Толстая С. А. - Толстому Л. Н., 23 декабря 1885 г.

№ 164

[1885 г.] 23 декабря. Ночь. [Москва]

Ну вот спасибо, милые мои Лёвочка и Таня, что обрадовали хорошими письмами. На сегодняшний вечер я по крайней мере наверное счастлива и весела. Но подкосило, таки, меня! У меня начинается невралгия в старом месте правого (больного) глаза, виска, брови и всей головы. Еще есть надежда, что не разойдется на долго — но есть уж и подлый страх перед болью, которая уж очень резка, так что руки дрожат писать. Вот некстати-то при моих делах, которые меня совсем замучили. А еще праздники, и все суетятся, чистят, моют озабоченно и шумно. Но всё ничего, лишь бы никто не упрекал ни в чем, и все были бы счастливы и веселы! Видно меня пришибет боль — как ни храбрись, а tic douloureux1 самый настоящий и мучает с обеда всё хуже и хуже. Серёжа завтра едет и везет это письмо, и все письма Черткова посылаю и Тане. Разберите всё получше и не растеряйте.

У меня Варенька обедала и Трескин, и дядя Костя. Я ездила до обеда за покупками.

Пишу и чувствую, что не могу больше: тук, тук в висок, даже дрожь пробирает. Что-то нужно было написать и не вспомню.

Да, мы нынче письмо опять перечитывали, и с Варей вдвоем. И то же впечатление, которое ты сам производишь, произвело и письмо. — Грустно, жалко смотреть и тяжело, что страдаешь, — а как быть?

Знаешь, я даже рада, что мне так больно висок. Боль физическая отвлекает боль сердечную. Может быть завтра всё пройдет, а нынче я опять слишком устала. Все эти дни я ложилась в 4 часа ночи и вставала в одиннадцатом.

Был Грибовский — вот противное еще существо!

Просил меня (почему?) твои сочинения какие-нибудь для Нивы! Что за дураки; а висок болел, и я сердилась и глумилась над ним. Но он наглый малый.

Таня, я очень искренно рада, что вам хорошо с папа́ и что он отдыхает. Я знаю, Таня, что в жизни нашей всё хорошо, и что плакать не о чем; но ты это папа́ говори, а не мне. Он я souffre-douleur2 всех его фантазий? Я, которая всегда любила и желала жить для других, и мне это ничего не стоило, в этом только и радость моя была! — Спасибо, что дети ко мне [относятся] с доверием. И я оправдаю это доверие, потому что теперь только это мне и осталось. — Но быть веселой! Возможно ли это, когда слышишь стоны больного возле себя? И больного, которого привыкла любить. Вот об этом подумай. А пока я могу одно сказать: да, я хочу, чтоб он вернулся ко мне, так же как он хочет, чтоб я пошла . Мое — это старое, счастливое, пережитое несомненно хорошо, светло и весело, и любовно, и дружно. Его — это новое, вечно мучающее, тянущее всех за душу, удивляющее и тяжело поражающее, приводящее в отчаяние, не только семью, но и его родных, близких, друзей.

Это мрак— в который я не пойду, это наболелое, которое убьёт меня. Нет, в этот ужас меня не заманишь. Это новое спасшее, а в сущности приведшее к тому же желанию смерти, так намучило меня, что я ненавижу его.

старое, и оно верное, и тогда только счастье восстановится, когда мы заживем старой жизнью.

— но ломать жизнь не буду и не могу.

О занятии моем «изданием» скажу одно: я ухожу в этот страшный труд для одурения; это мой кабак, где я забываюсь от напряженного семейного положения. — Балы и свет — тоже были таким же кабаком. — Уходить куда-нибудь надо от этих сцен, упреков, от этих страданий во имя какого-то нового добра старое счастье, и горе мне, если я, измученная и пьяная, уйду уж не в какой-нибудь кабак, а совсем куда-нибудь; мне так часто этого хочется.

Вот я как долго писала под влиянием невралгии. Но за то так всё ясно, и так всё — всё равно. Прощайте, я не зову домой, зачем? Надо переболеть одной: и самой легче, и вам хорошо.

С. Т.

обрадовали хорошими письмами. Толстой писал 21—22 декабря! «Ах, душа моя, как жалко, что ты так себя мучаешь, или дела, которые ты затеяла, мучают тебя. Утешаюсь тем, что физические причины помогут твоему успокоению, и радуюсь тому, что я теперь пришел в такое нормальное положение, что не буду тревожить и мучить тебя, как мучал все это последнее время» (ПЖ, стр. 287—288).

— неоконченное письмо Толстого к Софье Андреевне, написанное перед отъездом в Никольское-Обольяново; в нем Толстой писал так: «Случилось так, что вся моя деятельность на этом новом пути, всё, что поддерживало меня на нем, тебе стало представляться вредным, опасным для меня и для детей» [не опубликовано].

1 [мучительный тик]

2 [мученица]

Раздел сайта: