Толстой Л. Н. - Дворянскому А. И., 13 декабря 1899 г.

219. А. И. Дворянскому.

1899 г. Декабря 13. Москва.

Александръ Ивановичъ,

Получивъ ваше письмо, я тотчасъ же решилъ постараться наилучшимъ образомъ ответить на вопросъ первой, самой первой важности, который вы мне ставите, и который, не переставая, занимаетъ меня, но разныя причины до сихъ поръ задерживали, и только теперь я могу исполнить ваше и мое желанiе.

— 20 летъ тому назадъ — какъ я ясно увидалъ, какъ должно и можетъ счастливо жить человечество и какъ безсмысленно оно, мучая себя, губитъ поколенiя зa поколенiями, я все дальше и дальше отодвигалъ коренную причину этого безумiя и этой погибели: сначала представлялось этой причиной ложное экономическое устройство, потомъ государственное насилiе, поддерживающее это устройство; теперь же я пришелъ къ убежденiю, что основная причина всего — это ложное религiозное ученiе, передаваемое воспитанiемъ.

Мы такъ привыкли къ этой религiозной лжи, которая окружаетъ насъ, что не замечаемъ всего того ужаса, глупости и жестокости, которыми переполнено ученiе церкви; мы не замечаемъ, но дети замечаютъ, и души ихъ неисправимо уродуются этимъ ученiемъ. Ведь стоитъ только ясно понять то, чтò мы делаемъ, обучая детей, такъ называемому, закону Божiю, для того, чтобы ужаснуться на страшное преступленiе, совершаемое такимъ обученiемъ. Чистый, невинный, необманутый еще и еще не обманывающiй ребенокъ приходить къ вамъ, къ человеку пожившему и обладающему или могущему обладать всемъ зна нiемъ, доступнымъ въ наше время человечеству, и спрашиваетъ о техъ основахъ, которыми долженъ человекъ руководиться въ этой жизни. И чтò же мы отвечаемъ ему? Часто даже не отвечаемъ, а предваряемъ его вопросы такъ, чтобы у него уже былъ готовъ внушенный ответъ, когда возникнетъ его вопросъ. Мы отвечаемъ ему на эти вопросы грубой, несвязной, часто просто глупой и, главное, жестокой еврейской легендой, которую мы передаемъ ему или въ подлиннике, или, еще хуже, своими словами.1 Мы разсказываемъ ему, внушая ему, что это святая истина то, чтò, мы знаемъ, не могло быть и чтò не имеетъ для насъ никакого смысла, что 6000 летъ тому назадъ какое-то странное, дикое существо, которое мы называемъ Богомъ, вздумало сотворить мiръ, сотворило его и человека, и что человекъ согрешилъ, злой Богъ наказалъ его и всехъ насъ за это, потомъ выкупилъ у самого себя смертью своего сына, и что наше главное дело состоитъ въ томъ, чтобы умилостивить этого Бога и избавиться отъ техъ страданiй, на которыя онъ обрекъ насъ. Намъ кажется, что это ничего и даже полезно ребенку, и мы съ удовольствiемъ слушаемъ, какъ онъ повторяетъ все эти ужасы, не соображая того страшнаго переворота, незаметнаго намъ, потому что онъ духовный, который при этомъ совершается въ душе ребенка. Мы думаемъ, что душа ребенка — чистая доска, на которой можно написать все, чтò хочешь. Но это неправда, у ребенка есть смутное представленiе о томъ, что есть то начало всего, та причина его существованiя, та сила, во власти которой онъ находится, и онъ имеетъ то самое высокое, неопределенное и невыразимое словами, но сознаваемое всемъ существомъ представленiе объ этомъ начале, которое свойственно разумнымъ людямъ. И вдругъ вместо этого ему говорятъ, что начало это есть ничто иное, какъ какое-то личное самодурное и страшно злое существо — еврейскiй богъ. У ребенка есть смутное и верное представленiе о цели этой жизни, которую онъ видитъ въ счастiи, достигаемомъ любовнымъ общенiемъ людей. Вместо этого ему говорятъ, что общая цель жизни есть прихоть самодурнаго Бога, а что личная цель каждаго человека — это избавленiе себя отъ заслуженныхъ кемъ-то вечныхъ наказанiй, мученiй, которыя этотъ Богъ наложилъ на всехъ. людей. У всякаго ребенка есть и сознанiе того, что обязанности человека очень сложны и лежатъ въ области нравственной. Ему говорятъ вместо этого, что обязанности его лежатъ преимущественно въ слепой вере, въ молитвахъ — произнесенiи известныхъ словъ въ известное время,2 въ глотанiи окрошки изъ вина и хлеба, которая должна представлять кровь и тело Бога. Не говоря уже объ иконахъ, чудесахъ, безнравственныхъ разсказахъ библiи, передаваемыхъ какъ образцы поступковъ, также какъ и объ евангельскихъ чудесахъ и обо всемъ безнравственномъ значенiи, которое придано евангельской истоpiи. Ведь это все равно, какъ если бы кто-нибудь составилъ изъ цикла русскихъ былинъ съ Добрыней,3 Дюкомъ4 5 цельное ученiе и преподавалъ бы его детямъ какъ разумную исторiю. Намъ кажется, что это неважно, а между темъ то преподаванiе, такъ называемаго, закона Божiя детямъ, которое совершается среди насъ, есть самое ужасное преступленiе, которое можно только представить себе. Истязанiе, убiйство, изнасилованiе детей ничто въ сравненiи съ этимъ преступленiемъ.

