73. T. A. Ергольской.
1853 г. Марта 24. Станица Старогладковская.
24 Mars.
1853.
Старогладовская.
ère tante!
J’ai été près de trois mois sans vous écrire; et j’avoue, que j’aurais été impardonable si je n’avais des raisons pour expliquer ce long silence. — Le premier jour de l’an j’ai quitté Старогладов[скую] pour aller à l’expédition, qui a duré jusqu’à présent; et je me suis fait une règle de ne pas vous écrire pendant tout le tems qu’elle dure; puisqu’autrement je suis dans l’alternative: ou de vous dire que je suis à l’expédition et vous donner des inquiétudes, ou de vous mentir; et je ne veux faire ni l’un, ni l’autre. — Au moins à présent cela me donne le double plaisir de vous écrire, que l’expédition est terminée1 et que j’en suis revenu tout aussi heureusement que l’année passée2 c. à d. sain et sauf. Vous devez savoir que Nicolas a quitté le service; c’est une idée très heureuse, qui lui est venu de but en blanc en automne, l’année passée. J’aurai[s] bien voulu en faire autant; mais cela ne dépend plus de moi. On dit que je suis présenté au grade d’officier, que je pourrai recevoir tout-au plus dans[au] le commencement de l’année 1854 — c. à d. après deux ans de service. 3 Si je n’avais pas de rang civil, si je n’avais pas été à l’université, si j’avais servi en Russie, sans faire une seule expédition j’aurais été plutôt officier, qu’à présent, comme Petrouche Воейковъ4 или Митенька Толстой. 5 C’est une chose inconcevable; mais cependant cela est. Il faut avoir été au Caucase pour savoir comment se font ici les choses, et le guignon que j’ai dans tout ce que j’entreprends. Ajoutez encore à cela qu’à commencer du P. Bariatinsky6 qui a eu beaucoup de bontés pour moi, tous les chefs sont très bien disposés en ma faveur. Figurez vous, que mes papies sont jusqu’à présent à Pétersbourg et que je ne suis pas encore Юнкеръ, mais tout bonnement Унтеръ-Офицеръ. — Je sens que je fais très mal de vous écrire tout ceci, car cela vous chagrinera; mais c’est que je tiens à me justifier envers vous.
Dans une de vos lettre[s] vous me demandiez si je n’avais pas fait quelque chose? et je conçois très bien que vous deviez penser ainsi. — Je vous écris tout ceci aussi pour vous demander conseil sur le projet, que j’ai de prier le Général Brimer,7 qui doit venir un de ses jours ici, de me donner un congé de 9 mois en Russie et puis me faire donner en Russie un certificat de maladie et quitter le service avec le rang civil que j’avais. —
Adieu, chère tante, j’attends votre réponse avec beaucoup d’impatience et baise vos mains. — Quoique j’ai beaucoup de choses à dire à Serge, j’aime mieux attendre la lettre qu’il m’a promise, son séjour à Moscou m’intéresse beaucoup. A chaque lettre que je reçois de vous j’attends la nouvelle de ce qu’il est promis. Похоже ли на это? —
На конверте:
—
Въ г. Тулу. — Въ Ясную Поляну. —
24 марта
1853. —
Старогладовская
Чуть не три месяца не писал вам и признаюсь, это было бы непростительно с моей стороны, ежели бы не те причины, которые оправдают меня за долгое молчание. — В день нового года я выступил из *Старогладковской* в поход и только что вернулся; я поставил себе за правило не писать вам в походе потому, что пришлось бы либо вас взволновать, либо обманывать, а я не хочу ни того, ни другого. — Теперь же я с удовольствием вам скажу, что поход окончен,1 и что, как в прошлом году,2 я вернулся здоровым и благополучным. Вы уже знаете, что Николенька вышел в отставку; эта счастливая мысль пришла ему неожиданно прошлой осенью. Хотел бы того же и я, но это теперь зависит не от меня. Говорят, что я представлен к производству в офицеры, которое состоится не позже как в начале 1854 г. — т. е. после двух лет службы. 3 Ежели бы я не имел гражданского чина, не был в университете, а служил бы в России, не проделав ни одного похода, я был бы произведен в офицеры скорее, как Петруша *Воейковъ4 или Митенька Толстой*. 5 Вещь невероятная, а однако это так. Надо побывать на Кавказе, чтобы узнать, как здесь это происходит, а затем мне не везет во всем, что я предпринимаю. А между прочим, начиная с кн. Барятинского,6 который очень добр ко мне, всё начальство ко мне очень расположено. Ведь представьте себе, бумаги мои до сих пор в Петербурге, и я даже не *юнкеръ*, а просто *унтеръ-офицеръ*. — Я напрасно вам пишу об этом, вы огорчитесь, но я хочу оправдаться.
