332. H. Н. Страхову.
1892 г. Сентября 3. Я. П.
Дорогой Николай Николаевич.
Получил ваше чудесное письмо и — и согласился и не согласился с ним. Не согласился, п[отому] ч[то] письмо ваше лучше всего подтверждает мои слова и опровергает его содержание.
В письме этом вы именно делаете то, ч[то] я вам советовал, и последствия этого те, что вы и убеждаете и умиляете меня. — Нет, я остаюсь при своем мнении. Вы говорите, что Достоевский описывал себя в своих героях, воображая, что все люди такие. И что ж! результат тот, что даже в этих исключительных лицах не только мы, родственные ему люди, но иностранцы узнают себя, свою душу. Чем глубже зачерпнуть, тем общее всем, знакомее и роднее. — Не только в художественных, но в научных философских сочинениях, как бы он ни старался быть объективен — пускай Кант, пускай Спиноза, — мы видим, я вижу душу только, ум, характер человека пишущего.
Получил и вашу брошюру из Рус[ского] Вестн[ика]1 и очень мне понравилось. Так кратко и так содержательно. Знаю, что вы уже не переделаетесь, да я и не думаю об этом; но и в вашей манере писать есть то самое, что выражает сущность вашего характера. Ну, да я, кажется, запутался. Целую вас, прощайте пока. Я всё живу по-старому. Всё то же работаю и всё так же ближусь к концу, но не достигаю его.
Пишите, пожалуйста. Мы на-днях едем на короткое время в Бегичевку.
Любящий вас Л. Толстой.
3 сентября. Погода чудная.
Примечания
Впервые опубликовано в ПС, стр. 441—442.
«Мир как целое». Страхов писал, что он прочел в августовской книжке «Русского вестника» статью В. В. Розанова. Розанов высказывал взгляд, что Страхов не договаривает своих мыслей до конца и проявляет «нежелание обнаружить самые заветные из своих убеждений перед толпою...» Страхов по этому поводу писал: «Я не могу говорить о своих личных делах и вкусах; мне это стыдно, стыдно заниматься собою и занимать других своею личностью. Мне кажется всегда, что это не может быть для других занимательно, и потому я берусь за их дела, за их интересы или рассуждаю об общих, объективных вопросах. Или же иначе: у меня есть действительное расположение к скромности; я не считаю себя, как Руссо или Достоевский, образцом людей — напротив, я очень ясно вижу свою слабость и скудость и потому высоко ценю всякую силу и способность других, а главное — ищу всегда общей мерки чувств и мыслей, а не увлекаюсь своими мгновенными расположениями, не считаю своих мнений и волнений за норму, за пример, за закон. Достоевский, создавая свои лица по своему образу и подобию, написал множество полупомешанных и больных людей и был твердо уверен, что списывает с действительности и что такова именно душа человеческая. К такой ошибке я неспособен, я не могу не объективизировать самого себя, я слишком маловлюблен в себя и вижу хотя отчасти свои недостатки.... нужно быть самим собою — этого правила я всегда держался; но Вы — сердцевед и можете указать мне, где я прикидываюсь и ломаюсь».
1 H. Н. Страхов, «Ход и характер современного естествознания» — «Русский вестник» 1892, 3, стр. 230—249.