№ 250
[1892 г. Февраля 19—22. Москва]
19 февраля. 1892 г.
Милые друзья, посылаю вам накладную на получение капусты. Обратите внимание на то, чтоб от неё были целы. Еще я давно хотела вам напомнить о мешках, не помню, писала ли. А мешки стоят несколько сот рублей. Я удивилась, когда Количка Ге писал цену мешков. Посылаю шрифт Тане. Шапочку мягкую искали мы все: Фомич, Маша Суворова, я, Митька, — нигде нет. Черткову, Таня, я написала. Письмо в Ясной, от Тургенева. Я не надписываю на конвертах сколько денег иностранных, так как я теперь посылаю письма иностранные в конвертах и с переводами, как их сама получаю. — Приехал ли, наконец, к вам Бибиков? Меня очень тревожит Богоявленский. Неужели и он умрет? Это было бы ужасно! И никакая разлука, ничто меня теперь так не тревожит, как эти болезни. Лёва тоже многое в этой области рискует и за него я страшно буду бояться. Едет ли Поша в Самару? У него такой был измученный и грустный вид последний раз! Мне его очень жаль.
не безопасны. Малейшее что́, и нас не пощадят. Это в Бегичевке стало казаться, что всё ничего, я же тут чувствую себя травленым зайцем, точно и я в чем-то виновата, и такое чувство, что спрятался бы куда, только бы никого не видеть и не слышать.
Лёва поправился, послал отчет в «Русские ведомости», занялся немного детьми, т. е. говорил с ними. Андрюша плохо учится очень. Жалкий он! Припишу завтра еще, а теперь принесли кучу писем и дел. Да и грустно что-то, не пишется.
Таня, милая, я посылаю вам все «Argus de la Presse», потому что интересно их читать, но, пожалуйста, сохрани их все и верни потом мне. Это всё исторически интересно сохранить.
Екатерина Ивановна сегодня, кажется, не едет, а завтра. Поэтому письмо это пошлю в ящик, а вам напишу завтра другое. Сегодня около 12 часов Ваничка зевал, зевал, начало его знобить, а теперь 4 часа, он спит весь в жару. Метель страшная, холодно и мрачно. Прибежал Миташа Оболенский и спрашивает меня: «правда ли, что Льва Николаевича арестовали и сослали в Ясную Поляну?» Говорят, что в университете прокламации, подписанные «Лев Толстой» и революционные. Я уверена, что и эти прокламации напечатаны в редакции «Московских ведомостей» под фальшивым именем Толстого. Если правда, что прокламации появились, то для меня нет сомнений, что это «Московские ведомости», благо типография своя.
Пока я писала, свалилась и Саша. Померили — у ней 38 и 3. Но еще она вся холодная, её знобит. Думаю, что это перемена погоды повлияла: у нас эти дни ровно по суткам пролежали: Лёва, Митька, Аннушка и теперь дети. Я разладилась тоже немного желудком. Очень тревожусь о вас во всех отношениях: болезни, слухи о недовольстве общем на папа̀, метель, — всё это не успокоительно и вот 4 дня, как ничего о вас не знаю.
Отправили ли вы Кузнецова? Не берите ни за что неизвестных людей. Если папа̀ трудно, пусть лучше наймет прикащика какого-нибудь для приема ржи, вообще всего, для разъездов и практических дел. Да если поискать, в Москве найдутся. Лёва отказывается от этого Архангельского в Бронницах, рекомендации Никифорова. Может быть он вам пригодится; он, говорят, здоровый, работящий, на всё выносливый. — Лёвочка, сегодня был у меня от Александра Ивановича Эртеля какой-то воронежский, кажется, помещик, Сукочев, приятель Чистякова. Он говорил о страшной нужде в их местах, и просил на столовые их, которые они трое открыли — денег. Я спросила: «сколько?» Он говорил: «1000 руб.». Я не дала, не знаю, хватит ли самим.
Сейчас получила письмо из «Правительственного вестника» с отказом. Прости меня, Лёвочка, что я тебя вызвала это писать. Теперь я зарок даю ни в какие дела не вмешиваться.
«пусть напишет в «Правительственном вестнике» и мы поверим». Великий князь сказал то, что я писала. Вот и пойми их!
От папа̀ письма не было.
