Толстая С. А. - Толстому Л. Н., 25 октября 1884 г.

№ 112

[1884 г. Октября 25. Москва]

Только что отправила свое письмо вчера, как получила твое, милый Лёвочка. По какой-то странной верно случайности, но всё, что ты напишешь мне, то не только возражать, но я сама точь-в-точь то же думала; т. е. в именьи, где живешь хотя половину года, недобросовестно не заниматься самому, именно по отношению к народу; выгоду можно извлекать ту же, а по-моему бо́льшую, и всё то, что пропадает, что крадут, что бесхозяйственно тратится, всё это с умом можно раздавать, помогать, делить с народом. Отношения будут самые приятные — выгода была в Ясной такая ничтожная, что про нее и говорить нечего; а с твоим уменьем и умом (когда ты только захочешь), ты всякое дело можешь отлично вести. Ну что ж, если б это бы и был предлог в деревню ездить, то тем лучше, тебе будет не совестно и не скучно оставлять нас для дела, нас же кормящего, воспитывающего и содержащего. — Поняла я тебя или нет, я не знаю, но как поняла, так и отвечаю.

Если ты разочтешь Митрофана, спроси у него книжки, по которым брали провизию; я дала ему 100 р. с. в мясную лавку Попова отдать. Еще надо у него отобрать ключ от кладовой и того дома. Если он сам и честный, то бабы, его окружающие, страшные мошенницы. Арину непременно разочти; с ней была целая история; ее прямо уличили в воровстве половины молока. А по бутылке молока, отпускаемого несчастному Федоту, я видела, как ей, просто по злобе, это трудно и досадно было. Это такая гадкая, злая баба, сплетница, интригантка, а злых мы в нашем новом хозяйстве держать не будем. Меня возьми себе в помощницы, я с тобой так радостно буду делать всякую работу, только бы поздороветь, а духом я так весела и спокойна, и на всё готова.

Здоровье мое нынче получше, а вчера я до 3-го часу ночи как в лихорадке дрожала от боли, даже зубы стучали. Нужен покой физический, самый строгий, и я это сама знаю, и буду к этому стремиться, чтоб поскорей быть годной на дело всякое.

Перерыв моего письма сделался потому, что я получила сейчас твое и письмо Василия Ивановича. Всё мое спокойное и хорошее расположение духа перебаломутилось. Как ты ни утешаешь, что деньги будут, я никак не соображу, откуда же? А расходы в Москве при самой усиленной экономии так велики, что просто беда, в ужас приводят всякий день. — Конечно, вместе с тобой всё будет легко, если ты будешь помогать, и с добротой помогать мне во всём. Когда увидимся, поговорим, а уяснить в Самаре всё следовало бы, и хорошо бы тебе или Ивану Ивановичу это сделать. Видишь ли ты, как без бумаг и без крепких условий самим крестьянам неудобно? Так и самих себя и их разоришь.

Ты пишешь, что дети не напишут? Я всякий день им говорю, да так они ленивы что-то. Всячески подбодряю их, и всё не расшевелишь. Сегодня Лёля был противен. Кашевская ему урок должна была дать, а он кричит, что устал, не хочу, только что из гимназии пришел (а он сегодня в 3 часа приходит, потому и устроили музыку от 3½ до 4½). Потом Маша училась в его комнате, больше негде ей, он и за это кричал, что ему деваться некуда, он пилить хочет именно в этот час. Когда я ему начинала говорить, что семьей жить, надо друг другу уступки делать и устроиваться, как бы удобнее всем, он фыркал и говорил, что на ключ будет запирать комнату. А вчера все старшие ушли к Толстым, а я с ним играла в 4 руки, и мы были так дружны и веселы! — Серёжа очень хорош, вчера Тане всё упрекал и кротко советовал так серьезно и хорошо, чтоб она не опускалась, чтоб чем-нибудь серьезным занялась, и она слушала и говорила: «да, надо, непременно». Илья очень молчалив, но тоже кроток и со мной хорош. Маша нынче взялась за все уроки сразу.

Перед тем как приехать, напиши, а то у тебя не топят еще и будет холодно. — О корове, что пишет Иван Иваныч, ты так мне и не отвечал.

Я никуда не езжу и не поеду 12 дней. Так велел доктор; двигаться как можно меньше; и потому я никого не вижу, что очень приятно, можно детьми заниматься. Если только вечером приедут, тогда пусть, когда дети спят.

Ты всё просишь подробнее писать. Ну вот наш день: встала поздно, пошла к маленьким, у Саши был жар всю ночь, теперь только насморк; мальчики были в гимназии, Серёжа был утро всё дома, играл на фортепиано, а потом, хорошенько позавтракав, на весь день без обеда ушел в лабораторию. Кашевская учила Машу и начала с Андрюшей, что произвело волнение ужасное у малышей, и восторг даже. Пришел Лёля не в духе, как я писала уже. Таня с Верой ездили на Кузнецкий мост, Тане нужно платье. Она не купила, дешевого не хочется, всё не нравится, а дорогое не решилась.

Ма́шина русская учительница с нами обедала; она очень простая и хорошая. После обеда пошли все на верх играть, работать под лампой в зале, а я села тебе писать. Утром учила Андрюшу, собрала, свинтила всю машину, убиралась потихоньку. Но что ни делаю, всё больно внутри, особенно к вечеру, теперь.

