Толстой Л. Н. - Любочинской З. М., 25 августа 1899 г.

161. З. М. Любочинской.

1899 г. Августа 25. Я. П.

Вопросъ вашъ о томъ, имеете ли вы и вообще человекъ право убить себя? — неправильно поставленъ. О праве не можетъ быть речи. Если можетъ — то и имеетъ право. Я думаю, что возможность убить себя есть спасительный клапанъ. При этой возможности человекъ не имеетъ права (вотъ тутъ уместно выраженiе: иметь право) говорить, что ему невыносимо жить. Невыносимо жить, такъ убьешь себя, и поэтому некому будетъ говорить о невыносимости жизни. Человеку дана возможность убить себя, и потому онъ можетъ (имеетъ право) убивать себя и, не переставая, пользуется этимъ правомъ, убивая себя на дуэляхъ, войне, на фабрикахъ, развратомъ, водкой, табакомъ, опiумомъ и т. д. Вопросъ мож[етъ] быть только о томъ, разумно ли и нравственно ли (разумное и нравственное всегда совпадаетъ) убить себя?

Нетъ, не разумно, также неразумно, какъ срезать побеги растенiя, к[оторое] хочешь уничтожить: оно не погибнетъ, а только станетъ расти неправильно. Жизнь неистребима, она вне времени и пространства, и потому смерть только можетъ изменить ея форму, прекратить ея проявленiе въ этомъ мiре. А прекративъ ее въ этомъ мiре, я, во первыхъ, не знаю, будетъ ли проявленiе въ другомъ мiре более мне прiятно, а во вторыхъ, лишаю себя возможности изведать и прiобрести для своего я ò оно могло прiобрести въ этомъ мiре. Кроме того и главное, это неразумно п[отому], ч[то], прекращая свою жизнь изъ за того, что она мне кажется непрiятной, я темъ показываю, что имею превратное понятiе о назначенiи своей жизни, предполагая, что назначенiе ея есть мое удовольствiе, тогда какъ назначенiе ея есть съ одной стороны мое совершенствованiе, съ другой — служенiе тому делу, кот[орое] совершается всею жизнью мiра. Этимъ же самоубiйство и безнравственно: человеку дана жизнь вся и возможность [жить]1 до естественной смерти только подъ условiемъ его служенiя жизни мiра, а онъ, воспользовавшись жизнью настолько, насколько она была ему прiятна, отказывается отъ служенiя ею мiру, какъ скоро она ему стала непрiятна; тогда какъ, по всемъ вероятiямъ, это служенiе начиналось именно съ того времени, когда жизнь показалась непрiятной. Всякая работа представляется сначала непрiятной.

Въ Оптиной пустыни впродолженiи более 30 летъ лежалъ на полу разбитый параличемъ монахъ, владевшiй только кистью левой руки.2 Доктора говорили, что онъ долженъ былъ сильно страдать; но онъ нетолько не жаловался на свое положенiе, но постоянно, крестясь, глядя на иконы и улыбаясь, выражалъ свою благодарность Богу и радость за ту искру жизни, кот[орая] теплилась въ немъ. Десятки тысячъ посетителей перебывали у него, и трудно представить себе все то добро, к[оторое] распространилось на мiръ отъ этаго лишеннаго всякой возможности деятельности человека. Наверное этотъ человекъ сделалъ больше добра, чемъ тысячи и тысячи здоровыхъ людей, воображающихъ, что они въ разныхъ учрежденiяхъ служатъ мiру.

Пока есть жизнь въ человеке, онъ можетъ совершенствоваться и служить мiру. Но служить мiру онъ можетъ только совершенствуясь и совершенствоваться только служа мiру.

Простите, если написалъ не то, чтò вы ожидали.

Левъ Толстой.

25 Авг. 1899.

Примечания

«О самоубийстве» в «Листках свободного слова», Purleigh, 1900,11, стр. 13—14 и неоднократно опубликовывалось другими издательствами под тем же заглавием.