Квитанцию на капусту пришлю с Баратынской. Сейчас получила письмо Маши. Очень жалею, что её огорчила, но писала же она П[ете], а хорошо ли она делает, она сама не знает. Если б она была откровенна и послушна, никаких и подозрений не могло быбыть.
21 февраля. 1892 г.
Вот вам письмо Ванички в ответ на ваше и просьбу написать. Он второй вечер в жару; других болезненных признаков нет, и всё тревожно и грустно: 38 и 5. Сегодня оживленно диктовал письмо, красненький, смеется в постельке. Лёва смотрел, смотрел на него и сказал: «не жилец он на этом свете». — А мне еще тоскливей.
— Получила я, милый Лёвочка, твое длинное письмо с ответами по пунктам, и очень благодарю. Но что вы с Количкой путаете с покупкой хлеба — я ничего не понимаю. Он пишет, что ты 22 вагона заказал, а ты пишешь, что ничего не заказывал больше. Ничего не понимаю. Завтра перешлю последние 5000 рублей, а уж вы ведайтесь с ними сами. Сегодня телеграммой он мне делает запрос, нужно ли еще закупать рожь сверх 22 вагонов, так как цена 1 р. 4 коп. Я отвечу, что не нужно. Еще припишу завтра утром и пошлю уж всё с Екатериной Ивановной Баратынской.
22 [февраля] утро.
Всю ночь Ваня не спал, всё пугался, кричал, что его медведь лохматый хватает, и только в 6 часов утра он уснул на моей постели. Мне вспомнилось, как Алёша перед смертью ночи пугался, ничего не ел, и так похоже Ваничкино состояние, что я просто в отчаяние пришла. Сейчас 10 часов утра, я мерила им температуру и только 37 у Вани. Миша кашляет, как из бочки, хрипло, но без жара, Ваня с Сашей встали веселые в десятом часу. Лёва что-то грустен; наша семейная суета его тревожит; он уже отвык от нее.
Получила письмо от Alexandrine, которое посылаю. Грот вчера советовал послать твое письмо, Лёвочка, во все редакции в России. Где-нибудь да напечатают, тогда другие газеты имеют право перепечатать. Грот думает, что в «Вестнике Европы» решатся напечатать. Тут говорят, что расстроенная молодежь, усомнившаяся в тебе, рвет твои портреты и т. д. Вот, что жаль, и вот что следует восстановить.
У меня опять камень навалился недавно; и очень что-то тоскливо. Стараюсь себя поднять — и не могу. Мне смешно на Лёву, что он всё говорит: «у вас прекрасный вид», — это, чтоб не видать, что мне плохо. Ну, да это, бог даст, пройдет. Тут, главное, виновата статья, да дети похворали. — Екатерина Ивановна столько раз откладывала отъезд, что я третий день пишу это письмо. Сейчас всё это ей свезу.
Прощайте, милые друзья. Меня тревожат переводы, объявления и проч., которые я посылаю. Надо бы дома записывать, а я этого не делаю. Что же ты не шлешь, Лёвочка, объявления на 1400 рублей — подписанное? Я послала его не помню с кем: с Бибиковым или с Пошей. Посылаю вторично. Целую вас всех.
Примечания
Письмо писалось четыре дня в несколько присестов. После слов «Вот и пойми их!» идет письмо Л. Л. Толстого, который писал: «Никто нас не трогает и трогать к несчастию не хотят. В университете сегодня был, никаких прокламаций нет. Были один день [...]. Я отвык от беспокойства вечного обо всем и суетливости мама̀, и это бывает тяжело, но когда вникнешь в источники, откуда идет это, понимаешь и иногда ценишь ее действия».
Фомич — М. Ф. Крюков.
Маша Суворова — Мария Васильевна (ум. 1934), по мужу Румянцева, жена повара Семена Николаевича.
Черткову [...] я написала. В. Г. Чертков писал в ответ 4 марта: «Очень благодарю вас за справку о письме Тургенева к Вам. Повидимому, однако, право теперь за фирмою Глазуновых, с которой я и веду переговоры, вместе с тем поручив одному приятелю справиться и на стороне у специалиста-юриста». — Глазунов был издателем Тургенева.
[...] от Тургенева«Письмах Тургенева», изд. Стасюлевича, 1884).
тревожит Богоявленский«Не беспокойся о заразительности тифа Богоявленского; мы бережемся и не ходим».
