№ 291
25 февраля, вечер. 1893 [г.] [Москва]
Сегодня получила, милый Лёвочка, известие от тебя, что ты приедешь в субботу, и радуюсь увидать тебя. Надеюсь, что ничто не помешает, и вы все здоровы. — Вчера Лёва привез вам известия от нас; но я о нем тревожилась всю ночь, как он приехал; прислушивалась к страшному завыванью ветра. У нас сутки уж метель ужасная, да еще при десяти градусах мороза. Лёве при его ослабевшем организме всякая болезнь опасна; надеюсь, что он не простудился, и что вы все побережетесь до конца. — Таня вошла в свою московскую жизнь очень, кажется, охотно. Она мало рассказывала мне про Бегичевку и о положении дел, и я жду тебя для этих сведений. Таня сегодня приглашена Мамоновыми в три часа чай пить, и оттуда она поехала в школу. В субботу она с Соней устраивает для детей вечер и какую-то игру, позвали детей человек двадцать, и я очень боюсь, что тебе будет неприятно приехать в эту суету и толпу детей с их родителями. Но отменить нам уж нельзя; да и наши дети столько ездили, что и нам необходимо было позвать к себе. Впрочем, это всё устроилось само собой Таней и Соней.
Моя жизнь течет всё в том же мире — «Войны и мира», в котором нахожу большое удовольствие. Только глаза, наконец, не выдержали и что-то стали болеть от корректур, так что вчера не решилась сидеть ночь. Как я была глупа, когда ты писал «Войну и мир», и как ты был умен! Как тонко — умно, именно гениально написана «Война и мир». — Только одно: при «Детстве» я часто плакала, при «Семейном счастии» в носу щипало, а в «Войне и мире» всё время удивляешься, любуешься, в недоумении, — но не плачешь. Увидим, что будет с «Анной Карениной».
можно будет при этой погоде что-либо предпринять. Больше писать «не нахожу», как писал мне самарский приказчик. Сажусь опять за корректуру, и так до ночи. — Ты не пишешь мне ничего о Машином кашле. Надеюсь, что вы в такой день, как нынче, побережете друг друга. Целую вас и больше писать уж не буду.
С. Толстая.
Не знаю, отчего, но в «Войне и мире», что меня трогает больше всего, это всегда старый князь и княжна Марья, и вообще Болконские все, а совсем не Ростовы.
. Толстой писал 25 февраля: «Вчера приехал Лёва и мы заговорились [...]. Лёва не поправился, и мне жалко смотреть на него, как из такого жизнерадостного красивого мальчика сделался такой болезненный. Хотя я надеюсь, что это пройдет. Духом он бодр и весел» (ПЖ, стр. 449).