61. Гр. С. Н. Толстому.
1852 г. Июня 24. Пятигорск.
24 Іюня.
Пятигорскъ.
— Лошади мои не продаются несмотря на участiе, которое ты въ этомъ принималъ—какъ пишетъ мне Андрей. Не дорого ли за нихъ ты назначалъ цену? —
Я очень хорошо знаю, что, ежели бы я самъ взялся продавать ихъ, то я бы непременно дорожился и также какъ Андрей никогда-бы не продалъ ихъ; но такъ какъ я лошадей не вижу и не могу увлекаться ими, я вижу только убытокъ и нахожу, что лучше продать ихъ всехъ за сто р. асс. чемъ держать дальше — даромъ кормить, давать имъ стареться и терять какiе-бы то ни были проценты на сумму, которую за нихъ можно взять. — Сделай же одолженiе, продай ихъ за то, что дадутъ. Деньги съ лошадей я назначилъ для уплаты Беерше2 и не переменяю этаго распоряженiя. —
Нетъ ли у тебя въ Пирогове 1-го тома Nouvelle Heloise? Я смутно помню, что во времена моего жокейскаго костюма и твоего Карповскаго соперничества съ Чулковымъ3 эта книга играла тутъ какую-то роль. Не забыта-ли она въ Казачьемъ?4 Пожалуйста наведи справки, у себя поищи хорошенько и, ежели окажется, вышли мне,5 Что тебе сказать о своемъ житье? Я писалъ три письма и въ каждомъ описывалъ то-же самое. 6 Желалъ бы я тебе описать духъ Пятигорскiй, да это также трудно, какъ разсказать новому человеку, въ чемъ состоитъ — Тула, а мы это кнесчастью отлично понимаемъ. Пятигорскъ то же немножко Тула, но особеннаго рода — Кавказская. Н[а] п[римеръ] здесь главную роль играютъ семейные дома и публичныя места. Общество состоитъ изъ помещиковъ (какъ технически называются все приезжiе), которые смотрятъ на здешнюю цивилизацiю презрительно и Г[оспо]дъ Офицеровъ, которые смотрятъ на здешнiя увеселенiя какъ на верхъ блаженства. — Со мною изъ Штаба приехалъ офицеръ нашей батареи. 7 Надо было видеть его восторгъ и безпокойство, когда мы въезжали въ городъ! Еще прежде онъ мне много говорилъ о томъ, какъ весело бываетъ на водахъ, о томъ, какъ подъ музыку ходятъ по бульвару и потомъ, будто все идутъ въ кондитерскую и тамъ знакомятся — даже съ семейными домами, театръ, собранье, всякiй годъ бываютъ сватьбы, дуэли... ну однимъ словомъ, чисто парижская жисть. Какъ только мы вышли изъ тарантаса, мой офицеръ наделъ голубые панталоны съ ужасно натянутыми штрипками, сапоги съ огромными шпорами, эполеты, обчистился и пошелъ подъ музыку ходить по бульвару, потомъ въ кондитерскую, въ театръ и въ собранiе. Но сколько мне известно, вместо ожидаемыхъ знакомствъ съ семейными домами и невесты помещицы съ 1,000 душами, онъ въ целый месяцъ познакомился только съ тремя оборванными офицерами, которые объиграли его до тла и съ однимъ семейнымъ домомъ, но въ которомъ два семейства живутъ въ одной комнате и подаютъ чай въ прикуску. Кроме этаго офицеръ этотъ въ этотъ месяцъ издержалъ рублей 20 на портеръ и на конфеты и купилъ себе бронзовое зеркало для настолънаго прибора. Теперь онъ ходить въ старомъ сертуке безъ эполетъ, пьетъ серную воду изо всехъ силъ, какъ будто серьезно лечится, и удивляется, что никакъ не могъ познакомиться, несмотря на то, что всякiй день ходилъ по бульвару и въ кондитерскую и не жалелъ денегъ на театръ, извощиковъ и перчатки, съ аристократiей (здесь во всякой гавенной крепостченке есть аристократiя), a аристократiя какъ на зло устраиваетъ кавалькады, пикники, и его никуда не пускают. 8 — Почти всехъ офицеровъ, которые приезжаютъ сюда, постигаетъ таже участь, и они притворяются, будто только приехали лечиться, хромаютъ съ костылями, носятъ повязки, перевязки, пьянствуютъ и разсказываютъ страшныя исторiи про Черкессовъ. Между темъ въ Штабу они опять будутъ разсказывать, что были знакомы съ семейными домами и веселились на славу; и всякiй курсъ со всехъ сторонъ кучами едутъ на воды — повеселиться.
