№ 205
[1889 г. Марта 26. Москва]
Хотя руки отнимаются писать тебе, но не могу же я жить с тобой врозь и не иметь никаких отношений, — это было бы слишком грустно. А вместе с тем зачем и что́ писать? Сейчас играли на скрипке и фортепиано Мамоновы, Герасимовы, Леночка, была Голохвастова, — всему этому ты не сочувствуешь. Дети столярничали, ездили к Дьяковым и Северцовым, — ты не сочувствуешь; — столярничали для моциона, а не для хлеба насущного. Я принимала корректоров, типографщиков, шила детям одеяния, — и этому ты не сочувствуешь — первое деньги даст, второго, по твоему, и так много лишнего.
Болит у меня страшно грудь, хуже, чем было вначале; вчера Ваничка сосет, а по губам его из груди кровь струйкой. Что я мучаюсь при ранках, в которые вонзаются 12 маленьких, острых зубов, — это ты себе и представить не можешь. — Может быть, если у тебя за принципами осталось еще немножко сердца прежнего, — то этому ты хоть немножко сочувствуешь.
А мне очень дорого знать, как ты устроил свою жизнь у князя, здоров ли ты, можешь ли работать, много ли ходишь, какую себе выдумал физическую работу, вообще я всему сочувствую, что до тебя касается, и только то меня всегда волнует, что́ тебе приносит явный вред, — физический и моральный. А таких элементов, к сожалению, стало очень много.
Напиши мне хорошее письмо, чтоб тебя почувствовать. Я тебе такого не напишу: кроме невыносимой боли физической, я эти дни встревожена письмами — доносами из Самары и Ясной о пьянстве, нечестности, беспорядках и тому подобных неприятностях на прикащиков. Вот уж чему и я не сочувствую, а вместе с тем все эти обращения ко мне делают меня как бы ответственной.
— много ходит, пьет молоко, но всё это плохо помогает. Как всегда на лето много надежд.
Прощай, милый Лёвочка, второй час ночи, пора ложиться. Целую тебя и кланяюсь князю и Павлу Иванычу, если он еще не уехал.
С. Т.
Воскресенье
вечер.
Примечания
«воскресенье» и связи по содержанию с последующими письмами.
как ты устроил свою жизнь у князя. Толстой писал 24 марта: «Живу я здесь пока превосходно. Вчера ходил много по окрестным деревням, но ничего не писал, читал и беседовал» (ПЖ, стр. 332; датировано 24).
Павлу Иванычу
«Вчера получил, милый друг, еще более грустное от тебя письмо. Вижу, что ты физически и нравственно страдаешь и болею за тебя: не могу быть радостен и спокоен, когда знаю, что тебе нехорошо. Как ни стараюсь подняться, а всё делается уныло и мрачно после такого письма. Ты перечисляешь всё, чему я не сочувствую, но забываешь одно, включающее всё остальное, чему не только не перестаю сочувствовать, но что составляет один из главных интересов моей жизни — это вся твоя жизнь, то, чему ты сочувствуешь, т. е. то, чем ты живешь» (ПЖ стр. 334—335).