В одном из наших писем вы спрашиваете меня, не сделал ли я чего? И я понимаю, что вы могли это подумать. — Всё это я сообщаю вам, чтобы спросить вашего совета; я намереваюсь просить генерала Бримера,7 который будет здесь на днях, 9-ти месячного отпуска, ехать в Россию, получить свидетельство о болезни и уйти со службы с тем гражданским чином, который имел. —
Прощайте, дорогая тетенька, с нетерпением жду вашего ответа и целую ваши ручки. — Хотя много чего мне хочется сказать Сереже, но предпочитаю подождать обещанного им письма. Очень меня интересует его поездка в Москву. В каждом вашем письме я жду, что вы объявите, что он жених. *Похоже ли на это?* —
Примечания
«Получено 1853. апреля 10». Рукой Т. А. Ергольской на конверте написано: «Получила 12 апреля 1853 года в день Вербного воскресенья».
— марте 1853 г. Об этом см. прим. к п. № 77.
2 17 и 18 февраля 1852 г. Толстой участвовал в походе против горцев. См. прим. к п. № 58.
3 За отличие в деле 17 февраля 1853 г. Толстой был произведен в прапорщики приказом от 9 января 1854 г.
4 Петр Александрович Воейков. О нем см. прим. 7 к п. № 45.
—1859), сына гр. Яннуария Ивановича Толстого (1792—18..) и Екатерины Дмитриевны Ляпуновой (ум. в 1882 г.).
6 Кн. Александр Ив. Барятинский. О нем см. прим. к п. № 77.
7 Эдуард Влад. Бриммер. О нем см. прим. 2 к п. № 49.
На это письмо Т. А. Ергольская ответила 27 апреля. Приводим отрывок ее письма:
«Дорогой Léon, я запаздываю ответом на твое письмо от 24 марта по веским причинам, которых описывать не буду — вышло бы чересчур длинно, но ты не сомневаешься, зная мою нежную привязанность к тебе, как рада я ему была. Не буду говорить, как я горевала без известий эти три месяца, как беспокоилась и мучилась беспрерывно. Я знала, что ты был в походе; ты не писал об этом, но сердцем я это чувствовала; не могло быть иной причины такого продолжительного молчания. По получений твоего письма, я поспешила в церковь и принесла благодарение всемогущему богу, что ты вернулся жив и здрав, и что Николенька покидает опасную военную службу.
— следуй во всем его совету, который вполне совпадает с моим, а я благодарю тебя за доверие, которое ты мне оказываешь, советуясь со мной относительно своей: службы. По своей любви и слушаясь сердца, я бы просто сказала: бросай службу и возвращайся в Россию, в семью, где тебя желают и ждут с нетерпением. Но любя тебя невыразимо нежно, я присоединяюсь к совету Сережи: проси, как ты хочешь, 9 месячный отпуск, но не уходи со службы; вернувшись в Россию, ты можешь быть адъютантом при каком-нибудь генерале и подвигаться в чинах. Впрочем, милый мой, я высказываю лишь свое желание, а никак не даю совета. Советовать тебе могут братья, куда лучше моего. Единственное, о чем я тебя умоляю, не ходить больше в походы; подвергаясь всем этим опасностям, ты не получил ни выгоды, ни награды. Ах, ежели бы ты знал, какое я переживаю горе, когда я долго без известий, думая, что ты в походе, среди всех ужасов войны, и я содрогаюсь от страха от всего того, что подсказывает мне воображение, особенно с тех пор, как я прочла твое последнее сочинение (Набег, рассказ волонтера). Оно произвело на меня такое впечатление, что я с трудом удерживала слезы, слушая его в чтении. Сережи. Ты описываешь всё так верно, так натурально этот набег, в котором ты участвовал волонтером, что я вся дрожала, думая, о всех опасностях, которым вы с Николенькой подвергались, и усердно благодарила, всевышнего, что он сохранил вас целыми и невредимыми.
