ней см. в прим. к первому письму ей, в т. 64.
2 —1911) — артиллерийский отставной поручик, страдавший запоем и опустившийся. В Ясной поляне впервые появился в 1878 г. Толстой питал к нему теплое чувство и поддерживал его, давая ему переписывать свои рукописи. Временами он жил в Ясной поляне, потом, имея непреодолимую склонность к бродячей жизни, вновь исчезал. После сближения Толстого с Чертковым, он жил иногда в деревне у Чертковых. Скончался в Ставрополе во время одного из своих странствий.
3 Оба рассказанные здесь эпизода — о молоденькой проститутке и о прачке — вошли в XXIV главу книги Толстого «Так что же нам делать?», к писанию которой он приступил еще в начале 1882 г. См. т. 25.