Правительству, правящимъ властвующимъ классамъ нуженъ этотъ обманъ, съ нимъ неразрывно связана ихъ власть, и потому правящiе классы всегда стоять за то, чтобы этотъ обманъ производился надь детьми и поддерживался бы усиленной гипнотизацiей надь взрослыми; людямъ же, желающимъ не поддержанiя ложнаго общественнаго устройства, а, напротивъ, измененiя его, и, главное, желающимъ блага темъ детямъ, съ которыми они входятъ въ общенiе, нужно всеми силами стараться избавить детей отъ этого ужаснаго обмана. И потому совершенное равнодушие детей къ религiознымъ вопросамъ и отрицанiе всякихъ религiозныхъ формъ безъ всякой замены какимъ-либо положительнымъ религiознымъ ученiемъ все-таки несравненно лучше еврейско-церковнаго обученiя, хотя бы въ самыхъ усовершенствованныхъ формахъ. Мне кажется, что для всякаго человека, понявшаго все значенiе передачи ложнаго ученiя за священную истину, не можетъ быть и вопроса о томъ, чтò ему делать, хотя бы онъ и не имелъ никакихъ положительныхъ религiозныхъ убежденiй, которыя онъ бы могъ передать ребенку. Если я знаю, что обманъ — обманъ, то, ни при какихъ условiяхъ, я не могу говорить ребенку, наивно, доверчиво спрашивающему меня, что известный мне обманъ есть священная истина. Было бы лучше, если бы я могъ ответить правдиво на все те вопросы, на которые такъ лживо отвечаетъ церковь, но если я и не могу этого, я все-таки не долженъ выдавать заведомую ложь за истину, несомненно зная, что отъ того, что я буду держаться истины, ничего кроме хорошаго произойти не можетъ. Да, кроме того, несправедливо то, чтобы человекъ не имелъ бы чего сказать ребенку, какъ положительную религiозную истину, которую онъ исповедуетъ. Всякiй искреннiй человекъ знаетъ то хорошее, во имя чего онъ живетъ. Пускай онъ скажетъ это ребенку, или пусть покажетъ это ему, и онъ сделаетъ добро и наверное не повредитъ ребенку.

Я написалъ книжку, называемую Христiанское ученiе,6 въ которой я хотелъ сказать какъ можно проще и яснее то, во чтò я верю. Книга эта вышла недоступною для детей, хотя я имелъ въ виду именно детей, когда писалъ ее.

того, чтò мы называемъ Богомъ, и что поэтому намъ будетъ хорошо только тогда, когда мы будемъ исполнять эту волю. Воля же состоитъ въ томъ, чтобы мы все были счастливы. Для того же, чтобы мы все были счастливы, есть только одно средство: надо, чтобы каждый поступалъ съ другими такъ, какъ онъ желалъ бы, чтобы поступали съ нимъ. На вопросъ же о томъ, какъ произошелъ мiръ, чтò ожидаетъ насъ после смерти, я отвечалъ бы на первый признанiемъ своего неведенiя и неправильности такого вопроса (во всемъ буддiйскомъ мiре не существуетъ этого вопроса); на второй же отвечалъ бы предположенiемъ о томъ, что воля призвавшаго насъ въ эту жизнь для нашего блага ведетъ насъ куда-то черезъ смерть, вероятно, для той же цели.

Левъ Толстой.

13 Декабря 1899.

Примечания

«Листках свободного слова», Purleigh, 1900, 12, стр. 1—5, без первого абзаца и фамилии адресата, под заглавием «О религиозном воспитании». В «Новом сборнике писем Л. Н. Толстого», изд. «Окто», М. 1912, № 113 напечатано с небольшими цензурными пропусками, но уничтожено по приговору московской судебной палаты от 22 декабря 1911 г. и сохранилось лишь в ста экземплярах книги.