Объявляю тебе скорый отъезд Валерьяна и Маши в Пятигорск; они выезжают 4 или 5 мая. Поездка эта нужна, вернее необходима для нашей, милой Мари, которая очень слаба здоровьем, особенно с тех пор, как у нее была холерина. Перемена климата и места может принести ей существенную пользу, даже до лечения минеральными водами. Приедешь; ли ты к тому времени в Пятигорск, дорогой Léon? Ей было бы так радостно видеть тебя после двухлетней разлуки. Милый Николенька будет там. наверное; он писал Валерьяну, что, вскоре после Пасхи, он поедет в Пятигорск приготовить им квартиру. Дай бог, чтобы всё устроилось по их: желанию. Я буду жить в Покровском в их отсутствии; мне поручают детей, и хотя эта ответственность меня смущает, я не решилась отказать им, боясь огорчить нашу милую Мари; при ее слабом здоровье всякое волнение ей вредно...». — (Оригинал по-французски; публикуется впервые, подлинник в АТБ.)
Толстого к Т. А. Ергольской от 24 марта. Приводим это письмо (неполностью):
1853. Тула. 12-го апреля.
Знаешь, отчего я тебе не пишу часто, Лева, это я недавно узнал сам. Я всё собираюсь тебе писать чрезвычайно много и потому всё откладываю это день за день, и уж теперь накопилось столько вещей, что уже нет возможности всего написать, поэтому я и решился тебе писать только несколько слов, а все самые интересные по-моему вещи я не пишу потому, что им бы конца не было, а о себе я тоже уведомлять не буду. — Видишь, и в коротеньком письме одно предисловие заняло четверть листа. Теперь я живу в деревне, и как-то выходит так, что действительно по случаю хозяйства, которым я пристально занимаюсь, всё не найдешь свободного денёчка тебе написать, ибо, чтобы хорошенько тебе написать, надо не час, а день, да и лень тоже немного причиною моего молчания. Что это значит, что вы ни тот, ни другой не пишете? Знаешь ли, что и мне иногда, приходят дурные мысли. Вам с Кавказа надо писать почаще, одно, что меня успокаивает это то, что Хлопов сказал, что, есть ли что случится, то сейчас и без него напишут. Твой Набег, просто, как бы его назвать... очень, очень хорош... или я давно не читал ничего, что бы мне так пришлось по сердцу. Нет, и этим я не выражаю того, что хочу тебе сказать да ну просто... малина да и только. Знаешь ли, что я за месяц перед тем, как получить 3-й № «Современника», знал по Ведомостям, что в «Современнике» напечатан Набег Рассказ Волонтера Л. H., автора Истории моего детства. Тут как нарочно началась ростепель, и целый месяц я был в ожидании. Знаешь ли, что, зная тебя, кажется мне, довольно хорошо, я боялся, что этот рассказ тебе не удастся, чтобы тут невольно не ввернулось бы какое нибудь гусарство, или именно, как ты говоришь, Мулла-Нурство, даже если бы этого и не было, многие порядочные люди могли бы на разные вещи, вовсе не гусарские, смотреть как на гусарские. Одним словом, заглавие Набег меня беспокоило. Вдруг в одно прекрасное утро Николай мне принес, покуда я еще был в постеле, Современника, Я проглотил Набег. Зачем он так короток? Мало