96. Гр. А. А. Толстой. Неотправленное.
1882 г. Марта 4? Я. П.
Вчера въ деревне, куда я уехалъ очнуться отъ ужасной Московской жизни, я получилъ ваше письмо1 и последнiя слова ваши о Христе взорвали меня и я написалъ вамъ резкое письмо2 и свезъ его самъ на почту; но тотчасъ же послалъ за нимъ и взялъ его назадъ. Но все таки чувствую необходимость высказать вамъ хоть отчасти мое чувство. Не говорите, пожалуйста, о Христе и особенно мне. Вообще не говорите о Христе, чтобы избежать того ridicule,3 который такъ распространен между придворными дамами — богословствовать и умиляться Христомъ и проповедывать, и обращать. Разве не комично то, что придворная дама — вы, Блудовы, Тютчевы4 чувствуютъ себя призванными проповедывать православiе. Я понимаю, что всякая женщина можетъ желать спасенiя, но тогда, если она православная, то первое, что она делаетъ, удаляется отъ двора — света, ходитъ къ заутренямъ, постится и спасается, какъ умеетъ. Но отчего придворное положенiе сделалось дипломомъ на богословiе — это верхъ комизма. Мне же не говорите о Христе, потому что Христосъ одинъ, также, какъ Богъ отецъ быль одинъ, но I[исусъ] Х[ристосъ] говорилъ Евреямъ, что мы съ вами не однаго отца дети — вашъ Богъ отецъ — дьяволъ, т. е. ложь. Такая же разница между моимъ и вашимъ Христомъ.
Я ведь въ отношенiи православiя — вашей веры, нахожусь не въ положенiи заблуждающагося или отклоняющегося, я нахожусь въ положенiи обличителя. Я обличаю православiе въ отклоненiи, во лжи сознательной и безсознательной, и потому со мной больше делать нечего, какъ или съ презренiемъ отвернуться отъ меня, какъ отъ безумца, или понять хорошенько то, въ чемъ я обвиняю православiе и признаться въ своихъ преступленiяхъ, или опровергнуть все мои обличенiя. Нетъ середины: или презирать, или оправдываться. А чтобы оправдываться, надо прежде всего понять. А для того, чтобы понять, надо прежде всего большую искренность (чемъ не отличается придворный бытъ); вовторыхъ надо много труда, вниманiя и времени (тоже не часто встречаемые при дворе); въ третьихъ надо смиренiе, а въ васъ я вижу гордость, не имеющую пределовъ — что вы думаете, то святой духъ думаетъ. —
— Вамъ и вашимъ надо перестать прятаться за насилiе и принужденiе, а выступить защитниками своей веры, обличаемой во лжи, и смешать меня съ грязью. — Но этаго они не сделаютъ (и вы не делаете). А они будутъ молчать, пока можно, а когда нельзя уже будетъ, они убьютъ меня. И вы, говоря мне о вашемъ Христе, содействуете этому. Между мной и вами столь же мало общаго, сколько было между Христомъ и Фарисеями. — И я могу погибнуть физически, но дело Христа не погибнетъ, и я не отступлюсь отъ него, потому что въ этомъ только моя жизнь — сказать то, что я понялъ заблужденiя[ми] и страданiями целой жизни. Простите и вдумайтесь въ то, что я пишу.
Вашъ Л. Толстой.
На конверте:
Петербургъ. Зимнiй дворецъ. Графине Александре Андревне Толстой.
Примечания
«Вчера написал вам резкое письмо», т. е. письмо от 3? марта 1882 г. (см. № 94).
1 Оно неизвестно.
2 См. письмо № 94.
3
4 Блудовы и Тютчевы — старинные дворянские роды, строго-православной традиции. Представители этих фамилий, современные Толстому, были известны как ревностные хранители заветов православной церкви. Так, гр. А. Д. Блудова (1812—1891), камер-фрейлина императрицы Марии Александровны, учреждала церковные братства. Дочь поэта Тютчева, Е. Ф. Тютчева (1835—1882), тоже камер-фрейлина, писала рассказы из священной истории, занималась переводом на английский язык проповедей Филарета и т. д. Это видимое несоответствие их придворной жизни с их желанием «проповедывать» и «обращать» особенно резко бросалось в глаза Толстому, тем более, что в своих отношениях с гр. Александрой Андреевной, тоже фрейлиной, он постоянно чувствовал их фальшь. Толстой знал лично и Блудову и Тютчеву еще с 1850-х гг.