Я очень удивился встретивъ здесь на дняхъ Еремеева-младшаго. Онъ ужасно боленъ и женатъ на Скуратовой. 9 Они здесь задаютъ тот, но несмотря на это я редко вижусь съ ними: она очень глупа, а онъ — Еремеевъ. — Притомъ-же у нихъ безпрестанный картежъ, а онъ мне вотъ где сидитъ. — Время производства моего будетъ еще очень не скоро; со всеми проволочками, никакъ не раньше 53-го года. —
Ты былъ въ Москве, въ Петербурге, пожалуйста разскажи мне про наших знакомыхъ: Дьяковъ,10 Ферзенъ,11 Львовъ,12 Озеровъ,13 Иславины,14 Волконскiе,15 даже Горчаковы —?16
или въ Крымъ,17 такъ не уехалъ-ли онъ въ Полтаву?
Прощай, я-бы писалъ больше, но очень усталъ, а усталъ отъ того, что не спалъ всю эту ночь. — Вчера въ первомъ часу меня разбудилъ на моемъ дворе плачь, пискъ, крики и страшный шумъ. — Мой хозяинъ ехалъ ночью съ ярмарки, съ нимъ повстречался Татаринъ — пьяный и въ виде шутки выстрелилъ въ него изъ пистолета. Его привезли, посадили на землю посереди двора, сбежались бабы, пьяные родственники, окружили его, и никто не помогалъ ему. Пуля пробила ему левую грудь и правую руку. Сцена была трогательная и смешная. Посереди двора весь въ крови сидитъ человекъ, а кругомъ него столпилась огромная пьяная компанiя. Одинъ какой-то пьяный офицеръ разсказываетъ, какъ онъ самъ былъ два paзa раненъ и какой онъ молодецъ, баба оретъ во все горло, что Шамиль18 пришелъ, другая, что она теперь ни за что по воду ночью ходить не будетъ и т. д. и т. д. Наконецъ ужъ я послалъ за Докторомъ и самъ перевязалъ рану. Тутъ прибежалъ мертвецки пьяный фершелъ, сорвалъ мою повязку и еще разъразбередилъ рану, наконецъ приехалъ Докторъ и еще разъ перевязалъ. — Раненый — человекъ летъ 50 изъ хохловъ, красавецъ собой и удивительный молодецъ. Я никогда не видалъ, чтобы такъ терпеливо переносили страданiя. — Однако кажется мы вместе съ Докторомъ, который все шутитъ, уморили его. Я сейчасъ заходилъ къ нему и никакъ не могъ разуверить его, что онъ умретъ. Онъ очень плохъ, харкаетъ кровью, это верный признакъ смерти, но говоритъ и только морщится. Я пишу подробно о вещи, до которой тебе нетъ никакого дела потому, что самъ нахожусь еще подъ этимъ впечатленiемъ. 19 Кроме этаго старика въ моей квартире лежитъ Ванюшка — при смерти больной. У него fièvre lente. 2 —
Примечания
Печатается по автографу, хранящемуся в ГТМ. Впервые напечатан отрывок из письма П. И. Бирюковым в Б, I, 1906, стр. 206—208. Год определяется содержанием: Толстой упоминает о письме Дмитрия Николаевича Толстого: — «нынче он писал мне, что хочет ехать на Кавказ или в Крым», — датированном 29 марта 1852 г. См. прим. 2 к п. № 59. Об этом письме записано в дневнике Толстого от 24 июня: . «Написал порядочное письмо Сереже».
1 Это письмо не сохранилось.
3 Эти слова очевидно нужно понимать в том смысле, что гр. Сергей Николаевич Толстой и Николай Алексеевич Чулков ухаживали за одной из барышень Карповых, дочерей Николая Алексеевича (р. в 1802 г.) и Марьи Евстафьевны Карповых. Их было три: Елизавета, Екатерина (р. 4 октября 1832 г.) и Марья (р. 28 мая 1835 г.).