ли что мог ты еще прибавить, даже и тех офицеров, которые ходят в Пятигорске под музыку на бульваре и пьют чай в семейных домах в прикуску и т. д. Цензура верно опять много выкинула. Прочитав Набег, я должен был его прочесть вслух тётеньке Татьяне Александровне, потому что я в этот день ехал из Пирогова в Тулу, чтобы видеть Валерьяна, который в Туле совершал купчую на Мостовую, а с Современником мне расстаться не хотелось. Не сердись на меня, ради бога, и вспомни, что я действительно очень люблю тётеньку. Нет, лучше не стану ничего говорить об этом предмете, а то я тебя расстрою да и опять много очень придется писать. Скажу тебе только, что тётенька теперь со мной, и время идет у нас довольно скоро и хорошо. Она, действительно, очень и очень хорошая женщина, и чем больше я ее узнаю, тем более в этом убеждаюсь, это немного поздно, но mieux vaut tard que jamais [лучше поздно, чем никогда]. —
молодые и старые, Аникеева, даже Горчакова (которая или себя не узнает, или показывает, что не узнает), милые Волконские, Костинька, которого это страшно мучает, что это не он написал, и многие другие чрезвычайно довольны твоим Детством. Одна Авдотья Максимовна сказала мне, что из всего видно, что ты пошел по князю Василью Николаевичу Горчакову, хотя и был умен, но был страшный разбойник и за то был сослан в Сибирь. «Вот уже, говорит она, и он стихи какие то написал. Уже это добра нечего ожидать».
Одним словом всё хорошо: и переправа через реку, где артиллерийские ездовые с гром[ким] кри[ком] рысью пускают лошадей по каменному дну, ящики стучат, но добрые черноморки дружно натягивают уносы и с мокрыми хвостами и гривами выбираются на другой берег. Вижу всё это и завидую, что я не на Кавказе. Отчего ты меня не пускаешь на Кавказ? Это меня обижает. Не в экспедиции ли вы теперь? Может оттого вы не пишете оба; смотри будь осторожнее. С тех пор, как ты стал для меня не самым пустяшным малым, я что-то стал больше за тебя беспокоиться. Всегда что-нибудь дурное случается с больными людьми. Бросай свою службу скорей, как это сделал Николенька, и приезжай сюда. Мне иногда, когда я вспомню о Николенькиной отставке и то, что ты меня отговариваешь ехать на Кавказ, приходит в голову, не сбираетесь ли вы ехать сюда и хотите, чтобы это был сюрприз. Тогда вы, пожалуй, разъедетесь с Валерьяном, который едет туда, как тебе верно это известно, и не получите моего письма, что мне будет очень жаль; зачем ты велишь посылать деньги князю Бегичеву? Не играешь ли ты опять в карты? Ради бога не играй. Митенька делает всё страшные глупости. Продал Поляны, проиграл довольно много и глупым манером, разным лицам дал заемные письма. После этого просил Закревского, говоря, что он дал эти заемные письма, быв на то принужден насильственным образом, и что он теперь платить не желает. Одним словом, гадко. Живет в Москве, устраивает какую то аптеку. Прощай, а то я никогда не кончу. Николеньке, естьли он с тобою, же кланяйся. Наши все слава богу.
Тула. 12-е апреля 1853.
