Толстая С. А. - Толстому Л. Н., 11 августа 1864 г.

№ 4

[1864 г. Августа II] вторник вечером [Я. П.]

Мне нынче что-то так взгрустнулось, милый Лёвочка, вся моя бодрость пропала, и так захотелось скорей, скорей увидаться с тобой. Это всё сделало твое милое письмо, твоя ко мне любовь и то, что нам всё делается лучше и лучше жить на свете вместе. Мне грустно стало, что ты еще не скоро воротишься; к тому же Серёжа мой всё нездоров, а причина тому та, что корова больна. У ней так болят ноги, что она даже ходить не может. Но всё это случается как будто нарочно. Он так хорошо стал поправляться; надо же такое несчастье. Ходит он без боли, безо всякого жилиния, но очень жидко и часто. Спал нынче хорошо и ест порядочно. Нынче весь день гуляет, потому что погода чудесная, тепло и тихо. Мой день провела я вот как: встала, как и все дни, в восемь часов, спала первую ночь отлично, потому что Серёжа спал хорошо; потом послала в Ясенки Таню. Она привезла мне твое письмо, а я всё утро убирала все книги, твои и наши, перетерла их все, вымыла полки и очень устала. Это до моих родов я убираю их в последний раз; работа не легкая. Потом вообще на меня нашел дух порядка и я всё и была по всем садам. Караульщик солдат был вчера пьян и он препротивный; Кондратий старик пьян постоянно, — и я Ивану Ивановичу говорила, чтоб он на всё это обратил внимание. Пушкин обирает с Кузьмой персики и сливы, и Кузьма очень деятелен, исключая огородной части. Все твои приказания я передала Ивану Ивановичу. Жаль, что лучшие десятины нынче уж засеяли, твое письмо шло очень долго. Еще вчера вечером Таня ездила, и письма не было. Теперь я буду брать скоро ванну, а ложусь я в десятом часу, потому что вечера без тебя и Серёжи очень грустны и длинны. Серёжа опять стал бледен и такой у него больной, слабый вид. Насчет Серёжи большого я говорила с Таней. Она говорит, что он сказал то же самое, что ты, т. е., что ты был какой-то озабоченный и растерянный, что ему хотелось поговорить с тобой о деле, но что тебе было не до того, что он думал, нет ли какого дурного известия из Ясной. А в Пирогове ничего не было и он был весел, и с Таней ничего не было, она мне слово дала, что ничего не было и даже не намекали ни на что друг другу. А с Таней я нынче много говорила откровенно. Она очень жалуется на тебя, что ты очень о ней дурного мнения, что ты с ней не хорош, считаешь ее страшной кокеткой и что она при тебе всегда растеряется и ей неловко. Конечно, она чувствует, что всё это не даром, и она заслужила, но не сознается. А я прямо всё сказала, что я думаю и что у меня на душе, и она была рада моей откровенности.

Тётенька наша всё похаживает по дорожкам с зонтиком и всё хочется ей съесть: и персики, и петуха, и яблоки. Она очень в хорошем духе и добра. А нынче так трогательно рассказывала про старину, про смерть всех близких ей, и, знаешь, как всегда — голос у ней немного дрожал и она была в таком трогательном волнении. Я покуда рисовала, а Таня тоже слушала. Лёва, милый, кабы ты скорей приехал. Я уже мечтаю, не застанет ли тебя это письмо в Черни, на возвратном пути. Я не поняла, что это значит, что я не думаю ехать к Фету и Киреевскому a moin qu’il n’arrive quelque chose d’extraordinaire. 1 Но что же может случиться особенное? Ну, прощай, завтра утром напишу еще и пошлю это письмо. Цалую тебя, милый.

Примечания

«вторник вечером» и связи с предшествующим письмом, датированным 10 августа. [«Понедельник»].

Ясенки (Ясенецкая станция). В то время почтовая станция, в 5 верстах от Ясной Поляны, с конца 1860-х гг. — станция М. -Курской жел. дор., ныне переименована в Щекино.

Она привезла мне твое письмо. — Письмо от 9 августа из Черни.

. Пушкин — тульский торговец, покупавший фрукты по окрестным имениям. Кузьма — садовник при оранжерее. Персиковые деревья существовали в Ясной Поляне до 1867 г.

Все твои приказания я передала Ивану Ивановичу. Толстой писал 9 августа из Черни: «Еще скажи ему [Орлову], чтобы лучше землю (самую навозную), 2 десятины, он бы не засевал, а оставил под пшеницу, которую привезут из Никольского. В выборе земли пусть он спросит совета Тимофея старосты. Еще скажи ему, чтоб он посмотрел саженый клевер, — не перепустить бы его, т. е. как бы головки не свалились. Еще семянной же клевер за рощей, надо обирать. Послать туда 10 девочек и Соню с ними, если хорошая погода, и щипать головки, класть в фартуки, а из фартуков в телегу» (ПЖ, стр. 15).

Тётенька наша — Т. А. Ергольская.

я не думаю ехать к Фету и Киреевскому. Николай Васильевич Киреевский (1797—1870). Ему принадлежало имение Шаблыкино Карачевского уезда, Орловской губернии. Владел огромным состоянием. Страстный охотник и гитарист; вел постоянно журнал своей охоты. С 1834 по 1837 г. — карачевский предводитель дворянства. Дом его, похожий на дворец, состоял из нескольких десятков комнат: отличался широким гостеприимством, причем гости его пользовались полною свободою: жили сколько хотели, и некоторые уезжали, даже не видев хозяина (из биографии Киреевского, помещенной в «Сборнике биографий кавалергардов», 1801—1826, там же портрет его). Будучи на охоте у Киреевского в 1865 г., Толстой описал его в письме к Софье Андреевне так: «Приехал я [...] утром к Киреевскому. Он уже встал. Меня отвели, не спрашивая, кто я и зачем, в комнату, спросили, чего я хочу, чаю, кофе. Куча грязных лакеев в передней встают всякий раз, как ты проходишь. Он — ограниченный, честный, твердый человек, исключительно охотник. Из всех его рассказов три четверти принадлежат охоте [...]. 29-го мы поехали после завтрака в 7 экипажах на скверных упряжках и лошадях, но все с отличными собаками и ружьями, и с такой важностью и степенством, как будто мы ехали на важнейшее дело в мире. Правду сказать, мне здесь дороже охоты этот охотничий мир и стариковский» (письмо от 31 июля 1865 г. см. ПЖ, стр. 46—47, где письмо неверно датировано 1 июня). Толстой изобразил некоторые черты Киреевского в «Войне и мире» в лице дальнего родственника Ростовых (дядюшки — «чистое дело — марш»), страстного охотника и гитариста («Война и мир», т. II, часть 4, глава VII по изд. 1886 и сл. годов). — Киреевский написал: «40 лет постоянной охоты. Из воспоминаний охотника». Второе изд. М. 1875.

1