Таня спросила у Готье, можно ли выписать Китайские сочинения; он сказал, что можно, но будет стоить около 80 шиллингов. А Вольфу мы отказали, так как он говорит, что не получал, и что, вероятно, всё издание распродано.

Об астрономии еще не у кого было спросить; Ивакина два раза Серёжа не застал дома. Вот и все твои поручения. Писем пока не было еще никаких к тебе.

сегодня писала что-то длинно, но боюсь, что опять пустое письмо. У меня нервы страшно слабы, и я буду принимать кали-бромати, — Чиж велел от спинной боли и от того, что пока нервы так слабы, болезнь не уступит леченью. Получила от Тани неприятное письмо, одобряет дуэль, упрекает, что ее письмо мама́ читала своей. Целую тебя и люблю.

Соня.

Четверг.

Примечания

получила твое«много, хорошо думал на обратном пути о том, что мне надо, пока мы живем, как мы живем, самому вести хозяйство. Начать в Ясной. У меня есть план, как его вести сообразно с моими убеждениями. Может быть, это трудно, но сделать это надо. — Общее мое рассуждение такое: не говоря о том, что если мы пользуемся ведением хозяйства на основаниях (ложных) собственности, то надо вести его всё-таки наилучшим образом в смысле справедливости, безобидности и, если можно, доброты, и не говоря об этом, мне стало ясно, что если то, что я считаю истиною и законом людей, должно сделаться этим законом на деле в жизни, то это сделается только тем, что мы, богатые, насилующие, будем произвольно отказываться от богатства и насилия; и это произойдет не вдруг, а медленным процессом, который будет вести к этому. Процесс этот может совершаться только тогда, когда мы сами будем заведывать своими делами и, главное, сами входить в сношения с народом, работающим на нас. Я хочу попытаться это сделать. Хочу попытаться совершенно свободно, без насилия, а по доброте вести сам дело с народом в Ясной. Ошибки, — потери большой, даже никакой, я думаю, не будет. А, может быть, будет хорошее дело. Хотелось бы в хорошую минуту, когда ты слушаешь, рассказать тебе, а описать все трудно. — Я думаю начать сейчас же. Принять все от Митрофана и наладить, и зимой приезжать изредка, а с весны постоянно заниматься. — Может быть, тут, не заметно для меня, меня подкупает желание чаще бывать в деревне, но я чувствую, что моя жизнь была поставлена неправильно этим отвертыванием, игнорированием от дела, которое делалось, и делалось для меня, и совершенно противно всем моим убеждениям. — В этом игнорированьи было тоже то, что я, по принципу не признавая собственность, перед людьми, из fausse honte не хотел заниматься собственностью, чтоб меня не упрекнули в непоследовательности. Теперь мне кажется, что я вырос из этого. Я знаю в своей совести, насколько я последователен. Но, душа моя, пожалуйста, имей в виду, что это дело очень для меня душевное, и необдуманно и с горяча не возражай и не нарушай моего настроения. Я уверен, что вреда от этого никому не будет, а может выйдти очень хорошее и важное. — Боюсь, что ты не поймешь меня. И нельзя по этим неясным выражениям» (ПЖ, стр. 225—226; датировано неверно).

лавку Попова — в Туле против Старых гостиных рядов.

Арина — Ирина Федоровна Фролкова (р. 1831), рожд. Шентякова.

Федот — Федот Терентьевич Орехов (1846—1884), яснополянский крестьянин.

. Письмо от 24 октября; в нем Толстой писал: «Насчет известий самарских не смущайся. Видно, действительно, там ужасный год. Если бы случилось, что они и не заплатят нынешний год, тем дороже будет следующий. Землю можно раздавать нынешней год порознь. Я съезжу туда. А если нужны будут деньги, то поверь, что найдутся (к несчастью). Можно продать мои сочинения (они верно выйдут нынешний год); можно продать Азбуки, можно лес начать продавать. К несчастью деньги есть и будут, и есть охотники проживать чужие труды. Как я и говорил тебе, всякое сознательное и добровольное уменьшение своих требований в нашей семье на 5 рублей в месяц дороже приобретения в 50 000. — Вот увидимся, поговорим. Лошадей в самом деле можно бы продать и с экипажами» (ПЖ, стр. 227; датировано неверно).

письмо Василия Ивановича. В. И. Алексеев писал из самарского хутора С. А. Толстой 15 октября про патровских крестьян: «они не могут продолжать арендовать ваш участок на прежних условиях, потому что считают для себя эту аренду дорогою. Вновь согласны снять участок только отменивши озимую карту [...], летний срок платежа аренды перенести на 14 сентября» (хранится в АТ; не опубликовано).

вижу, что ты не весел«Я нынче устал что-то».

Ты все просишь подробнее писать. Толстой писал 23 октября: «Утром получил твое коротенькое, но приятное письмо — вижу, что всё пока хорошо. Как здоровье. Пиши, вообще, поподробнее, — коли время и хочется» (ПЖ, стр. 226).

с Верой — Верой Сергеевной Толстой.

Готье и Вольф — магазины иностранных книг на Кузнецком Мосту.

Китайские сочинения

от Тани неприятное письмо. Это письмо от Т. А. Кузминской не сохранилось.