Я хотел свертывать письмо и отправлять его на почту, как мне принесли твое письмо к тётеньке, которое я решился распечатать. Ты не можешь себе представить, как я ему был рад. Во-первых, я узнал через него, что ты возвратился благополучно из экспедиции. — Ты пишешь, что хочешь взять отпуск на шесть месяцев и выйти после в отставку с твоим гражданским чином. Дадут ли его тебе при отставке? Мне кажется, что нет, разве по болезни. Тебе впрочем это знать лучше. Отпуск же взять по моему не мешает, и естьли ты представлен, то это не помешает тебе быть очень скоро офицером. Из одного бы упрямства и из того, чтобы поставить на своем, следовало бы это сделать; да опять ты уже сделал большую часть того, что нужно для этого, ты служишь 1 1/2 года и через 6 месяцев верно будешь произведен. Так жаль, естьли задаром пропадет весь прежний труд. Я даю тебе все эти советы, а естьли бы был на твоем месте, то, вероятно, ничего из сказанного не сделал, и естьли бы мне очень захотелось бы быть в России, то приехал бы. —
Ты, вероятно, понимаешь, до какой степени мне хочется тебя видеть, но я до того сделался рассудителен, что советовать тебе выйти в отставку не хочу, а отпуск, мне кажется, взять надо. Одно, об чем я тебя прошу, пожалуйста обрати внимание на эти несколько строк: не ходи в экспедиции, и естьли можно от оных отделаться, то отделайся. Я уверен, что это твоей репутации, глядя с точки зрения храбрых гусаров даже на Кавказе, повредить не может, а так тебе уже дали не одну карту (я говорю, что тебе дали несколько карт, потому что ты вышел из всех экспедиций, в которых был жив и здоров), то нечего же пробовать счастия до тех пор, покуда оно сделается тебе противно. Что же касается до кавказской службы, то это действительно непостижимо, и в России точно, кажется, производство идет лучше. Поэтому я еще раз говорю тебе. Не пытай больше счастия экспедициями, не ходи в них. Мне кажется, это можно, даже естьли бы от этого подвинулось твое производство, но ведь и этого нет. — Да еще мое тебе наставление — не играй; теперь твои дела, естьли у тебя нет еще, кроме нам известных долгов, в хорошем положении, т. е. долгов нет; что Мостовая продана, это по моему ничего не значит, ибо, естьли ты распашешь в Ясной 50 десятин новей, которые у тебя по ссекам есть, то это тебе вдвойне воротит Мостовую. Леса у тебя есть, следует только самому приехать и всем позаняться, ибо Ѵоеil de maître [хозяйский глаз] великое дело. Когда выйдет твой большой роман с твоей подписью, и где ты его хочешь напечатать? Мне многие говорят, что в журнал лучше, ибо отдельные издания очень туго расходятся, особенно же твое имя первый раз будет в печати, но опять тебе это знать лучше. Ты в конце твоего письма к тетеньке спрашиваешь у нее, похоже ли на то, que je suis promis, helas non! [что я жених, увы нет!] Я действительно подумываю об этом, потому что, как мне кажется, je suis fait de la pâte dont on fait les bons maris [я сделан из теста, из которого делают хороших мужей], но не пришлось, хотя я и таскался по тебе известным московским балам и видел тебе известных московских барышень, но мне кажется, что не там искать себе жены, да вообще не знаю почему, я ужасный недруг, или, лучше сказать, не нравятся мне les demoiselles [барышни]... или у меня дурной вкус, или пора влюбляться прошла, или всё «Слышишь разумеешь», «Молодость», «Улетай соколик» и др. (которые я до сих пор не могу равнодушно слышать) причиною, только верно для меня то, что мне после твоего отъезда никто еще хорошенько не понравился, не говоря уже о барышнях, даже и полька, не полька танец, а Полька Федорова дочь, не делает на меня никакого эфекта, а замужество без любви, т. е. amour [любовь], должно быть скверно. Я это по себе испытал отчасти, и естьли бы моя Маша, которая добрая девка, не была цыганка и могла бы меня отчасти понимать и сколько нибудь мне сочувствовать, то я почел бы самым большим счастием окончить дни мои с нею и иметь много детей. Но увы, несмотря на ее доброту, с ней можно только говорить о бурнусах, да о том, какой московский купец чем наградил свою Грушу или Таню и т. п. —
Ясной, ни о Маше, ни о Гаше-цыганке, которая ничего, не стареет и еще может быть для тебя опасна, ни о охоте и о том, как Чулков затравил в Крапивенском уезде оленя и т. д. Может ты не скоро получишь письмо от Валерьяна, потому я тебе пишу, что Мостовая продана, Федуркин и Капылов удовлетворены, в Совет удержано даже за часть 1854 года вперед — души, переведенные из Мостовой в Ясную, от Советского долга очищены, следственно и платить в Совет будешь меньше.
