№ 78
[1882 г. Сентября 12.] Воскресенье вечер [Я. П.]
Сейчас получила твое письмо, милый Лёвочка, и оно меня смутило. По тону я вижу, что совсем дом не готов, переезжать бог знает, когда придется. А по содержанию ничего подробно понять нельзя. Что именно не готово на верху, готовы ли те две комнаты из коридора и девичья, и кухня? Ты как-то всегда забываешь людей. Потом, если занять мебелью низ, то где же жить? Ведь мебели много, она громоздка и ее всю поломают в тесноте, если жить. Вообще я ничего не могу сказать, что я думаю и когда я перееду; мне надо бы всё знать поподробнее. Одно мне ясно, что Илюше здесь в тысячу раз опаснее жить, чем в Москве; и ходить по снегу и морозу 5 часов сряду, бог знает как далеко, гораздо хуже, чем ходить в гимназию. Учится же он часа два в день, и того меньше. Я дрожу всякую минуту за воспаление легких, и одна моя мысль — поскорее его отвезть в Москву. Поправляется он плохо, да и где же поправляться, когда он столько тратит сил на ходьбу. Сегодня везде снег лежит, тепла у нас в тиши только три градуса днем, ветер северный и везде топят.
Пожалуйста не забудь две вещи: чтоб , чтоб везде были форточки и чтоб рамы зимние положительно написал, то я прислала бы Алёну, не всё ли равно неделей раньше или позднее, а здесь всякая баба могла бы её заменить. Если решительно ты хочешь, чтоб дома был стол, то хоть телеграфируй, я пришлю сейчас же Алену. Провизию пусть забирают по книгам, а посуда там есть. Кастрюлей я бы с ней прислала.
Скучать — я совсем не скучаю. Мне так хорошо в тишине, сосредоточившись в своих мыслях, с невинными малышами и с девочками, которые очень милы со мной и даже веселы.
Но нужно начать ученье, нужна для всех правильная жизнь, нужно всем быть вместе. Погода отвратительная, так бы во всяком случае нельзя ехать. Сегодня я, было, велела оседлать Шарика и запречь в тележку Гнедого, хотели ехать кататься. Но только что я верхом на Шарике отъехала по дороге в Тулу, северный ветер так подул пронзительно, что я вернулась и всех оставила дома. Дети пошли пешком гулять. Илюша убил вальдшнепа и коростеля.
Какое глупое было распоряжение архитектора велеть красить полы под осень! Всё лучше, чем теперь сырой пол, к которому всё приставать будет, и запах краски замучает.
Ну, да что, будет толковать-то! всё, бог даст, устроится; только будь здоров и весел, и меня люби. Пришла старуха Городенская; я ей платок подарила, — она очень довольна, сидит у меня и болтает, Алёша тут же Бульку треплет. На небе что-то прояснилось. Когда же ты-то приедешь, как бы я рада была. Ну прощай, милый, бумага вся.
Соня.
Получили ли квитанцию на яблоки и твои книги и опись вещей?
Примечания
. Толстой писал 11 сентября: «Постройка подвинулась, но еще много не доделано. Сведения Серёжи верны. Перейти в нижние комнаты можно будет через 2, 3 дня[...]. Угловая не готова будет, потому что красят пол. Это досадно. Если бы я застал, я оставил бы некрашенным. В эти комнаты, — готовые, — я думаю перевезть мебель и очистить Волконский дом дня через три. Тебе же, думаю, переехать, когда будет готов весь низ и верх старый. Пускай при нас уже доделывают залу и гостиные. Как ты думаешь?» (ПЖ, стр. 172).
Ты как-то всегда забываешь людей. Толстая пометила: «Впоследствии я пристроила комнату повару и дворнику при сторожке».
[Илюша] — «после тифа» (прим. С. А.).
ты так неопределенно пишешь о кухарке«Мы хотим взять кухарку и есть дома. И Серёже будет лучше».
Алену. Елена Ивановна Прасекина, кухарка.
— от 4/16 сентября из Буживаля; в нем Тургенев просит Толстого прислать ему «Исповедь», изъятую цензурой из «Русской мысли» («Толстой и Тургенев. Переписка» 1928, стр. 104—105).
. Архитектором при перестройке хамовнического дома был Михаил Илларионович Никифоров.