4 Имение Н. А. Чулкова Крапивенского уезда.
5 В автографе ошибочно: меня.
6 Из этих трех писем известно лишь одно к Т. А. Ергольской № 60.
8 В дневнике Толстого под 24 июня записано: «Прочел Буемскому то, что писал о нем, и он взбешенный убежал от меня».
9 Об этом Еремееве есть записи в дневнике под 17 июня: «встретил Еремеева, слишком обрадовался» и под 22 июня: «Еремеев так же глуп и безалаберен, как был всегда. Забавляет тем, что знал московских высших чиновников и т. д. и тем, что здешние господа обыгрывают его, и. тем, что у него есть не свои деньги и глупая жена, а я мог ему завидовать!» Еремеевы — родственники Молоствовым. Сестра деда Зинаиды Модестовны, Марья Львовна Молоствова была замужем за Ив. Фед. Еремеевым.
10 Дм. Алекс. Дьяков. О нем см. прим. 4 к п. № 9.
11 Бар. Герман Егор. Ферзен. О нем см. прим. 2 к п. № 12.
13 Борис Сем. Озеров. О нем см. прим. 3 к п. № 12.
14 Влад. Алдр., Мих. Алдр. и Конст. Алдр. Иславины. О них см. прим. 10 к п. № 12.
15 Кн. Алдр. Алекс. и Луиза Ив. Волконские. О них см. прим. 3 к п. № 41.
16 Семья кн. Серг. Дмитр. и Анны Алдр. Горчаковых. О них см. прим. 1 к п. № 7.
18 О Шамиле см. прим. 29 к п. № 52.
19 Об этой истории записано в дневнике Толстого под этим же числом: «В 1-м часу ночи разбудил меня Буемский и крики у соседей. Старика ранили; я вел себя необдуманно и слабо, но не неприлично».
20 Продолжительная лихорадка.
Записи о болезни Ванюшки идут в дневнике Толстого с 9 июня. Под 23 июня записано: «Ванюшка плох», под 25 июня: «Ванюшке лучше».
«Любезный Леон! Левон! Ты укоряешь меня в том, что я долго не отвечал на твое письмо, виноват в этом частью ты сам, потому что ты в одно и то же время пишешь и мне и Валериану об одном и том же предмете, и мы могли бы, естьли бы мы не видались бы перед этим, наделать у тебя разные беспорядки, но так как письма твои к нам обоим пришли почти в одно и то же время, то я и предоставил бразды правления Валериану, а почему я их ему оставил, увидишь из нижеследующего. Нет, не подумай пожалуйста из начала моего письма, что я не сурьезно подумал о твоих мне поручениях, напротив, я от того тебе долго и не отвечал, потому что я всё был в нерешимости, взять ли на себя управление Ясною, или нет, но когда приехал Валериан за 100 верст для ревизии Андрея, то я решился в это не входить, потому что он, естьли не сведущей меня в хозяйском деле, то уже наверно гораздо терпеливее, что по моему нужнее, и он, естьли ты пришлешь ему доверенность (что между прочим вещь необходимая), вероятно, не устроив тебе никакого заправского хозяйства, по крайней мере не допустит Андрея или его преемника, естьли таковой будет, тебя, как ты справедливо выражаешься, бессовество грабить. Поэтому (обращаюсь опять к началу моего письма), зная, что Валериан тебе обо всем писал и начал, сколько мог, твоими делами заниматься, и что от замедления мною ответа на твое письмо никакого ущерба тебе произойти не может, я и предался по сие время столь нам Толстым обычной и приятной лени, ни мало не упираясь на оную, ни мало не думая, чтобы ты за это стал на меня претендовать, но медиатор наш — тётинька — Татьяна Александровна, как мне не безъизвестно, писала тебе письмо с целью меня оправдать и в котором письме, как мне то же не безъизвестно, ma tante a abusé des mots [тетенька злоупотребила словами] доверенность, опекунский совет, долги etc. (и т. д.).
