№ 351
Тверь, 2 марта 1897 г.
Как далеко я себя чувствую от тебя, милый Лёвочка, и как давно, давно я тебя не чувствую: ни писем, ни личного общения, — ничего давно с тобой у меня не было. Пишу из гостиницы в Твери, где сидела целый вечер с двумя Андрюшами: своим и сыном брата — Берс. Как всегда не дома и в необычной обстановке — на людей находит откровенность, так и сегодня эти два мальчика пришли в такое откровенное состояние, что наперерыв рассказывали мне с какой-то безотрадной тоской о жизни их в военной обстановке: мой Андрюша о жизни в полку (еще сравнительно лучшей), а Андрюша Берс о жизни в Тверском юнкерском училище, откуда сегодня его отчислили, и которая просто ужасна. Этот Андрюша Берс очень жалок, жалок своей внутренней полнейшей бессодержательностью и вместе брезгливостью ко всему дурному без понимания хорошего. — Я очень рада, что приехала сюда; эти два мальчика сегодня говорили, что день проведенный со мной поможет им легче жить дальнейшее время службы. Ходили мы с Андрюшей к милейшим Петрункевич, и прекрасно поговорили часа два. Утро я провела у Андрюши на его квартире за Волгой, пила с ним чай, потом поправляла взятые с собой корректуры, а он читал, — и вникла в его жизнь. По какой-то тайной причине, о которой он мне ни за что не хочет сказать, Андрюша разошелся с товарищами, говорит, что по его вине, и живет у мещанки с 4-мя детьми, с которыми играет, возится, клеит домики, но вообще скучает, видно, очень. На унтер-офицера экзамена еще не держал и всё ждет назначения.
Из Москвы я тебе не писала последнее время, потому что всё как-то сложилось не хорошо. Болели у меня глаза, а корректуры не ждали, и я работала до 3-х ч. ночи. Наконец раз вечером, после того, как я упала на спину на грибном рынке и сильно ушибла локоть, голову, зуб и спину сбоку, — я целый вечер пролежала неподвижно на тахте в гостиной, и думала, что совсем заболею. Потом Маша, которая всё время была тиха, вдруг грубо и несправедливо, с визгом и злобными слезами мне страшно нагрубила, как только она это умеет делать — злобно и несправедливо. Она очень раскаивалась, поняла свою неправоту и просила прощения. Но есть вещи, — ты сам это знаешь, которые трудно забыть. — И Лёва, всё время бывший хорош, от болезни ли, или просто от голода перед обедом, тоже был неприятен на другой день после Маши, — и всё это меня очень расстроило, и я тебе не писала. Теперь всё прошло.
потом с Маклаковым. Потом еще вечером приходил Ф. А. Страхов и Грот, а потом вчера я уехала, и сегодня в 2 часа ночи еду домой, очень жду иметь известия о вас и о том, как вы живете и когда вернетесь домой. У меня на этой неделе всё те же корректуры и два концерта: Гофмана с Верой и Сашей, и Никиш, и мне это доставляет удовольствие, не могу этого скрыть. Надеюсь, что вы все здоровы, целую тебя и Таню и кланяюсь сердечно Олсуфьевым.
С. Толстая.
Примечания
Толстая пометила: «Письмо из Твери, куда я ездила навестить сына Андрея, — в имение Олсуфьевых».
сыном брата — Берс
Петрункевич. В Твери жила семья тверского помещика, земца врача Михаила Ильича Петрункевича (р. 1845), впоследствии члена государственной думы. Его жена Любовь Андреевна, рожд. Вульф.
— Иосиф Гофман (р. 1876), пианист.