Ответ на письмо студента Александра Ивановича Дворянского, писавшего Толстому 20 октября 1899 г.: «Простите, многоуважаемый Лев Николаевич, что я осмеливаюсь, правда, после многих колебаний, беспокоить Вас, но я поставлен в такое затруднение, выйти из которого своими силами не в состоянии. Только Ваше сочувственное отношение к молодежи дало мне смелость обратиться к Вам за советом и советом крайне серьезным. Дело вот в чем. Я студент Петербургского университета, на время уволенный за последние беспорядки. И вот мне пришлось заняться образованием и воспитанием одного мальчика. Мне очень бы хотелось выяснить Вам физиономию этого симпатичного мальчика; не знаю, сумею ли, но во всяком случае постараюсь. Воспитание этого мальчика не совсем обыкновенное. Несмотря на то, что ему двенадцать лет, его напичкали знаниями, необходимыми для поступления в то или другое учебное заведение. Всё внимание обращено на его общее умственное и нравственное развитие. Следы хорошего влияния есть в нем: он правдив, честен, нравственен, лишен всяких предрассудков. Мальчик он очень способный, сообразительный. Общее его развитие умственное очень обширно по его летам. Затем он близко стоит к природе, любит ее. Вот уже четыре года живет он в деревне с матерью вследствие отчасти его слабого здоровья, а главным образом, его влечения к деревенской жизни. Отец его по семейным обстоятельствам живет в Петербурге, так что мальчик всецело находится под влиянием матери, женщины умной, развитой, оказывающей большое нравственное влияние на сына. Мальчик постоянно находится в обществе сверстников из простого народа, на которых имеет большое влияние, очень хорошее. Летом занимается почти самостоятельно обработкой земли. Имеет свой баштан, на котором работает с любовью и большим усердием. Его собственное желание, соответствующее и желанию матери, итти по сельско-хозяйственной дороге. Так идет его умственное и нравственное развитие вместе с физическим трудом. Но есть один камень преткновения, камень еще неприкосновенный. Много забот причиняет он матери, много о нем она думает, и очень ее он беспокоит. Беспокоит он и меня, и вот относительно его и хотелось бы знать Ваше мнение, хотелось бы получить Ваш совет. Это вопрос религиозный. До сих пор, до двенадцати лет, он не знает никакой религии, не знает учения православной церкви вместе с ее обрядами, не знает молитв, не молится, не бывает в церкви. До сих пор мать не давала ему по этому вопросу никаких знаний, ее тревожит мысль, что она берет на себя такую большую ответственность, и она не знает, как быть. С одной стороны, она не хочет знакомить его со всеми анекдотами ветхой истории и искажениями или неверным пониманием учения Христа — в новой, а хочет, да не знает, как взяться за изучение учения Христа, с другой, — как помирить учение Христа с современной жизнью. И вот, как тут быть, как научить мальчика, чтобы это было не в одной теории, а проводилось в жизни, стало его убеждением. Есть ли выход из этого положения и если есть, то какой? Что Ваш совет, разрешение этого вопроса, не пойдет в разрез с убеждениями матери ребенка, то в этом порука ее полная преданность и доверие к Вам; она даже своего единственного ребенка, которому посвятила свою дальнейшую жизнь, назвала в честь Вашего имени Львом. Если Вы найдете возможным дать хоть какие-нибудь указания, помочь мне, то вот мой адрес: Полтавская губ. Роменского у. гор. Глинск, дер. Сурмачевка. Александру Ивановичу Дворянскому».

Этим обменом письмами переписка Толстого с Дворянским ограничилась. Три года спустя, 29 октября 1903 г., мать этого мальчика, Ольга Алексеевна Анзимирова, сообщила Толстому, что их небольшая усадьба будет продана зa долги. Ее это крайне угнетало, так как сын лишался естественных условий воспитания, и она просила Толстого оказать ей моральную поддержку. Письмо Анзимировой осталось без ответа.

1 В издании «Окто» следующая фраза выпущена цензурой и заменена точками. Текст ее: Мы рассказываем ему, внушая ему, что это святая истина то, чтò, мы знаем, не могло быть и чтò не имеет для нас никакого смысла, что 6000 лет тому назад какое-то странное, дикое существо, которое мы называем богом, вздумало сотворить мир, сотворило его и человека, и что человек согрешил, злой бог наказал его и всех нас зa это, потом выкупил у самого себя смертью своего сына, и что наше главное дело состоит в том, чтобы умилостивить этого бога и избавиться от тех страданий, на которые он обрек нас.

2 об иконах, чудесах, безнравственных рассказах библии, передаваемых как образцы поступков, так же как и об евангельских чудесах и обо всем безнравственном значении, которое придано евангельской истории. Ведь это всё равно, как если бы кто-нибудь составил из цикла русских былин с Добрыней, Дюком и др. с прибавлением к ним Еруслана Лазаревича цельное учение и преподавал бы его детям как разумную историю.

3 — богатырь русского народного эпоса.

4 Дюк Степанович — приезжий богатырь киевского былинного цикла.

5 — герой старинной русской сказки.

6

Раздел сайта: