336. В. В. Стасову.
1900 г. Августа 1. Я. П.
Разумеется, все, и я более всехъ, будемъ рады очень видеть васъ въ Ясной, дорогой Владимiръ Васильевичъ.1
Не отвечалъ вамъ долго п[отому], ч[то] самъ былъ боленъ, и Таня, дочь, гостящая у насъ, тяжело заболела и теперь еще лежитъ въ жару.2
Ей безполезно болеть, такъ кажется, по крайней мере. А я такъ скорее люблю, чемъ не люблю болезни и смотрю на нихъ какъ на приготовленiя, кот[орыя] делаются для последняго большого путешествiя, отъ кот[ораго] я ожидаю только хорошаго.3 Какъ бы я желалъ, чтобы вы такъ же смотрели на это.
Будьте пока, какъ всегда, бодры и здоровы и прiезжайте.
Левъ Толстой.
1900. 1 Авг.
На конверте: Петербургъ. Публичная библiотека. В. В. Стасову.
Примечания
Печатается по автографу, хранящемуся в ИЛ. Впервые опубликовано В. Д. Комаровой и Б. Л. Модзалевским по автографу в книге «Лев Толстой и В. В. Стасов. Переписка», стр. 249—250.
1 По возвращении из поездки за границу, 21 июля 1900 г. Стасов запросил Толстого о возможности своего приезда в Ясную поляну. Письмо Стасова опубликовано в той же книге, стр. 248—249.
2 О болезни дочери Толстой отметил в Дневнике 7 августа: «Таня заболела и теперь еще лежит». 15 августа там же: «Тане лучше».
3 О болезни Толстого см. письмо № 352.
Стасов был в Ясной поляне 9 августа и, между прочим, сообщил Толстому последние сведения о Чертковых, которых он посетил в Англии, в день их переезда из Перлей на южный берег. Черткову Толстой писал 9 августа: «У нас Стасов, порадовал нас рассказом про вас».
В ответном письме от 8 сентября 1900 г. Стасов писал: «Представьте себе, Лев Николаевич, ведь я, только воротясь в Петербург от Вас и брата Дмитрия (из Новгородской губернии), нашел здесь письмо ваше, которым вы звали меня приехать в Ясную поляну. Мы с этим письмом разъехались. Но я всего одни сутки остался покоен и радостен после моего возвращения в Петербург. На другое же утро скончалась у нас перед глазами невестка, Маргарита Матвеевна (вдова покойного брата моего Николая), которая прожила с нами вместе более сорока лет. Мы все стояли в то утро кругом ее постели, думали — обморок, а это была уже и сама Смерть. Разрыв сердца. Ах, какой это был ужас. Еще за несколько минут мы с нею разговаривали. И это таким обухом хватило меня по голове, что я и сказать вам не могу. Какой ужас, какой ужас! И тут мне поминутно всё приходили в голову слова из вашего последнего письма, что как вы существо, как бы я всеми зубами и когтями вцепился бы и стал бы биться и сражаться, как Буры против варварского нашествия проклятых Англичан. Чего только те, бедные, не настрадались, чего только не пережили и все-таки с отчаянием защищались и искали спасения. Так и я, бедный, ах, как бы я бился и сражался и старался под ноги затоптать проклятого варвара — врага, вторгающегося в мою жизнь, в самое мне дорогое. Ах, как бы я злился и бился! Да вот, отвратительное и безумное несчастие, не с кем сражаться, некого схватить за горло и затоптать, — и вместо того, сам уже лежишь, и какой-то бездушный гладиатор наступает тебе на грудь и налаживает острием прямо в сердце. Никакого ниоткуда спасения! Ах, какой ужас, какой ужас!! Ах, если бы это было в самом деле только нечто другое, как переезжание с одной квартиры на другую! Ах, если бы это было переезжание с душной городской квартиры на милую, светлую весеннюю радостную дачу! Куда! И ничего подобного! Всего только мерзость безумная, бесцельная и непроглядная. Нет, нет, нет, не согласен я с вами, хотя бы вы были еще в сто раз более высокий и глубокий Лев Великий, чем вы теперь» (публикуется впервые).