№ 325
31 октября 1895 г. [Москва]
Опять пишу тебе, милый Лёвочка, хотя собиралась писать Маше и благодарить за ее письмо ко мне. Но дело вот в чем: сегодня приехала ко мне актриса Никулина, на бенефис которой 28 ноября пойдет «Власть тьмы». Она просила меня написать тебе просьбу от нее и артистов Малого театра, чтоб ты позволил им (пять человек) приехать к тебе в субботу скорым поездом (приходит в Тулу [в] 6 вечера) и уехать ночным (в 2 часа ночи поезд). Значит они пробыли бы всего один вечер, часа четыре, в течение которых они умоляют тебя прочесть им вслух «Власть тьмы». Режиссер и декоратор приехали бы в субботу же утром на Козловку и за ними надо выслать в 8 ч. утра лошадь на Козловку. Режиссер и декоратор желают видеть избы, дворы (им нужен день), купить и изучить костюмы, типы и т. д. Маша и Таня могли бы им помочь это сделать, а тебя бы не беспокоили. Ночевать никто не будет, а накормить двух в течение дня и напоить чаем пятерых вечером — совсем не так трудно.
К постановке «Власти тьмы» относятся артисты с таким трогательным благоговением и стараньем, что, право, грех им не помочь. И это не шутка поставить эту пьесу как следует, потому что потом долго традиционно будет она идти так, как её сразу сыграют.
Пожалуйста, Лёвочка, прими актеров, прочти им и пусть девочки помогут режиссеру и декоратору. Одну субботу только надо на это посвятить, в другой день они не могут. Если успеешь мне написать до пятницы, то напиши, а по-моему не успеешь, а лучше телеграфируй: «согласен», и тогда пришлите на Козловку в субботу утром, а актёры приедут на Лабазовской тройке прямо из Тулы.
Сегодня весь день посетители, вчера тоже. Была Лиза Олсуфьева, Дурнов (Таня знает), Никулина, горбунчик Мусатов, — кланяется Тане и тебе, уезжает в Париж (тоже Таня его знает), француз с поэмой для оценки, князь Ростовский, просящий на бедность, Лиза Маклакова, Лёля Северцов, гувернантки, типографщики, и проч. и проч. Вот жизнь-то тут! То есть не жизнь, а просто смерть. По неволе приходится говорить всем, что дома нет и никого не принимать, а то никакие нервы не вынесут. Буквально ничего не делала весь день, как принимала всех. Сегодня взяла наконец гувернантку-швейцарку с немецким, а то Саша всё одна и одна, и играет в карты с няней и Верочкой, что очень огорчительно. Гувернантка эта жила 8 лет в одном доме и теперь ее ученицы выросли.
Миша получил твое письмо; Андрюша и он читали его, когда я вошла к ним. Андрюша искал старательно в письме, с чем бы не согласиться и помнил одно, чтоб ему не унизиться согласием со всем. Миша этим немного заразился и говорил, что он не согласен с мнением о гармонии и о женитьбе на неравной: что не он унизится до нее, а что он её возвысит до себя. Еще говорил, что влюбленность не ослабляет, а увеличивает энергию и возвышает, и ободряет человека. А что во всём остальном он согласен.
— действием. Что для фортепиан и скрипки нужен труд, посредством которого можно понять музыкальную мысль великих музыкантов, вникнуть в их творчество и их душу. — На это Миша ничего не нашел, что сказать.
если не покладать рук в его воспитании, то, влияя на него, можно сделать из него порядочного малого. А сегодня учитель его скрипичный говорит, что чем больше он его учит, тем больше убеждается, что у Миши большой талант музыкальный. Жаль будет, если Миша засорит и зароет все свои способности, — надо и надо помочь ему.
