№ 145
[1885 г. Октября 19. Москва]
Получила нынче твою телеграмму. Ты просишь письма; я ведь пишу всякий день. Но переписка наша не та, как бывало, когда всю душу выльешь в письме; ты добился того, чего добивался. Т. е. я не требую сердцем того участия в жизни моей, к которому я так привыкла прежде, и от которого так болезненно больно отвыкала эти года̀. Видно так надо для того дела, которое будто бы от тебя требует то
Теперь я бы даже не хотела, чтоб ты приехал раньше моего отъезда в Петербург. Твое письмо к Тане — единственно искреннее письмо и всё направленное на меня — нанесло такой меткий удар, от которого не скоро опомнишься. Я знаю, ты скажешь: зачем ты сердишься, надо любовно жить и проч. Но это так же на меня действует, как если б кто меня бил по голове и приговаривал: зачем кричишь, давай будем дружны.
Примечания
твою телеграмму — она неизвестна.
Твое письмо к Тане — от 17 октября; в нем Толстой писал: «Моя мечта и возможная радость, на которую я не смею надеяться — та, чтобы найти в своей семье братьев и сестер, а не то, что я видел до сих пор — отчуждение и умышленное противодействие, в котором я вижу не то пренебрежение — не ко мне, а к истине, не то страх перед чем-то. А это очень жаль. Нынче, завтра придет смерть. За что же мне унести с собой туда одно чувство к своим неясности умышленной и отчуждения большего, чем с самыми чужими[...]. Разлука с семьей здесь теперь не больше той, которая всегда, когда мы все вместе. Даже тогда чувствую себя часто более одиноким».