№ 200
[1888 г. Мая 1. Москва]
Очень плохо идет мое кормление, милый друг. Одна грудь до того разболелась, что после всякого кормления я вся в поту, и чуть ли не истерика готова сделаться, и невозможно от слёз удержаться. Какие адские боли и как всё в мире устроено не натурально! Таня увидала случайно, каково мне кормить, и с каким-то ожесточением стала твердить: «надо взять кормилицу». Но я еще не думаю о кормилице и молю бога о терпении. Молока мало, у ребёнка такие худенькие ножки, и он весь — и личико, и всё тельце худенькое, и мне уж его жалко! на этот раз стало жалко раньше 6 недель, бывало после. Это уж старческая слабость и нежность к маленькому и беспомощному.
Так как от боли я двинуться даже не могу, ни работать, ни делать что-либо правой рукой (и писать больно), то я всё сижу неподвижно и очень тоскую, так как не вижу конца своим страданиям. И как это сделалось быстро, вдруг, безо всякой причины. — Как твое здоровье, и как ты поживаешь? Два дня нет писем от тебя, и это всех нас уж беспокоит. Думаем, не пришлешь ли ты Михайлу кучера по моей просьбе, и с ним завтра утром и письмо. Константин сегодня ушел, и мы без кучера.
очень рада. За обедом произошла маленькая драма: Серёжа заметил тихо Андрюше, что у него руки грязны, Маша подхватила, и все на него напали и он расплакался, ушел и не стал обедать и долго рыдал, больше из самолюбия перед Колей Оболенским и Борей Нагорновым; я не мешалась, у меня нервы слишком расстроены, и мне его было жалко, и самой хотелось плакать. Потом обошлось, он пошел бегать, а в 7 часов достал в шкапу солонину и ел с большой жадностью. Я сошла к нему вниз, Лёва не знал, что я сошла, и первый пошел его утешать. Он очень мил, Лёва, только балалайку напрасно купил, как бы экзамены не пострадали.
Прощай, Лёвочка, целую тебя. Завтра у нас начинается учение, и я рада, а то дети всё бегают и часто скучают от бездействия.
Если моей груди не будет лучше, не знаю, как и переедем. Я ничего не могу предпринимать в этом положении, а без толчка от меня вся моя домашняя машина в ход пойти не может. И это меня мучает. — Лёва вчера меня спрашивает: «Мама́, вы счастливы?» Я очень удивилась, не нашлась сначала, а потом говорю: «Да, я себя считаю счастливой». А он говорит: «Отчего же у вас вид мученический?» Я ему ничего не отвечала, и думаю, что это от забот и от усталости бессонных ночей и от боли. Но он всё замечает, и ему надо, чтоб всем было хорошо.
Мы в письмах с тобой гораздо ближе, чем в жизни. В письме всё вспоминаешь и всё напишешь, что может быть интересно хоть немножко, а в жизни видимся мало, тебя тёмные
Ну, еще раз прощай, не оставляй нас долго без известий. Целую тебя.
С.
1 мая.
Торопи работы в доме, чтоб нас не задержали.
Примечания
— Анна Сергеевна Губкина (1837—1922), учительница, давала уроки М. Л. Толстой. Позднее преподавала в женском профессиональном училище Лепешкиной в Москве.
Торопи работы в доме«Беление дома дело очень трудное, чтобы не переломать и не перепортить мебель. Вчера, например, мы застали маляров, спящих на наших постелях. Их изгнали. Постараюсь, чтобы не перепортить всего и кончить скорее».
Толстой писал в ответ 5 мая: «Вчера получил твое письмо, милый друг, о твоей боли. Это ужасно грустно и жалко. Решить вопрос о том, до какой степени ты можешь и должна терпеть, можешь только ты. Надо надеяться, что как и в те разы, это будет продолжаться не очень долго и может зажить при помощи от кормилицы. Но все решишь ты, и советовать нельзя. Мой совет один — не отчаиваться и во всём, и в этих страданиях находить хорошее и нужное» (ПЖ, стр, 329).