ù Valerien a bien lavé la tête à André qui a pourtant beaucoup pleuré et s’est repentit [где Валериан хорошо намылил голову Андрею, который много плакал и раскаялся] и т. д. слов и фраз, которые, как дошли до меня слухи через самую же тетеньку (ибо я этого письма не читал, но выведал содержание оного третрёзным образом) стояли в этом письме без всякой видимой связи и цели. Но кстати, хороши же и ты ей цедулъки пишешь. Я одну из последних как то видел. Я не говорю, чтобы вовсе не надо было выписывать тирад из М-me de Genlis и ей подобных, но не следует этого употреблять во зло, и, хотя ты это делаешь с похвальной целью и сделать удовольствие на твои дусёры (до-усёру) sont jusqu’à un tel point cousus à fil blanc [до такой степени шиты белыми нитками], что, смотри, как бы она этого не раскусила. Ты просишь меня прислать тебе 1-й том Новой Елоизы; зачем она тебе? Из писем твоих к тетеньке видно, что ты ее помнишь наизусть. Послушай, я право люблю старуху тетку, но, убей меня бог, Тэмар ман девело [убей меня бог], как говорят цыгане, в экстаз прийти от нее не могу; не знаю, разве расстояние производит такое странное действие, что можно шестидесятилетней женщине писать письма вроде тех, которые писывали в осмьнадцатом веке друг другу страстные любовники, ибо теперь этак и любимой особе не напишешь просто вот что: [нарисовано сердце, пронзенное стрелой, и купидон с луком]. Ну, брат, видно Николенька правду сказал, что у вас здесь в Азии голодуха на женщин. Тебя просто за 5000 верст [1 неразобр.] берет. (Знаешь что? я так тебя однако мало знаю, и ты такой странный и переменчивый человек, что мне приходит в голову, не обиделся бы ты за это, что я тебе теперь пишу, и не скажешь ли ты, что я профанирую твое возвышенное чувство к тетке, но знай же, что я сам ее очень люблю.) Не думай, что я всё буду тебе писать о пустяках. Я сел с тем, чтобы писать тебе о деле и дать тебе еще несколько советов, не зная, вкусишь ли ты их или нет. Письмо мое будет, естьли не помешает Маша (которая еще у меня, и о которой я буду писать после обстоятельно, и которая терпеть не может, когда пишут или вообще что-нибудь делают) бесконечное: я сегодня в таком писательном расположении духа, что готов уничтожить, кажется, всю попавшуюся мне почтовую бумагу, но всё-таки не изолью всех толпящихся на моем челе (vieux style [старый стиль]) мыслей. — Знаешь ли, что несмотря на неудобство письма я (то есть, говоря собственно о себе) никогда изустно не разговорился бы с тобой так, как я это теперь делаю. — Знаешь ли, отчего я тебе долго не писал? Причиною тому были твои письма зимой ко мне, Митиньке, Дьякову, Перфильевым и еще кажется кому-то; все эти письма пришли с одной почтой, все были одного формата, одним манером свернуты, слог в них был почти во всех один и тот же, обороты фраз одинакие, и я, прочитав сперва мое письмо, с большим удовольствием хотел вслед же отвечать (но ты был в Москве), увидав другие письма, подобные моему, заметил, что это было вовсе не письмо, а какой то циркуляр (вроде тех, которые Щелин посылает дворянам), написанный, вероятно, тобою в то время, когда с тобой делаются припадки оригинальности. Может, впрочем, это мне так показалось, и во всех этих письмах не было ничего необыкновенного, но однако я невольно, сам не зная почему, замедлил к тебе ответом. Главное сделало на меня странное впечатление твое письмо к Митеньке. Он получил и читал его при мне; письмо (естьли ты помнишь его и помнишь Митеньку), было вовсе не в его духе, и Митенька, прочитав это письмо, посмотрел187 188на меня очень пристально, сделал головой и шеей известное тебе движение и кликнул. Продолжение впредь». (Письмо не опубликовано; подлинник в АТБ.)
Андрей — Андр. Ил. Соболев. Жанлис— Стефания Фелисита (1746—1831) — французская писательница. Щелин — Дмитрий Матвеевич. О нем. см. прим. 10 к п. № 56. Письмо к гр. Д. Н. Толстому не сохранилось.