Лева [...] . Отчет по оказанию помощи голодающим под заглавием «Среди нуждающихся» напечатан в «Русских ведомостях», № 56, от 27 февраля.
«Argus de la Presse» — международное бюро вырезок.
— Е. И. Баратынская.
Аннушка — Анна Максимовна.
— Александр Иванович Эртель (1855—1908), писатель. Его письма о Толстом и о помощи голодающим в 1891—1892 гг. см. в сборнике «Лев Толстой и голод», Н. -Новгород 1912, стр. 161—165. Эртель оказывал помощь голодающим в своем районе, проживая в Емпелеве, Воронежской губернии.
Сукочев — Евгений Андреевич Сукачев (ум. 1905), жил в 1890 г. в земледельческой общине (Алехина). В 1899 г. уехал в Канаду и жил у духоборов. Покончил жизнь самоубийством.
«Правительственного вестника» с отказом«Письмо Льва Николаевича «Прав. вестн.» отказался печатать на том основании, что полемика не допускалась в этой газете. Посоветовавшись с Н. Я. Гротом, я дала отгектографировать 100 экз. письма Льва Ник. и разослала в 30 периодических изданий, из которых многие его напечатали».
письмо Маши. М. Л. Толстая писала 20 февраля: «пишу два слова, чтобы сказать вам, что ваши предположения о тайной моей переписке теперь ложны. Давно уже я писала П., но теперь нет. Так что пожалуйста не беспокойтесь об этом и ради бога не намекайте ни на что П. Всё, что вы пишете относительно меня, очень мне больно. Во всём такая злоба и ненависть ко мне, что ужас» (письмо хранится в АСТ).
. Приложено письмо Вани Толстого.
. Ионас Стадлинг (Ionas Stadling) (р. 1847), шведский писатель, автор ряда книг о России. Его очерк «У графа Л. Н. Толстого в голодный год» опубликован по-русски в сборнике «Лев Толстой и голод», 1912.
[...] твое длинное письмо — от 18 февраля; в нем Толстой между прочим писал: «Ты спрашиваешь, переводить ли Колечке еще 5000? а я не знаю, почему ты послала ему перевод в 10 000? Я думал, что мы кончили покупку у него ржи» (ПЖ, стр. 388).
. А. А. Толстая писала Софье Андреевне 19 февраля: «Очень бы хотелось узнать, как Диллон толкует свой невероятный перевод и как он изъяснил его Льву? Я читала его in extenso дословно в Daily Telegraph и ужаснулась. Письмо мое было прервано появлением Елены Григорьевны [Шереметевой]. Вот какую мысль она выразила между прочим: отчего бы Льву Николаевичу не написать возражение в английских газетах? Я считаю это тем более «нужным», прибавила она, что все недоброжелатели графа отвечают мне на это: он этого не сделает и не может сделать потому, что статья, появившаяся в Daily Telegraph, — совсем не та, что была напечатана в «Неделе». В продолжение разговора я могла заметить, что мысль эта не собственно принадлежит Елене Григорьевне, а была ей внушена» (не напечатано).
Толстой писал в ответ 28 февраля; «Я по письму милой Александры Андреевны вижу, что у них тон тот, что я в чем-то провинился и мне надо перед кем-то оправдываться. Этот тон надо не допускать. Я пишу, что думаю, и то, что не может нравиться ни правительствам, ни богатым классам, уж 12 лет, и пишу не нечаянно, а сознательно, и не только оправдываться в этом не намерен, но надеюсь, что те, которые желают, чтобы я оправдывался, постараются хоть не оправдаться, а очиститься от того, в чем не я, а вся жизнь их обвиняет. В частном же этом случае происходит следующее: Правительство устраивает цензуру, нелепую, беззаконную, мешающую появляться мыслям людей в их настоящем свете, невольно происходит то, что вещи эти в искаженном виде являются за границей. Правительство приходит в волнение и вместо того, чтобы открыто, честно разобрать дело, опять прячется за цензуру, и вместе чем-то обижается и позволяет себе обвинять еще других, а не себя. То же, что я писал в статье о голоде, есть часть того, что я 12 лет на все лады пишу и говорю, и буду говорить до самой смерти, и что говорит со мной всё, что есть просвещенного и честного во всем мире, что говорит сердце каждого неиспорченного человека, и что говорит христианство, которое исповедуют те, которые ужасаются» (ПЖ, стр. 397).