Одно мне сегодня тяжело — это мое нездоровье. Вот уже три дня, что оно равномерно идет хуже и хуже, и как ни скучно, а завтра я пойду к Снегиреву. Чувство внутреннего острого кола и раздутости и сильнейшего возбуждения и раздражения. И ничто не помогает, даже не облегчает. После ванны стало легче немного, но теперь вдруг гораздо хуже. А хлопот пропасть, отраслей разных много: гувернантки, мальчики, книги, хозяйство, одежда всех, особенно Саши, конюшня и сарай, пришедшие в упадок, денежные дела, визиты и проч. и проч. Стараюсь себе сказать, что всё образуется и само собой устроится. Но ничего само не делается и Саша в дураки играет, а Андрюша плохо на Мишу влияет. Завтра посижу дома и опомнюсь. Музыкой только сама себя утешаю, вчера, после отъезда Тани, часа три играла. Как-то Таня доехала и здорова ли? Целую её, Машу, Веру и тебя очень нежно. Будь здоров, спокоен и весел. Я, бог даст, поправлюсь.
Твоя С. Толстая.
[Маши] — от 27 октября (АСТ).
Никулина. Надежда Алексеевна Никулина (1845—1923) исполняла на своем бенефисном спектакле 1895 г. роль Анисьи во «Власти тьмы». Рецензент спектакля писал: «взятая ею роль Анисьи, щеголихи, останется навсегда самой неудачной ролью ее репертуара» («Русская мысль» 1895 г., декабрь, стр. 230). — В Ясной Поляне Никулина не была вследствие путаницы с ответной телеграммой Толстого. В. А. Кузминская писала Софье Андреевне: «С актёрами вышло очень странно: дядя Ляля тебе телеграфировал «пускай приезжают пишу», а на Козловке перепутали и вместо «пишу» послали «Тулу». Но дядя Ляля был рад этому, что они не приехали» (письмо с почт. штемпелем 5 ноября 1895 г. — хранится в АСТ).
— Сергей Антипович Черневский (1838—1901) и Карл Федорович Вальц (1846—1929). Они посетили Ясную Поляну. — «Ан» в очерке «Современное искусство» писал: «Мы читали в газетах, что гг. Черневский и Вальц ездили в Ясную Поляну, привезли оттуда образцы костюмов, фотографии, снимки видов, и по ним ставили пьесу [...]. Очень недурно и то, что этнографически верные костюмы показаны в подходящей для них обстановке крестьянских изб, дворов и улиц» («Русская мысль» 1895 г. декабрь, стр. 231).
Лиза Олсуфьева — Елизавета Адамовна, сестра М. А. и Д. А. Олсуфьевых.
— Модест Александрович Дурнов (1868—1928), акварелист, график и архитектор. Воспитанник Московской школы живописи и ваяния. После октябрьского переворота работал в области художественной промышленности и градостроительства.
горбунчик Мусатов — Виктор Эльпидифорович Борисов-Мусатов (1870—1905), художник, импрессионист; с 1886 по 1891 г. учился в Московском училище живописи. Его физический недостаток был одной из причин его замкнутости и меланхолии, отразившейся на его живописи. В 1895 г. отправился в Париж, где работал в частной школе Кормона.
— мадемуазель Обер (Aubert).
«Для того, чтобы влюбление было чисто и высоко, надо, чтобы оба влюбленные были на высокой, одинаковой степени духовного развития; кроме того влюбление имеет благотворное влияние тогда, когда для достижения взаимности от предмета любви нужны большие усилия, подвиги со стороны влюбленного, а не тогда, как это в твоем случае, когда для достижения взаимности ничего не нужно, кроме гармонии и пряников и для уравнения себя с предметом любви нужно не поднятие себя до него, а принижение себя. Такое влюбление есть ничто иное, как скрытая похоть, усиленная прелестью первобытности жизни, народа» (не опубликовано, текст хранится в ГТМ); в предшествующем черновике письма Михаилу Львовичу (от 19 октября) Толстой писал: «Ты еще, я надеюсь, на таком расстоянии от меня, что можешь еще услыхать мой голос, но Андрюша уже так далек, что меньше вероятия, чтобы он меня услышал».
«Важно твое здоровье. Отчего ты оставила леченье, — ванны и другое. Ради бога не оставляй. Ничто не важно, если ты и телесно и душевно страдаешь. Не приехать ли мне к тебе? Всё так ничтожно в сравнении с твоим состоянием. Разумеется, не принимай никого. И ради бога телеграфируй, и я тотчас же приеду к тебе. То, что пишешь о мальчиках, грустно, но я и не жду другого. И то хорошо» (ПЖ, стр. 494—495; датировано 3 ноября).