Напиши мне с первой почтой, играешь ли ты или нет. Знаешь ли, что очень может быть, что много моих писем к тебе не доходило, потому что я, кажется, клал по два больших листа в конверт одного лота. — Маша живет в Туле и иногда, когда я в Пирогове, приезжает ко мне, но очень на короткое время. Вообще, когда мы вместе, нам гадко, а врозь скучно. Мне всё хочется ее устроить, но нет капиталов. Прощай. Мне всё не верится, что ты приедешь. Это было бы слишком хорошо. Николиньке, разумеется, не кланяйся — его, значит[ё], мы почти наверное можем ожидать. Гр. С. Толстой». (Письмо не опубликовано; подлинник в АТБ.)
— герой рассказа Толстого «Набег». Сергей Николаевич имеет в виду следующее место в I главе рассказа: «Часто он вам пишетъ — спросил я. — Редко, батюшка: нешто в год раз, и то когда с деньгами, так словечко напишет, а то нет. Ежели, говорит, маменька, я вам не пишу, значит жив и здоров; а коли что, избави бог, случится, так и без меня напишут». Говоря о гусарстве и Мулла-Нурстве, Сергей Николаевич имеет в виду следующее место в III гл. рассказа: «Это был из наших молодых офицеров, удальцов-джигитов, образовавшихся по Марлинскому и Лермонтову. Эти люди смотрят на Кавказ не иначе, как сквозь призму «героев нашего времени», Мулла-Нуров и т, п. и во всех своих действиях руководствуются не собственными наклонностями, а примером этих образцов». «Мулла-Нур (быль)» входит в «Кавказские очерки» Александра Марлинского (А. А. Бестужева) и впервые была напечатана в «Библиотеке для чтения» 1836 г. Николай — слуга гр. С. Н. Толстого. Герман Егор. Ферзен. О нем см. прим. 2 к п. № 12. Перфильевы молодые — приятели братьев Толстых: Вас. Степ. и его жена Праск. Федор. Перфильевы. О них см. прим. 4 к п. № 6. Перфильевы старые. Отец Василия Степановича — Степан Вас. и его жена Анаст. Серг. Перфильевы. О них см. прим. к п. № 12. Ольга Дм. Аникеева — троюродная тетка Толстого, рожд. кж. Горчакова (1834—1869). Кн. Анна Александровна Горчакова. О ней см. прим. 1 к п. № 7. Милые Волконские — троюродный брат Толстого, кн. Александр Алексеевич и жена его Луиза Ив. Волконские. О них см. прим. 3 к п. № 41. Костенька — Конст. Александр. Иславин. О нем см. прим. 25 к п. № 12. Гр. Авдотья Максимовна Толстая. О ней см. прим. 3 к п. № 33. Кн. Вас. Ник. Горчаков (1771 — 18..), брат бабки Толстого, в чине генерал-майора, был обвинен в подделке векселей и других мошенничествах и сослан в Сибирь. Его личностью интересовался в 1870-х гг. Толстой, намеревавшийся вывести этого Горчакова в задуманном романе из жизни XVIII века. Какого князя Бегичева имеет в виду гр. С. Н. Толстой, сказать затрудняемся. В дневнике Толстого 1851 г. упоминается Бегичев, у которого Лев Николаевич 3 апреля 1851 г. занял в Москве деньги. Этот Бегичев, может быть, сын друга Грибоедова, Никита Семенович Бегичев, помещик Тульской губ., владелец имения Екатерининского Епифанского уезда, где Грибоедов писал «Горе от ума». Письмо Н. С. Бегичева, относящееся, вероятно, к 1851 г., сохранилось в АТБ. Об имении Поляны см. прим. 2 к п. № 59. Закревский московский ген. -губернатор. Большой роман Толстого — неоконченный «Роман русского помещика». «Слышишь, разумеешь» — цыганский романс, опубликованный в 1870-х гг. «Молодость» и «Улетай соколик» — цыганские песни. Кто такая полька, Федорова дочь, сказать не можем. Ник. Алекс. Чулков. См. о нем прим. 18 к п. № 52.
В дневнике Толстого под 15 мая записано об этом письме гр. С. Н. Толстого: «Получил письмо от Некрасова, Сережи и Маши — всё о моем литераторстве, льстящее самолюбию».