«Искренно и высокочтимый граф Лев Николаевич! Много раз я, физически и душевно страдающая и вполне одинокая женщина, хотела обратиться к Вам, наш добрый учитель, но... чувство — не умею как назвать — самолюбия, излишнего самолюбия, присущее людям моего положения, людям, которые волею судеб, будучи выбиты из колеи и отстав от одного берега, не успели пристать к другому, удерживало меня. Я боялась, граф, боюсь и теперь, что Вы не ответите мне. Я хотела было написать: «не удостоите ответом», но это выражение носило бы не соответствующий характер причине, по которой Вы не пожелали бы этого сделать. Я знаю, что не мое безвестное имя было бы тому причиной, а недостаточно уважительные причины, в силу которых я решилась отнять у Вас и вместе с тем и у других, у многих тысяч других Ваше драгоценное время. Но как бы то ни было, граф, я знаю, что Вы простите меня [...] Вы не назовете меня ни нахалкой, ни психопаткой; нет, граф, господь пока еще не покарал меня этим, хотя мой отец умер психически больным, а моя бедная мать... моя бедная мать страдала временно психическим расстройством вследствие тяжелых нравственных утрат. Нет, психически я здорова, в этом порукой профессор Сикорский, но я действительно нервно больная, и это ужасное страдание сделало из меня почти калеку: я с трудом могу переходить по мосту. Болезнь прогрессирует, благодаря недостатку средств и возможности полечиться систематически и радикально. Но не в этом вопросе и не в этом состоит цель моего письма. Я не стану утомлять Вас, граф, описанием всех своих несчастий, которые довели меня до такого состояния, отняв от меня все близкое и дорогое, отняв самую возможность к существованию; факт совершился, а... «кто виноват, у судьбы не допросишься». А констатировала этот факт лишь для того, что он тесно связан с тем вопросом, по поводу которого я решилась обратиться к Вам и который может быть для Вас, граф, отчасти руководящей нитью, если Вы пожелаете мне ответить. Этот вопрос, граф, обратившийся почти в idée fixe, в какое-то ужасное, мучительное perpetuum mobile, не дает мне покоя ни днем, ни ночью вот уже около трех лет: имею ли я право убить себя? Если бы я не верила в моего бога, граф, я не предлагала бы ни себе, ни Вам этого вопроса, но я верую... только, к несчастью, не могу веровать, вернее, не умею веровать слепо. По моим понятиям, — то зло, что причиняет зло другому, ближнему. Конечно, в большинстве случаев самоубийство есть зло: жизнь человека кому-нибудь и на что-нибудь да нужна, но если приходишь к такому заключению, если, не желая обманывать себя какими-нибудь химерами, софизмами, воочию видишь, что эта жизнь действительно никому и ни на что не нужна, — имеет ли право человек распоряжаться ею? Религия безусловно говорит: нет. Но я сказала выше, что не умею веровать слепо. Не отрицая этого категорического «нет», находя его необходимым, так как оно всё-таки служит известной уздой, без которой люди в силу своего эгоизма увеличили бы число жертв, после них остающихся, я думаю, я смею думать, что... нельзя же было для нашего слабого ума поставить эти перегородки, эти разграничения, и поэтому и сказано категорически «нельзя», но он всеблагой и всеведующий, ему ведь все будет понятно! [...] Разве он не простит мне, что я преступила его волю, его закон?! Граф! Помогите мне Вашим словом, научите меня, не отвергните меня! Имею ли я право на Ваше участие? Да, мне кажется, что я имею, что я буду иметь его в Ваших глазах. Граф! Я несколько противоречу себе; я сказала, что я никому и ни на что не нужный человек, а «дурную траву из поля вон». Положим, это сказано не в том смысле: дурную, т. е. вредную; я человек не вредный, но во всяком случае не полезный, не нужный, а таких людей в древности совсем уничтожали [...] Граф! Я не смею больше утомлять Вас своим письмом, но я умоляю Вас, не отвергните меня! Мое право на Ваше участие — только и есть, что мое страдание: я живой человек, я испытываю боль, глубокую боль, описывать всё я не стану и не смею. Но думаю, что в Ваших глазах это будет достаточной причиной [...] О, граф! Если бы Вы мне позволили к себе приехать, если бы я могла надеяться, что Вы уделите мне час, полчаса Вашего времени, я изыскала бы возможность приехать, к Вам я бы, может, была спасена!».

Проф. Иван Алексеевич Сикорский — известный киевский психиатр.

1

2 «Историческое описание Козельской Оптиной пустыни», изд. Троице-Сергиевской лавры 1902, стр. 129—130, где с небольшими сокращениями напечатано письмо Толстого к Любочинской, ошибочно датированное 1890 годом. Толстой лично виделся с Мефодием в одно из своих посещений Оптиной пустыни. О поездках в Оптину пустынь см. воспоминания С. А. Толстой «Четыре посещения гр. Льва Николаевича Толстого монастыря Оптина пустынь» — «Толстовский ежегодник 1913 года», Спб. 1914.

В ответном письме от 4 сентября 1899 г. Любочинская писала: «Благодарю Вас, граф, искренно, от всей наболевшей души благодарю! Может быть, в Вашем ответе мое спасение. Буду терпеть. Да, граф, Вы тысячу раз правы: «дурные мысли хуже дурного поступка» («Нива» — «Воскресение»). Но эти мысли благодаря Вам уже несколько изменили свое течение».

Раздел сайта: